Продукты блуждающего нерва усиливали движения кишечника, а симпатического, наоборот, сдерживали.Во время Международного конгресса физиологов в дни жаркого августа 1935 года рыбью голову показывали гостям-иностранцам. В эти дни жизнь ее длилась по восемь и больше часов. Перед ней прошли знаменитые физиологи. Они долгое время любовались препаратом, восхищались, жали руку Быкову и неизменно повторяли: «Очень хорошо, превосходно!» Бельгиец Бакк провел около часа у рыбьей головы, расспрашивал, допытывался, просил сообщить ему на родину результаты работ. Японский делегат Като поручил своему ассистенту изучить методику улавливания мозговых веществ из рыбьей головы.Можно ли было не поражаться: чувствительнейший из мозговых центров – дыхательный – до последней минуты не обнаруживал ни малейшего признака упадка.Один из гостей не без иронии заметил Быкову:– Это не ваш стиль работы, не так ли? Павловская школа, насколько я знаю, предпочитает вести опыты на здоровом животном.Ученый усмехнулся:– Вы считаете, что рыбе чего-нибудь не хватает? Опыт производится в нормальных для рыбы условиях…Успех был немалый. Впервые закономерности, установленные на двигательных нервах и на шейном узле, были прослежены в полушариях головного мозга. Частный закон стал всеобщим. Удивительно ли, что ученый продолжал тянуться к крошечному органу, некогда пленившему его воображение, жил мыслями о нем, словно тайны, заключенные в шейном узле, не знали себе равных в мироздании.Работа Шевелевой, ее серьезное увлечение строением нерва и предстоящие поиски веществ, выделяемых пучками, вызвали у Быкова душевный подъем, доступный лишь тем, кто научное искание способен возвысить над всеми благодатями неба и земли. Горячая приверженность девушки к предмету его давних мечтаний, ее глубокий интерес к механизмам шейного узла всколыхнули в нем чувства, которые не могли ему позволить оставаться в стороне от ее дела.Там, где страстное влечение к познанию природы сближает людей, время сливает их мысли и чувства, и никто уже из них не может себя отделить от другого. Сколько раз, наблюдая за работой аспирантки, мысленно следуя за каждым ее движением, ученый вдруг воодушевлялся новой идеей, важной для понимания того, что прежде казалось неясным. Он готов был уже поделить с ней находку, и вдруг девушка принималась именно об этом с ним говорить, так излагать его мысли, словно она подслушала их…Они как бы жили общими мыслями – физиолог и его ученица. Бывало, он приходил к ней с новыми планами, с твердым намерением все перестроить на другой лад, и тут же выяснялось, что он опоздал. Она сегодня лишь подумала о том же и незадолго до его прихода планы эти осуществила…Не раз случалось, что ученого, занятого делами, далеко отстоящими от шейного узла, вдруг потянет туда, где Шевелева, склонившись над усыпленным животным, выделяла одиночное нервное волокно. «Хорошо, что вы пришли! – обрадовано встречала его аспирантка. – Я ничего тут не пойму, хоть бросай опыт. Хотела даже просить вас прийти…» И мысли и чувства их шли одной колеей, удивительно ли, что они совпадали?Ученый верил, что с этой помощницей он доведет свои искания до конца. Ничто не помешает ему изучить механизмы, остававшиеся до сих пор сокрытыми. Была опасность, что аспирантка, воспылавшая столь внезапной любовью к узлу, так же внезапно остынет к нему. Кто заподозрит в постоянстве девушку двадцати двух лет?… Быков был твердо убежден, что никому не удастся отклонить ее от цели, она останется верной себе и ему, и вдруг случилось иначе – девушка втайне от него увлеклась делом, чуждым его интересам. Зашло ли ее новое увлечение далеко и она не вернется к шейному узлу, или, раскаявшись, сама уже не рада тому, что случилось, как бы там ни было, он, Быков, этой обиды ей не простит. Примирение Шевелева решила продолжать свою работу. Она проследит, действительно ли пучки выделяют неодинаковые вещества и этим достигаются различные влияния на мышцу. Заодно она выяснит природу этих химических соединений. Жаль, что учитель не объяснил ей, как промывать шейный узел, как из оттекающей жидкости выделять накопившиеся в ней вещества. Никто другой этой методике ее не научит, никто не сумеет помочь. Ничего не поделаешь, придется самой…То были трудные дни в жизни молодой аспирантки. Приступив рано утром к работе, она нередко приходила в себя, когда часы возвещали полночь. Ее усталые руки отдыхали, но долго еще напряженно трудилась голова. Ночь становилась пособницей дня, в ее тишине зарождались идеи, которые завтрашний день осуществит. В этом безудержном труде не было радости – творческой награды исследователя. За успехом неотступно следовали тревога, мысли о том, что она ничего еще не добилась, время уходит, ей не поспеть к сроку, которого, кстати сказать, никто ей не ставил. Когда усталость брала верх и закрадывалась жажда покоя, она подстегивала себя мыслью о том, как важны ее опыты, как удивится и обрадуется Быков, убедившись, что она это время не проводила без дела и продолжала работать над узлом. Особенно понравятся ему ее кривые – Быков знает толк в этих тщательных записях регистрирующего аппарата и любовно уснащает ими свои статьи.Так шли недели, миновал месяц, к концу шел второй. Молодая аспирантка усердно работала. Во многом она с трудом разбиралась, многое одолевала на ходу, не всегда хватало опыта, знаний. Недоставало и того, кто так искусно и с пользой возвращал ее к действительности. Некому было сказать ей: «Куда вы несетесь, не чуя земли! Остановитесь, Вероника Сергеевна, довольно! Ну где ваши факты? К чему эти головокружительные планы?» Она соскучилась по его беседам, ярким обобщениям, при свете которых тупики приобретают перспективу… Ее работа над шейным узлом шла успешно. Давно была усвоена методика исследования. Аспирантка перевязывала у кошки сосуды, снабжающие и отводящие кровь от узла, и пускала в опустевшую артерию питательный раствор. Оросив шейный узел, жидкость из артерии переходила в вены и оттекала из единственной веточки в пробирку. Сделав орган независимым от общего круга кровообращения и регулируя его питание по своему усмотрению, аспирантка намеревалась искать в растворе, омывающем узел, вещества, образующиеся в каждом из пучков нерва.Таков был инструмент физиологического эксперимента. Дальнейшее ничего нового не заключало. К нервным пучкам подводили электроды и раздражали электрическим током нервную ткань. После каждого раздражения Шевелева собирала оттекающую жидкость и изучала ее. Так был получен желанный ответ. Химический анализ подтвердил, что пучки, вызывающие сокращение третьего века, выделяют уксуснокислый холин, а пучок с тормозящим влиянием – вещество, подобное адреналину.Не ошиблась ли она? Возможно ли, что нерв выделял неоднородные продукты? Нет ли тут упущения? Строго говоря, для природы ничего невозможного нет, но научные решения следует принимать осторожно.Опыт повторили с небольшим изменением. Электроды подвели к трем пучкам, вызывающим возбуждение третьего века, и включили электрический ток. Четвертый – тормозной – при этом не раздражали. Зато в раствор, питающий узел, пустили адреналин – продукт, схожий с выделениями четвертого пучка. Результат был такой же, как если бы одновременно раздражали все четыре пучка; возбуждение неизменно умерялось торможением.Этим наблюдением было попутно разрешено другое недоразумение. Кибяков в свое время, исследуя раствор, оттекающий из шейного узла после раздражения идущего к нему нерва, обнаружил, как известно, в найденном им веществе свойства, подобные адреналину. Открытие Кибякова получило признание в стране и за границей, однако некоторые исследователи утверждали, что в растворе содержится не адреналин, а уксуснокислый холин. Открытие Шевелевой примиряло эти противоречия – в выделениях нерва оказывалось и то и другое.В один из мартовских дней, когда аспирантка, все еще предоставленная самой себе, сидела с низко надвинутым на глаза шлемом и расщепляла лежащий на пластинке симпатический нерв, подливая время от времени кошке эфир, в дверь постучались и вошел Быков. Он был в аккуратно застегнутом халате, чисто выбритый, свежий. И движения и взгляд выражали сдержанную благожелательность.– Я не помешал вам? – спросил ученый. – Вы, кажется, заняты. Я зайду позже.– Нет, нет, что вы!..Он нисколько ей не мешал. Она вовсе не занята, положительно не занята ничем. Опыт закончен, осталось несколько слов внести в протокол…Аспирантка порывисто придвигает ученому стул и, словно опасаясь, что он снова исчезнет и не скоро покажется, просит его:– Садитесь, пожалуйста, я слушаю вас.Он не может сесть, пока она стоит, им уж лучше побеседовать стоя.– Как идут ваши дела? Много успели? Дела? Хорошо, превосходно. У нее много новостей для него… Она чуть не проговорилась, что два месяца уже ждет его прихода. Каждый день она себе говорила: «Быков, вероятно, сегодня придет, не может же он пренебречь такими материалами. Ему необходимо познакомиться с ними».– Я приготовила доклад. Хотите, прочту вам?Он берет из ее рук доклад и, бережно сложив его, говорит:– Я прочту позже. Расскажите, что вы успели сделать?Ученый внимательно выслушивает ее и признательно кивает головой.– Вы окончили аспирантуру, можете писать диссертацию. Времени вам осталось немного, завтра последний ученый совет в нынешнем, сорок первом году. Надо завтра же работу подать.То есть как это – подать? У нее ни строки не написано, она над этим не подумала еще…– Написать диссертацию за один день? – не верит девушка своим ушам.На это следует его спокойный ответ:– Я объяснил уже вам, что завтра последний ученый совет…– Но почему именно в нынешнем, сорок первом году?– Потому что наука, – отвечает он ей в тон, – не может ждать. У нее свои планы, независимые от ваших капризов.Ученый мягко берет аспирантку за плечи, приводит ее к себе в кабинет и так же мягко усаживает в кресло:– Устраивайтесь и пишите здесь.Назавтра Шевелева вручила ученому материалы диссертации. Труд вчерне был готов.– Готовьтесь защитить диссертацию, вам отпущено пятнадцать дней.Пятнадцать дней? Она не справится в такое короткое время. Какие основания спешить? С нее довольно того, что работа была сделана за ночь. К защите она намерена готовиться всерьез.– У вас скверный характер, – напомнил он ей, – я заявляю это вам уже не впервые.– Простите меня, Константин Михайлович, – говорит она, – я буду стоять на своем.– Аспирантка Шевелева, – произносит он строго, – я предлагаю вам исполнить приказ! Кстати, о самой диссертации – я просил вас не философствовать. Физиология – наука, основанная на фактах, а вы позволили себе всякого рода отвлечения. Взяли бы пример с Павлова и Гарвея, с этих подлинных рыцарей факта.Первого июля, в один из тех дней, когда самолеты врага обрушили на город огонь и металл, аспирантка с противогазом через плечо явилась защищать свою диссертацию. Труд обнимал сорок шесть страниц и назывался: «Механизмы передачи возбуждения в верхнем шейном узле».В три часа дня оппонент поздравил аспирантку с удачей, и ей присудили ученую степень.В дни голода и блокады она продолжала занятия. В институте давно уже никого не осталось, уехал и Быков с Морской академией, а молодая кандидатка биологических наук не оставляла работы. В вечерние часы она готовила для фронта сестер, а ночами проверяла затемнение на улице и гасила зажигательные бомбы на крыше.Судьба привела ее на Урал, на скромное положение вычислителя геофизической обсерватории. Полем ее деятельности был краешек стола, а инструментом исследования – логарифмическая линейка. Ей поручили тему и направили с экспедицией в Среднюю Азию. Спустя год в «Известиях Академии наук СССР» появилась ее первая работа о смешиваемости атмосферы по вертикали, а вслед за тем и вторая – об определении скорости ветра на различных высотах по наземным данным. Ее назначили на должность старшего научного сотрудника, определили инженером, а вскоре и старшим инженером…Любила ли Шевелева свою новую профессию? Разумеется, любила. Она так же забывалась за своей новой работой, как и за физиологическим опытом. И здесь, как и там, мысли не давали ей ни минуты покоя. За успехом следовали тревога и опасения: она мало чего добилась, почти ничего, время уходит, ей не поспеть уже к сроку, которого, кстати сказать, никто ей не ставил. От этих волнений, как и от тех, в Ленинграде, она освобождалась лишь в театре, где ее сердце, склонное к тревогам, обретало покой.Пять лет Шевелева ревностно служила метеорологии, все более отдаляясь от шейного узла и от многого другого, что недавно еще составляло смысл ее жизни. Ночь перестала быть пособницей дня. Из палатки, затерянной в песках Средней Азии, она ночами смотрела на беспредельное небо, унизанное звездами, на лунный диск, осаждаемый облаками, ловила скорбные звуки далекого комуза и думала, что прошлое уже не вернется, с физиологией покончено, и навсегда. Жаль, что через ее жизнь прошла великая радость, истинное счастье, которое, вероятно, уже не повторится… Старший инженер Шевелева Вернувшись из эвакуации в Ленинград, старший инженер Шевелева с прежним рвением продолжала свои метеорологические исследования. В Институт экспериментальной медицины она не показывалась и не обнаруживала намерения вернуться туда. И академик Кочин, представивший к печати ее исследование по метеорологии, и сотрудники геофизической обсерватории не заметили в молодой девушке каких-либо перемен. Поговаривали даже, что старший инженер разрабатывает новую значительную тему.До известной степени это было действительно так. Перемены наступили после того, как друзья из физиологической лаборатории, случайно встретив Шевелеву, привели ее в институт. Быков пригласил девушку к себе, рассказал о том, что было проделано в эвакуации, расспросил о ее успехах в метеорологии и просто предложил:– Погуляли, и довольно, пора за дело браться. Когда вы придете на работу?– На работу? Хотя бы завтра, – ответила она шуткой, уверенная почему-то, что и он пошутил.– Соскучились, я вижу. Что ж, приходите завтра. Я, кстати, прикажу вашу комнату оборудовать. Договорились?– Нет, Константин Михайлович, не договорились, – рассмеялась она, – ведь мы с вами шутим.– Почему? – не понял он. – Я совершенно серьезно говорю.Откуда он взял, что она склонна вернуться в лабораторию? Она просто пришла проведать друзей.Быкову пришлось повторить вопрос.– Я не смогу, Константин Михайлович… У меня, по правде сказать…– Ладно, – благодушно перебил он ее, – приходите в четверг. Так и быть, погуляйте недельку.Быкову изменила присущая ему проницательность, он смущение девушки принял за выражение покорности. Уверенный в своей помощнице, мог ли он подумать, что снова ее потерял!– Я не решила еще, заниматься ли мне физиологией… Как ей трудно было эту фразу произнести! Бывают же на свете нелегкие признания.– Заниматься ли вам физиологией? – недоумевал ученый. – Чем же другим?– Я говорила уже вам, что работаю инженером-метеорологом.Ученый не считал физиологию единственно достойной наукой, но с метеорологией он встречался лишь на страницах газет, где компетенция этой науки исчерпывалась сводкой погоды… Он решительно не понимал, как можно физиологию, науку, объемлющую психологию и философию, ставить рядом с наукой о погоде… .– Неужели вы так увлечены этой… вашей метеорологией? Прогрессируете, Вероника Сергеевна! – Ученый уже не скрывал своего раздражения. – То скакали с кафедры на кафедру, теперь наловчились – из института в институт…К черту деликатность! Надо же объяснить этому взбалмошному созданию, что она великое дело приносит в жертву капризу.– Как вам угодно, составляйте себе на здоровье таблицы и сводки, сомневаюсь только, моя милая, чтобы вы в этой области сделали погоду…Его обидная речь и колкие шутки причинили девушке боль. Она опустила глаза и тихо сказала:– Вы напрасно так судите о метеорологии, наши работы помогали авиации во время войны.– Возможно, не спорю, – небрежно заметил ученый, не склонный в тот момент признавать какие-либо заслуги за метеорологией. – Однако, прежде чем бросить якорь на чужом берегу, извольте исполнить свой долг перед физиологией… Ваша диссертация никому не известна, ее надо напечатать. Этот труд принадлежит не вам одной, на него справедливо претендует наука. Не желаете или не можете работать, отдайте ваши материалы другим, они извлекут из них пользу.Ничто так не способно тронуть чувствительное сердце, как напоминание о нравственном долге. Над жизнью Шевелевой царило его строгое веление. Выпадали ли на ее долю заботы о ближнем, трудилась ли она во имя науки, для блага грядущего, ее сознание и воля всегда были покорны голосу долга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54