Кабинет его рядом с ее лабораторией, он знает все, что творится у нее, но она умеет с увлечением рассказывать, и ему просто приятно послушать ее.Годы мало изменили ассистентку, не изменили они и Быкова. По-прежнему обширен круг его интересов, по-прежнему тесно ему в лаборатории. Он любит многое другое и не менее страстно. Его волнует коллекция ex libris, новый экспонат в обширном альбоме, оригинальное измышление библиофила, театр и музыка, выставка живописи. Случается, что Быков оставляет замечательный опыт, не доводит его до конца и спешил к букинисту порыться в книгах, купить уникум, украшенный редким автографом. Быкова знают коллекционеры и скупщики картин, они не раз убеждались, что он за деньгами не постоит, отдаст последнее за сущую безделицу.Ни книги, ни коллекции, ни живопись не служат, как у Павлова, целям единой задачи. И то, и другое, и третье имеет свое назначение и цель.Оттого что его чувства так обогащены, ему мало содержания без яркого облачения формы. Удачный эксперимент удачен вдвойне, когда результаты добыты остроумной методикой. Форма должна восхищать, рождать любовь и внимание к делу. Во время операции приборам положено блестеть, лежать на столике ровно по ранжиру. Рабочая комната сотрудников и сами они должны производить приятное впечатление. Кабинет в лаборатории доставляет Быкову много хлопот: хорошо бы его украсить цветами, поставить рояль и модную мебель, обязательно красного дерева. Таковы его взгляды – содержание должно быть облечено в изящную форму, и чем больше в этом вкуса, тем лучше.– Вы были вчера в Филармонии? – спрашивает ученый Ольнянскую. Он знает, что она, как и он, любит музыку и балет.– Нет, – отвечает она.– Тогда нам не о чем с вами говорить.Он пришел рассказать ей о новой интересной идее. Хотелось это выразить на примере композиции из вчерашнего концерта. Так, прямо, говорить неинтересно.Однажды он ей сказал:– Удивительно, до чего тесно связаны в нашем воображении звуки и краски! У некоторых людей восприятие музыки сопровождается таким мельканием красок перед глазами, что они лишены возможности слушать ее.О таких людях, как Быков, говорят, что они недостаточно целеустремленны, но это неверно. Двадцать пять лет верен Быков своей первоначальной идее и, не прельщаясь другими, изучает временные связи внутренних органов. Он не двойствен, нет, нет, это неверно, он множествен.Много мыслей, много дел, надо всюду поспеть, везде справиться. Внимание распылено. Он не всегда управляет вещами, они часто господствуют над ним. Ученый рвется к труду, к незаконченной работе над верхним шейным узлом, начатой еще в студенческие годы, – хочется вникнуть в его тайну, познать механику нервного импульса. Каждый раз он дает себе слово предоставить помощников их собственной судьбе, насладиться общением с природой. День ускользает в суете и заботах, приходит вечер и с ним – сознание того, что мелочи поглотили еще один день в его жизни.Что делать? Как быть? Когда мысль об этом становится невыносимой, он усилием воли вынуждает себя запереться в лаборатории. Один, без забот и тревог, он совершенно меняется, и на короткое время находит выход его неуемная страсть.Пришло то время, когда Институт экспериментальной медицины с небольшим числом отделов и ограниченным кругом научных сотрудников ютился в тесных помещениях на Аптекарском острове. Возникло новое обширное здание, прежний институт вырос в крупнейшее учреждение страны. Огромные средства, отпущенные правительством, обратили его в подлинный рассадник знания. Образовалось множество лабораторий, втрое больше стало ассистентов. Замечательные работы, проведенные в последние годы, позволяли надеяться, что на Международном конгрессе физиологов в Ленинграде в 1936 году Всесоюзный институт экспериментальной медицины займет достойное место.Ольнянская тем временем искала возможности воспроизвести на лабораторном животном то, что она увидела на рабочих, – повышенный газообмен, способный держаться неделями. К ее услугам теперь была хорошо оснащенная лаборатория, все необходимое для успеха. Работа была не из легких, препятствия вставали уже с первых шагов. Сложно было изучить у собаки газообмен. Казалось, чего проще: надеть животному маску, соединить ее с прибором, а там только отмечать, сколько в норме потребляется кислорода и выдыхается углекислоты. На первый взгляд просто, но как только собаке надевали маску, она движением лапы сбрасывала ее. Как убедить животное лежать в сковывающем его газообменном аппарате два-три часа подряд? Как в таком состоянии ставить опыты на нем? Маленькой ассистентке не нравилась методика опыта. «Собака должна быть свободной, – настойчиво повторяла она, – в вынужденном спокойствии ничего нормального нет. Павлов учил экспериментировать на свободном и здоровом животном». Ей не жаль времени – ни года, ни двух, – нельзя из-за мелочи портить серьезное дело. Упрямица добилась своего: шесть месяцев спустя собака приспособилась лежать неподвижно по нескольку часов…Вторая часть опыта состояла в том, что животному вводили под кожу тироксин – препарат щитовидной железы, повышающий обычное потребление кислорода и выдыхание углекислоты. Его влияние длится в течение шести дней. Подъем этот идет волнообразно и постепенно снижается до нормы. Пять раз Ольнянская вводила собаке тироксин, а на шестой вместо препарата щитовидной железы впрыснула ей соляной раствор – жидкость, лишенную всякого влияния на газообмен. Раствор действовал так же, как и тироксин, – он повысил газообмен на несколько дней. И волнообразный характер подъема и медленный спад напоминали кривую газообмена при впрыскивании тироксина. Снова и снова собаке вводили соляной раствор, и ответы организма были такими, как если бы вводили тироксин. Что же способствовало этому? Оказывается, что сама обстановка опыта, приготовление к нему и укол стали условными раздражителями и образовали в коре мозга временную связь. Мгновенное воздействие условных возбудителей перестраивало деятельность организма на много дней.– Я думаю, Константин Михайлович, – уверенно заметила ассистентка профессору, – что мы сумели на животном воспроизвести то же, что наблюдали у рабочих: у тех и других обстановка внешней среды надолго повышает газообмен.Ученый помедлил с ответом.– Сходство, к сожалению, неполное. Разве длительное повышение газообмена у рабочих достигалось уколом?– Но ведь это физиологический раствор, – возражала она, – он не способен ни усиливать, ни ослаблять дыхание наших тканей.– Конечно, – согласился ученый, – но мы тогда лишь вправе проводить физиологические параллели, когда причины и следствия в лаборатории и на заводе во всех своих частях совпадают.Этим был намечен ход дальнейшей работы.– Что же вы мне посоветуете? – спросила девушка.На этот раз Быков не торопился с ответом, он знал, что она управится и без него.– Почему вы молчите? – сердилась ассистентка. – Так ли уж трудно ответить?– Нетрудно, – поспешил он разуверить ее, – но, перед тем как ответить, иной раз хочется немного подумать.Остальное досказала его улыбка. Это значило, что дальнейшее ей придется разработать самой. Он не станет ни связывать ее инициативу, ни искать за нее решение.В новые опыты было внесено небольшое изменение. Каждый раз, когда собаке вводили под кожу тироксин, завешивались окна лаборатории и зажигался электрический свет. На пятом сочетании одно лишь затемнение помещения и поворот выключателя оказывали такое же влияние на организм, как и впрыскивание препарата щитовидной железы.Так в опытных условиях лаборатории были изучены закономерности тех временных связей, которые в течение недели держат приподнятым газообмену человека, сохраняют в творческой готовности горение в его клетках… Секрет щитовидной железы Молодая физиология успела уже создать ряд законченных типов ученых. Их можно встретить в лабораториях, на совещаниях, на шумных дискуссиях.Есть ученые – авторы всеобъемлющих учений, люди с претензией разрешить все нерешенное в науке. Они убеждены, что именно им судьба определила вывести физиологию из состояния разброда, сделать ее подлинной наукой. Их спасительное учение опирается на «опыт минувших поколений», на высказывания древних и на факты, не нашедшие «объяснения в клинике». Учение это не лишено своего рода достоинств: в нем немало умозрительных суждений, сравнения неожиданны и парадоксальны, обобщения остроумны, ярки. И стиль и манеры ученого находят последователей, взволнованные клиницисты обнаруживают доказательства в пользу новой теории. Проходит десять лет, и о спасительном учении больше не вспоминают. Неудачливый теоретик, ни науке, ни практике не послужив, не сумел за это время ничего к своему учению прибавить.Есть ученые – сугубые эмпирики. Их творчество – сплошное блуждание. Сегодня их увлекла случайная тема, завтра другая и неожиданно третья. И методы и объекты различны. Не все ли равно, какие задавать природе вопросы и как их решать? И старания и труды этого рода ученых порой восхищают и радуют: в них точность анализа и глубина. Они добросовестно накапливают факты и доказательства, но бессильны свести свои наблюдения в стройную систему, сделать обобщающий вывод из них.Есть еще одна категория ученых. Скромные в своих целях и устремлениях, строгие к себе и к другим, они верны определенной теории и только в ее свете истолковывают добытый материал. Им не чужд интерес и к другим теориям и даже к материалам, которые подкрепляют спорную идею. Они изучают часть целого в самом организме, живущем и действующем во всем его многообразии, но не пренебрегают и тем, что добыто в пробирке. Все разнообразие идейных течений, все, что живет и умирает в науке, служит их задачам и целям. В пламени, где сгорают чужие ошибки, закаляются их собственная теория и принципы.Таким был Павлов.И творческий облик и характер Быкова напоминают нам Павлова. Безудержный, настойчивый, не отступающий ни пред чем, как похож этот ученик на учителя! Самоотверженный, пылкий, готовый, подобно Ледюку, автору электронаркоза, лечь на стол, чтобы на себе проверить точность эксперимента, он не щадит своих сил, не знает усталости. Он заражает своей страстью студентов, педагогов обращает в физиологов, увлекает своими проповедями, медиков и при больницах образует круг клиницистов, готовых выводы лаборатории применить в своей практике. Его идеи заинтересовывают семью, жена становится его лаборанткой, без специального образования и подготовки, она принимается изучать физиологию. Дочь, изучающая музыку, начинает подумывать о медицинском институте.Как и Павлов, он заботится о своих помощниках, слабых сотрудников поручает сильным, сам готов помочь тем и другим. Он никого не подавляет, каждый делает то, что его занимает. Своими идеями ученый делится охотно. Любезный и внимательный, он легко раздражается, становится резким и нетерпимым…Изо дня в день растут богатства лаборатории, множатся сокровища, почерпнутые из золотоносного источника павловских идей. Быков жадно и страстно вгрызается в природу, за грань того, что недавно еще казалось непостижимым. Работа поглощает его, иной раз кажется, что от успеха зависит вся его жизнь, но вот опыты окончены, выводы сделаны, и он легко расстается с тем, что стоило ему так много усилий. В этой смене труда и забот нет ни минуты свободного времени, нет возможности обобщить и запечатлеть результаты многолетних исканий. По этой ли причине, или потому, что минувший успех его больше не занимает, Быков за всю жизнь написал одну только книгу «Кора головного мозга и внутренние органы». На замечания друзей, что надо больше писать, заботиться о своей репутации, он шутливо оправдывается цитатами из древних:«Не все могут быть Фомой Аквинатом, о котором римский папа сказал: «Он сотворил столько же чудес, сколько написал благочестивых статей».Оставаясь верным себе, он из скромности умалчивает о многом. Сам о себе он говорить не умеет, да и, как ему кажется, не о чем. В лаборатории идет большая работа, добыты серьезные факты, но это скорее заслуга Ивана Петровича Павлова. Он только продолжает дело учителя. Когда во время Международного конгресса физиологов в Ленинграде его лабораторию стали посещать знаменитости, Быков весьма удивился и не поверил, что его доклад мог их так заинтересовать.Смущенный и растерянный, он заговаривал то с одним, то с другим, начинал и не кончал свои объяснения, замечая с усмешкой:– Физиологи народ деликатный: и похвалят, и улыбнутся, и даже знаменитым объявят.Он не тщеславен. Ученик столь же помышляет о славе, сколько его учитель Павлов. К чему она ему? Разве известность облегчает трудности опытов? Или служит гарантией против ошибок? Намеки окружающих, что так жить непрактично, он выслушивает с улыбкой и при этом не без иронии расскажет предание о греке Эмпедокле. Этот философ из жажды бессмертия бросился в кратер вулкана, надеясь, что народ поверит в его вознесение на небо. Однако медный сандалий, выброшенный извержением вулкана, выдал тайну несчастного честолюбца. Наука – не предприятие с прибылями. Не обязательно, чтобы из фактов, добытых в лаборатории, можно было шить сапоги…И ученик и учитель находились под властью давнего увлечения. Одному молодость внушила страсть к химии, а другому – к познанию нервных связей. В этом «общем» особенно сказывается различие этих людей. Ученик не смел, как учитель, послушаться чувства, которое влекло его идти собственным путем. Влекомый страстью искать в химии ответы на явления жизни и склонностью к идеям павловской школы, он оказался на распутье. Это не была случайность – Быков иначе не мог поступить. Такие люди достигают успеха, не страдая от тирании собственной целеустремленности. Время от времени в нем пробуждалось давнее влечение к химии, и он, не задумываясь, шел навстречу ему. Так случилось и на этот раз.Из опытов Ольнянской возник весьма любопытный вопрос. Затемнение помещения и зажигание электричества влияют на организм, как впрыскивание препарата щитовидной железы. Как это объяснить? Повышается ли газообмен оттого, что железа в этот момент выделяет тироксин, или нарастание вызывается другими причинами?Из врачебной практики известно, что увеличение газообмена и горение вещества в тканях связано с нарастанием гормонов щитовидной железы в крови. Происходит ли то же самое под действием временных связей? Понуждает ли кора мозга железу к действию? Это тем более занимало Быкова, что он угадывал в механизме сложные химические взаимоотношения.– Надо выяснить, – сказал он ассистентке, – вступает ли условный раздражитель в какую-либо связь с железой. Вы догадываетесь, конечно, с чего начинать?С чего начинать, она, конечно, не знала.– Подумайте хорошенько, – добавил он. – Я займусь этим позже, на досуге.Маленькая ассистентка обратилась к источнику сомнений ученого – к щитовидной железе – с твердым намерением выяснить ее участие во временной связи, но так ничего и не узнала.– Допустим, – объяснил ей Быков, – что именно выделения железы повышают дыхание животного в момент включения света и затемнения окон. В таком случае достаточно изолировать железу от нервных связей с полушариями – и временная связь не сможет осуществиться.– Вы хотите, чтобы я оперировала собаку, – почти с испугом спросила она, – вырезала у нее железу или что-нибудь другое?– На первых порах вы перережете нервы, связывающие железу с головным мозгом…Девушка отрицательно покачала головой:– Этого я делать не буду… Не в моих силах причинять собаке боль…Надо же так плохо знать свою ассистентку! Кто хоть раз ее видел среди собак, слышал, как нежно она их окликает, просит, увещевает, отдает им свой завтрак, не допустил бы и мысли, что она согласится причинить им страдание. Как это возможно, ведь они – ее друзья и помощники… Впрочем, не впервые она отказывается от опыта, связанного с операцией. В заводской лаборатории понадобилось как-то отрезать у кролика ухо. Девушка соглашалась оперировать грызуна лишь под наркозом. Ей не позволили, и опыт не состоялся.– Отлично, – согласился Быков, – оперировать будут другие, возможно даже я.На том и порешили. У собаки пересекли нервы, связывающие железу с центральной нервной системой, и, когда животное оправилось, приступили к опытам. Собаке несколько раз вводили под кожу тироксин, затем, как и в прежних опытах, до операции вместо препарата впрыскивали физиологический раствор. Результаты были более чем неожиданны: условный раздражитель – соляная жидкость – по-прежнему действовал на организм, как препарат щитовидной железы. Завешивание окон и выключение света приводило к тем же известным результатам. Все это было до крайности странно. Импульсы из больших полушарий не могли дойти до щитовидной железы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54