Не этого он ждал. Ни слова о человеке, о клинической практике, о новых средствах лечения опасных болезней. Хороша медицина! А еще «экспериментальная»! «Проделайте несколько опытов, хронических и острых». Зачем? Уж не думают ли они сделать из него физиолога?… Стоило ли ради этого оставлять родные места: Ростов, где он учился, деревню, в которой прошло его детство, променять степные просторы на край болот и лесов, темные южные ночи – на бледную немочь белых ночей… «Не затем я сюда приехал, – хотелось ему бросить ученому. – Не время теперь собак изучать, надо подумать о клинике, о нуждах врача».Давно уже беспокоит его мысль о том, как бессильна порой медицина, как далеко еще до желанного дня, когда человек научится одолевать болезни. Все более блекнут его радужные иллюзии, восхищение и вера в благодетельное искусство врача, дарующего больному покой и здоровье. Они возникли давно, в далеком детстве, под влиянием дяди – известного ученого-медика. В его приёмной мальчик впервые столкнулся с людскими страданиями, увидел больных, с благоговением взиравших на спасителя-врача, услышал рассказы о чудесных исцелениях, возвращении умирающих к жизни и труду и возмечтал стать врачом, обязательно знаменитым, как дядя… «Будешь верить в свое дело и любить его, – поучал профессор племянника, – не то, что доктором или академиком – любимцем народа будешь… Нет большей чести для человека…»Как было не возмечтать?…Влияние дяди-профессора не осталось без отклика – Курцин решил стать медиком. Теперь племянник встречался с дядей на кафедре, где тот читал студентам курс диагностики внутренних болезней.Профессор часто приглашал студента в свою клинику, показывал ему больных, объяснял течение болезни, невольно обнаруживая силу и слабости врачебного дела. Однажды он сказал ему, указывая на мужчину средних лет, крепкого сложения и не слишком болезненного на вид:– Обследуй-ка его… Диагноз, – продолжал он по-латыни, – неоперабельный рак правого легкого.Студент выслушал больного, отвел профессора в сторону и спросил:– Что значит «неоперабельный»? Почему?– Потому что мы не умеем еще оперировать целое легкое, – с грустью ответил тот.– Как так не умеем? Всему должна быть причина. Почему бы не попробовать?– На ком? На человеке?– Да, на человеке, – нисколько не смутился студент.Профессор многозначительно покачал головой:– Эксперименты на человеке запрещены. И это, конечно, справедливо.– А обрекать людей на гибель только потому, что мы их лечить не умеем, можно?В другой раз профессор повел студента в анатомический зал, где на мраморном столе лежал труп девушки лет двадцати, и, указывая на него, сказал:– Она умерла от так называемого белокровия – неполноценной деятельности костного мозга. Вскрытие ничего нам не объяснило, и я не поверю, что в этом прекрасном и совершенном создании был плохой костный мозг. Нет! Тут разразилась катастрофа, которую мы не умеем еще объяснить.Профессор не догадывался, какие страсти разбудил в молодом человеке. Вдохновив своего питомца на верность идее, он первым эту веру поколебал.На четвертом курсе явилось новое испытание. Студент увлекся невропатологией – наукой о нервной системе и ее страданиях. Все в ней казалось ему достойным удивления; проводники к мозгу и к органам серьезно изучены, по одним лишь симптомам врач определит, в какой части спинного или головного мозга возникла закупорка кровеносного сосуда или наступило излияние крови в мозг. Нарушена ли только деятельность системы – и тогда нет повода для мрачных опасений, или опухоль грозит гибелью организму, ничто не ускользнет от пытливого взора невропатолога.Диагноз будет бесспорен, но больному от этого легче не станет.– Почему вы не действуете? – спрашивал врачей студент.– Что бы вы предложили? – интересовались они.Странный вопрос! Мало ли существует средств для спасения человека.– Исследовать мозг, изучить состояние оболочек.Оказывается, что в клинике не вскрывают череп без исключительных причин.Новое разочарование постигло его во время практики в лаборатории. Молодой врач изучал природу чумного микроба. Не в пример медицине, в микробиологии все было понятно и все дозволялось. Вот он, виновник болезни, под стеклом микроскопа. Одна капля сулемы – и нет его и в помине. Ясен образ врага, известны средства борьбы с ним. Есть же безумцы, посвящающие себя медицине – науке трудной и сложной, полной жестоких запретов…Микробиология не привлекла молодого врача, и он ушел в клинику, не в обычную, а в экспериментальную, в знаменитый Павловский институт. Кто мог подумать, что тут ему предложат возиться с собаками, в острых опытах черпать идеи!Полгода спустя Быков пригласил Курцина к себе и сказал:– В бывшей Обуховской больнице собрались врачи, готовые вместе с нами изучать пищеварение. Мы хотели бы определить вас туда.Более приятного предложения аспирант не мог себе пожелать. В клинику, да притом в хирургическую, – превосходно, чудесно!.. Он любит хирургию давно, с тех пор, как узнал ее, любит за то, что операция так напоминает исследование, целительное для больного и нужное для искусства врача.И с темой ему угодили. С каким удовольствием он в университете изучал кровеносную сеть! Особенно занимал его желудок – густо пронизанный артериальными и венозными сосудами. Он нагнетал в них быстро стынувшую красную и синюю жидкость, а самый желудок растворял в соляной кислоте. Мышечная и сосудистая ткань исчезала, оставалось алое и синее сплетение – застывшая схема кровеносного тока…– С удовольствием пойду в клинику. Это по моей части. Там и опыт поставишь и человека спасешь.– Какой опыт? – переспрашивает ученый. – У нас нет там собак. Экспериментировать вам не придется.– Почему не придется? – недоумевает аспирант. – Можно, и сколько угодно.На лице у него улыбка, он напоминает шалуна, который спрятал игрушку и заставляет других ее искать.– На ком же вы намерены ставить опыты? – начинает сердиться ученый. – Неужели на больных?– Именно на них, – спешит молодой врач заверить профессора.Тот кивает головой и уже без тени раздражения спрашивает:– Вы будете выводить им наружу слюнную железу или у вас имеется про запас другая методика?– Зачем? Ведь мы намерены изучать пищеварение, главным образом деятельность желудка.Какая странная манера объясняться! Пойми, что он этим хочет сказать.– Значит, будете накладывать фистулу и перерезать у больных пищевод?– Я позволю себе напомнить вам Павлова, – произносит аспирант. – «Неисчислимые выгоды и чрезвычайное могущество над собой получит человек, когда естествоиспытатель подвергнет другого человека такому же внешнему анализу, как должен он это сделать со всяким объектом природы, когда человеческий ум посмотрит на себя не изнутри, а снаружи».– Как же вы все-таки поступите? – уловив смущенный взгляд аспиранта, повторяет ученый свой вопрос.– Все это уже сделали до меня: и пищевод перерезали, и фистула наложена. Чего не сделает врач, чтобы спасти больного? Почему бы нам таких не понаблюдать? Найти их нетрудно: один пострадал от несчастного случая, другой вольно или невольно сжег себе пищевод… Я бы на них повторил опыты Павлова с мнимым кормлением. У человека мы такое с вами откроем, чего у собаки не увидим вовек…Так вот что он имел в виду! Можно, конечно, прием не новый, известный давно. Не всегда только найдешь нужных больных.Аспирант неожиданно обнаружил себя молодцом, у него и логики и здравого смысла более чем достаточно. Наблюдения в клинике – разумное дело, почему не воспользоваться случаем, одинаково важным для физиолога и медика? Величайшие возможности таятся в свидетельствах практикующих врачей. Не раз бывало, что их наблюдения становились запалом для исследователя и возникали открытия, прежде казавшиеся невозможными…– Итак, вы хотите опыт с мнимым кормлением проверить на человеке? – спросил Быков.– Да, пора бы, – уверенно произнес Курцин, – никто еще не брался за это всерьез. Что же касается больных, то позволю себе заверить вас, что здоровье и достоинство человека я ставлю выше всего. Ни себе, ни другим не позволю смотреть на больного как на экспериментальный материал. Физиологом я, возможно, и не стану, но врачом буду всегда.Искренность аспиранта и его заверения не могли не растрогать ученого.– Что же, уступить вам? – спросил он, внутренне уверенный, что не уступить нельзя.– Да, обязательно, – подхватил аспирант. – Мы должны обратиться к человеку. Лабораторное животное эту задачу нам не решит.– Вы как-то говорили, что на острый опыт у вас духа не хватит, – неожиданно вспомнил Быков. – Вы что же, жалеете животных?– Жалею и очень люблю…Глаза его покрылись мечтательной дымкой, голова чуть склонилась набок.– Я люблю лошадей, чистокровных, горячих… Люблю их видеть на скачках, во всей животной красе… И собаки мне приятны, но только не в станке… Первая удача Ни в одной области знания развитие творческой мысли так не зависит от искусства ученого, как в хирургии. Возникшая идея ждет веками хирурга, который докажет ее осуществимость и сделает опыт достоянием других.В начале XX века возникла мысль об операции, которая предотвращала бы гибель и мучения больных, страдающих от сужения пищевода. Эти несчастные, лишенные возможности проглотить пищу, либо умирали голодной смертью, либо обрекали себя на существование с искусственным отверстием в желудке. Операцию предлагалось делать так: отсечь у больного кишечную петлю с ее кровеносными сосудами, питающими ткани, затем один конец отрезка приживить выше места, где наступило сужение пищевода, а другой вшить внутрь желудка. Эту кишку-пищевод, поскольку протянуть ее под грудиной невозможно, предполагалось уложить в туннель, искусственно образованный над грудиной под слоем кожи и клетчатки на груди. Единственное неудобство: когда комок пищи пройдет по новому тракту, будет видно, как пищевод сокращается.Осуществить такую операцию не удалось. Оперированные не выживали: начиналось омертвение кишки-пищевода, и больной либо погибал, либо вновь подвергался операции, результаты которой врач был бессилен предрешить.Успех пришел лишь после того, как операцию видоизменили. Сделал это русский хирург, внук писателя и философа А. И. Герцена, – Петр Александрович Герцен. Он стал отсекать лишь один конец кишечной петли, приживляя его выше места сужения пищевода. Пища, таким образом, изо рта непосредственно направлялась в кишечник. Там, где пищевод проходил мимо желудка, Герцен делал небольшие отверстия в кишке-пищеводе и желудке и, сращивая их края, частично вовлекал желудок в пищеварение.Позже эту операцию улучшили и значительно ускорили, она длилась уже не годы, а месяцы. Больному на первом этапе накладывали фистулу желудка, пищевод перерезали выше места его сужения, край пищевода выводили наружу и приживляли в отверстии на шее. При таком положении пища следовала лишь до конца верхнего отрезка и выпадала наружу в сосуд. Оперированный собирал ее и воронкой вводил через фистулу в желудок. На следующем этапе эту внешнюю связь между полостью рта и пищеварительными органами заменяли внутренней – конец изолированной кишки становился пищеводом.Впервые увидев таких больных в хирургической клинике, Курцин подумал, что хорошо бы на них проверить опыт Павлова с мнимым кормлением – собирать у этих больных пищу, выпадающую из отверстия в сосуд, и при этом наблюдать, что происходит в желудке. Однако, прежде чем приступить к опыту, надо было ближе узнать больных. Они должны были стать его друзьями и помощниками.Их было трое: юноша двадцати лет и две девушки – пятнадцати и восемнадцати лет. Старшая в результате несчастной любви приняла едкую щелочь.«Эти люди душевно потрясены, – сказал себе Курцин, – надо вдохнуть в них надежду и веру». Приглядевшись к своим новым знакомым, он убедился, что они тяготятся необходимостью выплевывать пищу, чтобы снова вводить ее в фистулу желудка, и нашел средство помочь им. Он предложил соединять пищевод и желудок серебряной трубочкой с резиновым шлангом. Это будет искусственный пищевод, да и самую рану никто не увидит: девушка прикроет ее платком, а юноша – галстуком.– Какое удобство, – убеждал он врачей. – Зайдет наш паренек в бар, выпьет кружку пива, крякнет, улыбнется, и никто не подумает, что у него нет пищевода… Мы должны это сделать, потому что нет у них других, более близких друзей.Никто с ним не спорил, не возражал, а он снова и снова возвращался все к той же мысли.Таков стиль работы советского врача: прежде чем лечить физические раны, он возвращает больному душевный покой…Как было пареньку с таким врачом не подружиться? Удивительно ли, что девушка подарила этому врачу дюжину платочков, любовно вышитых ее рукой.Опыт с мнимым кормлением во всех подробностях повторял знаменитый эксперимент Ивана Петровича Павлова, с той лишь разницей, что испытания проводились на человеке. Больному давали жареную рыбу, которая, будучи им проглочена, не доходила, однако, до желудка, так как пищеводную трубку на этот момент отводили в сосуд. Из фистулы тем временем показывались первые капельки желудочного сока, то есть повторялось все так же, как в опытах Павлова: еда служила возбудителем сокоотделения. Из полости рта по блуждающему нерву импульсы следовали к желудку. Что это именно так, а не иначе, великий физиолог доказал простым приемом: он рассек блуждающий нерв, и еда уже не вызывала отделения сока.Легко было проделывать такие опыты в лаборатории. Но каково Курцину повторять их в клинике?И у человека и у животного блуждающий нерв одинаково действует на железы желудка.Но Быков обязательно спросит:«А вы проследили пути передачи нервного импульса из полости рта к внутренним органам? У животных-то они известны. А у человека?»Что на это ответить? Не рассекать же у испытуемых блуждающий нерв!«Вот вам и опыты на человеке, – иронически скажет ученый. – Попробуй обойтись без лаборатории». Возможно, впрочем, и другое: Быков поможет ему, подскажет выход из затруднения. Надумает такое, что удастся, быть может, закончить работу в клинике. «Вот вам, – скажет, – совет. Действуйте, Иван Терентьевич, да смелей. Не пристало нам с вами трудностей страшиться».Надо знать Константина Михайловича. Он именно так и сделает.Но в таком случае его, Курцина, долг – еще раз подумать самому, хорошенько потрудиться, прежде чем обращаться за помощью к другим.С этими мыслями он принялся за дело – и неожиданно нашел поддержку в фармакологии. Она подсказала ему, как проследить пути передачи нервного импульса из полости рта к внутренним органам. Он впрыснет испытуемым по ампуле атропина и на короткое время выведет этим из строя блуждающий нерв. Возникнет ситуация, как если бы его пересекли. Больному это не принесет ни малейшего вреда.Закономерность, установленная Павловым на животных, подтвердилась на человеке. После введения атропина еда не вызывала у исследуемых отделения желудочного сока… И эту научную задачу удалось разрешить у изголовья больного. Важность ее вскоре сказалась и принесла медицине великую пользу. История одного спора Выслушав аспиранта, Быков сказал:– Мы снова убедились, что мнимое кормление вызывает у желудочных желез отделение сока. Проверьте теперь, можно ли так же вызвать сокоотделение, раздражая желудок механически.Странное предложение! До чего эти физиологи склонны избегать клинических тем! Что толку в таком эксперименте?– Мне кажется, – осторожно заметил Курцин, – что опыты ничего не дадут. Павловская школа держится твердого мнения на этот счет.– Знаю, знаю, – охотно подтвердил Быков, – однако же медики с ними не согласны. Рассудите нас, попробуйте проверить на людях. Собака собакой, а человек – особая статья, – шутя повторил он слова аспиранта.– Пробовали и на людях, без малого сто лет, как пробуют, – возражал аспирант.Курцин как мог отбивался от нежеланной работы. К чему она ему? Никому эти опыты не принесли ни радости, ни удовлетворения. Противники спорят по сей день.– Многие врачи утверждают, что мы неправы. Иван Петрович нам скажет спасибо, если мы внесем ясность в этот вопрос. Попытайтесь бородкой пера или стеклянной палочкой раздражать стенки желудка. Посоветуйтесь с физиологами, они многое вам расскажут…Спасибо за рекомендацию, но уж советоваться он будет с клиницистами. У них и опыта больше, и знаний не меньше, и добыли они их не на кроликах и собаках, а на человеке. Не следует переоценивать могущество лабораторного опыта; все тайны организма, его расцвета и упадка, страданий и благополучия будут раскрыты у изголовья больного…– Врачи говорят, – как бы невзначай вспоминает вдруг аспирант, – что сотрудники Павлова допустили в этих опытах ошибку.– Возможно, – легко уступает Быков.– Так думают и некоторые физиологи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54