– Хирурги, разумеется, тут ни при чем… Я имел в виду невропатологов, тех, кого это касается. Я обращался к ним, и, надо вам сказать, они плохо мне помогали. Их пугали наши приемы, недостаточно проверенные практикой, и на мое предложение провести исследование на больном обычно отвечали: «Человек не собака, нельзя экспериментировать на нем».«Но ведь то, что вы делаете изо дня в день, – говорил он им, – тот же эксперимент. Его единственное преимущество – столетия печальной славы».В этой косности была своя закономерность. Быкова она не удивила. Ни один новый шаг в медицине не обходился без жестокой борьбы. Известно, с какой неприязнью врачи встретили хинин, лечение холодной водой и массаж. Сколько трудностей выпало на долю Ремака, прежде чем гальванический ток признали в Германии. Два десятилетия парижский факультет медицины отказывался признать учение Пастера. Парижская академия, та самая, которая отвергла громоотвод Франклина и назвала первое судно Фультона утопией, высмеяла Дженнера, автора противооспенной прививки. В некоторых странах день рождения знаменитого англичанина был объявлен праздничным днем, а во Франции и в Англии противились введению прививок. Печальные последствия не смущали врачей и ученых. В Лондоне хирурги отвергли антисептику Листера. Столичные клиницисты тогда лишь признали своего соотечественника, когда важность открытия была признана всем миром. В средние века научные разногласия решались проще и радикальнее: после смерти Роджера Бэкона его книги, заключавшие опасные новшества, были цепями прикованы на самых верхних полках оксфордской библиотеки, отданные во власть пыли и насекомых.– Физиология животного как таковая, – настаивал Быков, – никого из нас не интересует. Мы ищем закономерностей, полезных человеческой клинике. Вам и вашим больным посвящены наша жизнь и труды.«Мы предпочитаем ошибочную практику столетий, – как бы отвечали они ему, – сомнительной теории вчерашнего дня».Они напоминали ему человека, который, заболев страхом смерти, утопился, чтобы избавиться от гнетущей скорби и тоски. Не зная толком механику этих явлений, смутно представляя себе значение коры полушарий, владеющей ключом к болезни и благополучию, врачи обращались к таинственным источникам, чтобы с помощью одного неизвестного воздействовать на другое, столь же непонятное и необъяснимое. Знаменитый клиницист XIX века Мудров окружает свои рецепты ритуалом. Богатым он прописывает дорогие лекарства в красивых пузырьках и обертках, религиозным советует принимать капли с молитвой и надеждой, бедным рекомендует домашние снадобья. «Назначат ли больному, – говорил он, – бром, глицерофосфат или пропишут, украсив греческим или латинским названием, громким, пышным и обязательно длинным, пилюли из хлебного мякиша или растение львиный зев, влияние их будет одинаково, если убедить больного, что от них у него наступит облегчение. Тогда лекарство будет принято с восхищением, а сие восхищение, радость и уверенность бывают иногда полезнее самого лекарства. Есть душевные лекарства, кои врачуют тело, – объясняет он, – они почерпаются из науки мудрости, чаще из психологии. Сим искусством печального утешишь, сердитого умягчишь, нетерпеливого успокоишь, бешеного остановишь, дерзкого испугаешь, робкого сделаешь смелым, скрытного – откровенным, отчаянного – благонадежным. Сим искусством сообщается больным та твердость духа, которая побеждает телесные болезни, тоску, метание и которая самые болезни тогда покоряет воле больного… Восхищение, радость, уверенность больного тогда полезнее самого лекарства».Понимал это, очевидно, и Гиппократ. Прием больных он окружал ритуалом. Пока врач искал средства облегчить страдания больного, тот возносил молитвы богам.У многих больных прекращаются боли при появлении врача или даже при одном приближении к приемной его. Уход врача в соседнюю комнату возобновляет страдания больного. Это дало основание распространенному мнению, что каждый носит в себе своего врача и что верное средство расстроить здоровье – вечно думать и беспокоиться о нем.«Надо вам знать, – говорил Парацельс, – что воздействие воли – немалая статья во врачевании».Павлов рассказывал о своем учителе Боткине:«Лечило часто одно его слово, одно посещение больного. Сколько раз приходилось слышать от его учеников-клиницистов печальное признание, что те же рецепты и, по-видимому, при подобных же случаях оказывались недействительными у них, творя чудеса в руках учителя».«Если больному после разговора с врачом не становится легче, – говорил Бехтерев, – то это не врач…»Группа врачей Копенгагена условилась проверить силу самовнушения на человеке. Они обратились к властям с предложением умертвить осужденного преступника не колесованием, как практиковалось тогда, а путем вскрытия вен. Просьбу удовлетворили. Приговоренному завязали глаза и предупредили, какого рода смерть его ждет. Когда были закончены приготовления, осужденному сделали незначительные надрезы на коже и пустили по руке струю теплой воды, которую он должен был принять за обильное кровотечение. Одна уверенность в том, что он истекает кровью, вызвала у него судороги, холодный пот, и наступила смерть. Картина умирания во всех деталях напоминала гибель обескровленного, хотя в сосудах человека оставалось еще крови на долгую жизнь.Поколения врачей и ученых задавали себе вопрос: где локализуется эта целебная сила, как овладеть ею? Люди выздоравливали от заговоров и колдовства, оттого, что принимали после еды двадцать жирных улиток, предварительно растертых в ступе, напивались кровью змеи или съедали птичье сердце. Было очевидно, что подобное «лечение» обязано своим успехом воле к здоровью, столь сокрушительной, что рядом с этой направленной силой все лечебные средства ничтожны.Один из врачей рассказывает о случае из собственной практики:«В 1862 году меня позвали хлороформировать молодую девушку, глубоко истеричную и нервную, которой надо было удалить две опухоли на голове. В операционной я заметил, что нет пузырька с хлороформом. Я осмотрел ингалятор, он оказался пустым, от него даже не пахло хлороформом. Я наложил маску на лицо девушки, чтобы приучить ее дышать через марлю, и, к своему удивлению, заметил, что она начинает засыпать. С ней заговорили, и в тот же момент рука ее соскользнула со стола. Мне пришло в голову ущипнуть больную, выяснить, какую боль позволит ей перенести ее истерическое состояние. Она оставалась недвижимой. Я ущипнул ее так сильно, как только мог. Девушка продолжала спать. Я попросил хирурга начать операцию без хлороформа. Он разрезал ей одну опухоль и вылущил кисту. Я снял с лица девушки маску и предложил хирургу продолжать. «Подождите минуту, – сказал он мне, – она как будто приходит в себя». Дыхание, до того совершенно спокойное, стало порывистым, и больная зашевелилась. Я снова наложил ей на лицо маску и вскоре убедился, что она спит. Пока длилась операция, девушка не шевелилась. Во время перевязки я спросил, чувствовала ли она что-нибудь. «Нет, – сказала девушка, – я ничего не помню». Она поныне убеждена, что мы наркотизировали ее…»Профессор Ланг рассказывает о наблюдении, сделанном им в своей клинике. Одного из больных с повышенным кровяным давлением лечили токами ультравысокой частоты. Процедура неизменно помогала ему, ослабляя напряжение в артериальных сосудах.Однажды больного усадили в кабину, предупредили, что ток включен, а ток почему-то включить забыли. Дежурный врач, обнаружив упущение помощницы, обратил внимание, что давление крови и без действия токов упало. Одно пребывание в кабинете привело к перемене в состоянии кровеносных сосудов. Врачу пришла в голову озорная мысль.– Я хочу полечить вас, – сказал он больному, – новым видом энергии, мало известным у нас. Говоря откровенно, я даже не знаю, как эта процедура отзовется на вас.Врач включил токи ультравысокой частоты, всегда помогавшие больному, и убедился, что на этот раз они утратили свою лечебную силу. Токи не снизили кровяного давления.Назавтра больного предупредили, что новый метод отставлен и лечить его по-прежнему будут токами высокой частоты. Как и следовало ожидать, токи вновь обрели свою благотворную силу.«Не думайте о болезни, – уговаривают врачи таких больных. – Вы внушили себе, что у вас печень болит. Поменьше прислушивайтесь к ней. Вы совершенно здоровы».Клиническая практика обогащалась все новыми и новыми идеями.Врачи противоречили себе и данным науки. Не было еще Павлова и его школы. Быков не сказал еще своего слова. В физиологии господствовала теория, что внутренние органы независимы от коры полушарий. Область мысли и духа не связана с растительными функциями человека.Врачи стали давать больным странные советы:«Перемените обстановку – она источник ваших страданий. Какая-нибудь мелочь в домашнем окружении вредит вам больше тысячи простуд. Откажитесь от старых привычек, переезжайте на другую квартиру».К этим наставлениям, больше для формы, Присовокупляли лекарство, лишенное всяких лечебных свойств.Быков остановился перед самовнушением, как некогда Павлов перед «разумом» и «душевной слепотой». Снова понятие из психологии, лишенное плоти и крови, стояло на пути физиологии. Как экспериментировать этой отвлеченностью, с чего начинать? Известно, что через кору головного мозга можно воздействовать на любой орган, возбуждать и подавлять его деятельность. Но как этого достигнуть самоубеждением? Мы никогда не говорим себе: «Я хочу заболеть истерией, лишиться возможности управлять своим телом, увидеть себя в язвах, быть одержимым мучительной рвотой». Клиника утверждает, что самовнушение есть бегство в болезнь, но ни один больной не сознался еще в этом. Не возникает ли это страдание помимо воли человека? Не следует ли искать причину в силах, окружающих нас?Если бы не свидетельства врачей и ученых, кто поверил бы тому, что вид алой герани, запах жареного лука, появление свекрови или сына могут сделать человека инвалидом? Нечто подобное Быков наблюдал на опытах в лаборатории. Красная лампочка расширяла сосуды животного, метроном их суживал. Свисток вызывал судорожные движения селезенки, завешивание окна и включение света на время усиливало газообмен. В опытах Пшоника звонок и мигающая лампа навязывали организму страдания и устраняли их. Таких примеров у него сколько угодно. И в лаборатории и в клинике действовали одни и те же механизмы и силы. Различными средствами в нервной системе вызывали возбуждение или угнетение. Затем условия среды и обстановка замещали первопричину, воспроизводили страдания независимо от воли организма.Ученый занялся делом, несвойственным для физиолога: он стал штудировать патологические случаи, известные в клинике под рубрикой «психоневрозы». Неблагодарная задача – с твердой почвы эксперимента ступить на путь зыбких умозаключений, но Быков был верен себе: он не делал различия между клиникой и лабораторией. Анализ множества случаев и свидетельства из литературы говорили за то, что никакого «самовнушения» нет. Факты повествовали о тяжких страданиях людей, о жажде вернуть утраченное здоровье и о жестоком враге, невидимом и страшном, преследующем этих несчастных.Профессор Андреев не отказался от мысли увлечь Быкова проблемой самовнушения. Снова и снова возвращался он к ней, приводил доказательства, что психоневрозы необычайно распространены, врачи не научились распознавать их и в результате много ненужных страданий, бесполезных операций и загубленных жизней.– Вы вправе, Константин Михайлович, недоумевать: чего ради дались мне эти психоневрозы? – сказал однажды Андреев. – И как хирургу и как физиологу мне бы следовало заниматься чем-нибудь другим.Быков знал, что друг его в последнее время зачастил к невропатологам в клинику, слышал также стороной, что Андреев не на одном из научных заседаний призывал физиологов искать объяснение психоневрозам.– Не удивили вы меня, Леонид Александрович, – ответил Быков. – Иван Петрович учил нас не оставаться равнодушными к требованиям клиники. Сам он, как вы знаете, восьмидесяти лет заинтересовался психиатрией и стал ее изучать.Упоминание об учителе, о его любви к медицине было прекрасным началом для завязавшейся беседы. Хирург не преминул воспользоваться благоприятным моментом.– Как бы вы, Константин Михайлович, – сказал он, – объяснили следующий случай? Академик Тарханов рассказывает о больном, которого тошнило при звуках скрипки. Это началось у него на пароходе, в дни ранней юности, когда морская болезнь, разыгравшаяся у него, совпала с игрой на борту слепого музыканта. Очень похоже на временную связь и в то же время, как мне кажется, не то.Быков вспоминает опыты, проведенные одной из помощниц Павлова. Она впрыскивала под кожу собаки фармакологическое средство, вызывающее рвоту. С тех пор одно лишь появление ассистентки, вид шприца или придвинутый тазик неизменно вызывали у животного рвоту. Сколько вещей, не имеющих отношения к жизни собаки, угнетало ее!– Вы считаете это временной связью? – спрашивает Андреев. – Но ведь временные связи угасают, если не подкреплять их. А тут выходит, что условный раздражитель – скрипичная музыка – действует исправно и без участия безусловного – морской качки.– Не все вы, Леонид Александрович, учли, – с легкой укоризной замечает Быков. Он несколько даже смущен тем, что такой превосходный хирург и физиолог не учел самого главного. – Воображение человека упустили! В одном случае оно творит чудеса, а в другом – страшнее губительной заразы.Кто не знает, что разговоры о тошнотворных запахах, о касторовом масле или о чем-нибудь подобном вызывают у некоторых тошноту и даже рвоту. При виде острого предмета, которым хотят провести по стеклу или фарфору, у многих появляется ощущение оскомины в зубах: людей охватывает дрожь при мысли об ощущении, которое могло бы возникнуть. «Я не могу, – говорит Герберт Спенсер, – представить себе, что вытираю сухой губкой аспидную доску, не испытывая такого же содрогания, какое причинил бы мне самый этот факт». Общение с людьми, страдающими чесоткой или вшивостью, причиняет некоторым мучительный зуд. Студенты-медики в продолжение курса обнаруживают у себя симптомы всяких болезней и явлений. Некоторые кормилицы ощущают прилив молока всякий раз, когда слышат детские крики.Хирург недоволен ответом. Он не то что считает эти рассуждения неверными, – ему хотелось бы услышать другое. Сказать, что в основе психоневроза лежит условная связь, возникающая помимо воли больного, значит одно неизвестное заменить другим. Что это даст врачу? Кто удовлетворится этим?– Воображение, конечно, может служить подкреплением, – соглашается Андреев, – и все-таки мне кажется, что объяснить природу самовнушения будет весьма нелегко. Возьмем, к примеру, такой клинический случай. Спящему приснилось, что в дом пробрались грабители. Он с сильно бьющимся сердцем встает, задыхается, раскрывает окно и жадно вдыхает свежий воздух. Припадок скоро проходит. На следующую ночь в то же время он без всякого уже повода просыпается, снова сердцебиение и удушье. Так длится несколько дней.Быкову приходит на память одна из работ его помощника Слонима. У собаки, которой дали съесть порцию мяса в жарко натопленном помещении, вызывали тепловую одышку. После многократного сочетания тепловой одышки и стука метронома одно звучание аппарата воспроизводило это состояние у животного. Собака задыхалась в холодном помещении, не съев ни крошки мяса. С высунутым языком и налитыми кровью глазами, она часто дышала, жадно заглатывала воздух, которого ей не хватало.То, что в клинике казалось непонятным, физиологи воспроизводили в эксперименте. И в лаборатории и в клинике действовали одни и те же механизмы и силы. Различными средствами вызывали возбуждение или угнетение в нервной системе. Затем условия среды и обстановки замещали первопричину, воспроизводили страдания независимо от воли человека.Много лет назад, еще в первые годы своей работы у Павлова, Быков наблюдал такой интересный случай. Крупный пес Филин, весом больше пуда, спокойный, солидный, уравновешенный, обнаруживал беспокойство всякий раз, когда раздавался свисток частотой в тысячу пятьсот колебаний в секунду. Он поднимал голову, вытягивал морду и надрывно завывал. Другая частота колебаний оставляла собаку спокойной. Сколько опыт ни повторяли, поведение животного не изменялось.Ученый, заинтересованный этим, выяснил, что сотрудники лаборатории, ставившие опыты на Филине, выработали у него временную связь: звуки свистка частотой в тысячу пятьсот колебаний означали лишения – кормушку без пищи. С тех пор прошло много времени, угроза голода давно миновала и экспериментатор и времена не те, а условный сигнал все еще восстанавливает картину минувших страданий…Вспоминая об этом, Быков думает теперь, что врачи такой случай отнесли бы к психоневрозу, а источником болезни объявили бы самовнушение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54