Он мог распылить что-то такое в воздухе, кто знает? А как насчет Руиса, что с ним случилось?
– О, Руис! – Дюваль фыркнул. – Мы его обнаружили в уборной минут через десять после того, как нашли труп женщины. Он выглядел то ли как пьяный, то ли как обкуренный. У него есть что рассказать. Предоставляю вам самому это от него услышать.
После этого Джимми разговаривал с Апарисио, которая подтвердила во всех подробностях рассказ своего сержанта; за нею последовал Лаксфельт, совершенно сбитый с толку событиями прошедшей ночи. Он с непреодолимым упорством настаивал на том, что мимо него никто не проходил в вестибюль. Руис оказался худым, нервным пареньком, он первый год служил в полиции. На лбу у него выступили крупные капли пота, он курил одну за другой сигареты «Кэмел» с фильтром. Он начал рассказывать свою историю, начав с того момента, когда открылись двери лифта.
– Я пригнулся, держа оружие наготове. Я одним ударом уложил его на пол. Он не сопротивлялся, я надел на него наручники. Я связался с сержантом по рации и сказал, что схватил парня, он в наручниках. Я обыскал его карманы и обнаружил нож.
– Какой это был нож, Бобби?
– Один из тех, какими выполняют резьбу по дереву, с красной пластмассовой ручкой, лезвие похоже на длинный скальпель. Я его сложил. Потом на другом лифте поднялись сержант с Диком. Они увели преступника. И тут появился лейтенант Кинси, начальник моей смены, и меня все стали хлопать по спине. Дело сделано, все кончено. Я имею в виду, что я это помню. Так было. Я подогнал свою машину к отелю, моя смена закончилась, и я поехал домой. Лег спать. И вижу сон, настоящий кошмар, и запах сильный, резкий, будто я в каком-то темном месте, узком, как гроб, и я встаю… А потом… я вдруг понимаю, что я не сплю, и я не лежу в постели, а на самом деле нахожусь в каком-то темном месте, и пахнет вроде как отбеливателем для стирки, только сильнее. Это была женская уборная на четвертом этаже. Я выхожу и вижу, что в коридоре полно полицейских, все они смотрят на меня. Подходит сержант Дюваль и спрашивает: где ты был, черти бы тебя взяли? Наручники мои у меня на поясе. Я первым делом сам его спрашиваю: «Вы его схватили? Ведь вы же его увели!» А они на меня глаза таращат. Потом рассказали мне, что произошло.
Руис спрятал лицо в ладони, бормоча:
– Ах, дерьмо! Ах, дьявол!
Далее последовали сухие, без слез, рыдания, Паз произнес свою утешительную фразу насчет экзотических одурманивающих веществ, но это не помогло. Потрошитель каким-то образом отключил разум паренька от действительности, это было не менее жестоко, чем изнасилование невинной девушки, только насилие было не над телом, а над умом. Неизлечимая рана.
Паз прекратил разговор; Руис явно не помнит наружность потрошителя, что и не удивительно. Джимми вышел из отеля подышать воздухом, но воздух этот в значительной степени состоял из выхлопных газов от полицейских и репортерских машин. Он присел на каменную скамью и просмотрел свои записи при свете восходящего над горизонтом солнца. Начало нового дня, которому не рад ни один из сотрудников Управления полиции Майами. Зазвонил мобильник.
– Где твоя машина?
Паз сказал где и спросил:
– Что у тебя, Клетис?
– Только что позвонили, найден ребенок.
– Где?
Клетис назвал адрес и добавил:
– Я подожду тебя в машине.
Десять минут спустя они прибыли на улицу Гибискус и подъехали к тонущему в зелени двору, в глубине которого видно было двухэтажное здание с облупившейся темно-желтой штукатуркой. Мигающие огни патрульной машины бросали причудливые блики на темную листву деревьев. Когда Барлоу и Паз вышли из машины, как раз подъехал фургон «скорой помощи», чьи темно-красные огни добавили свой цвет к этой картине. Молодой патрульный полицейский, который провожал Клетиса и Джимми во двор, был очень бледен.
Ребенок – это была девочка – лежал на нескольких промокших от крови листах газеты «Майами геральд». Номер был вчерашний. Спортивные страницы. Верхняя часть черепа младенца аккуратно сдвинута вбок, на плечо. Извлеченный из черепа мозг положен на другую сторону. Ранние мухи проявляли к трупику повышенный интерес, и по меньшей мере один пальмовый жук успел заползти в пустой череп. Барлоу мягко заговорил с патрульным и отправил его охранять вход во двор. Вскоре приехали эксперты из отдела криминалистики, а за ними следом явился и медэксперт Эчиверра.
Барлоу сказал:
– Хозяйка и ее семья живут в доме. Я пойду поговорю с ними. Женщина по имени Долорес Тьюи и ее ребенок занимают помещение при гараже. Может, ты побеседуешь с ней? Вдруг да выяснится что-нибудь любопытное.
– К примеру, ключ ко всему делу? – огрызнулся Паз.
– Тут, видишь ли, есть одна странность. Почему потрошитель оставил труп ребенка здесь? В предыдущих случаях он оставлял его на месте преступления. А если хотел на этот раз избавиться от него, то мало ли мест, где он мог его выбросить так, что никто никогда и следов не найдет. Груз привязал – и в воду. Ты подумай об этом.
Барлоу удалился, а Паз немного поговорил со старшим группы криминалистов и Эчиверрой. Лица у обоих были напряженные и даже испуганные – и никаких привычных замогильных шуточек.
Паз прошелся по участку, чтобы сориентироваться. Две смыкающиеся стороны двора представляли собой плотную живую изгородь из кротона и гибискуса, розовые цветки последнего были особенно хороши в этот ранний час. В самом дворе росло высокое дерево манго, усыпанное плодами, гуава, лайм и лимонное дерево наполняли воздух своим ароматом. Трава под деревьями, жесткая и разнородная, была тем не менее аккуратно подстрижена.
В группе криминалистов началось некоторое оживление. Оказалось, они обнаружили на участке голой земли недалеко от манго четкий и хорошо сохранившийся отпечаток ребристой подошвы спортивной обуви, какую обычно носят любители гребли. Паз проявил вежливый интерес к открытию и направился к гаражу, который почти полностью занимал третью сторону двора.
Паз окинул взглядом квартиру при гараже. В окне он заметил чье-то лицо, однако оно тотчас исчезло. Он прошелся мимо гаража раз и другой, даже ничего не разглядывая, ибо думал о другом. О том, что сказал ему на прощание Барлоу. Это не было пустяками или вздором, прихотью, нет, это было очень важно для потрошителя, если он рискнул везти (на велосипеде!) смертельно опасное доказательство его преступления от «Милано» до Кокосовой рощи, рискуя на каждом шагу встретить полицейского, который его остановит. Паз еще раз быстро глянул на окно квартиры при гараже, но опять ничего не увидел.
Странное чувство овладело им. Вокруг него двигались люди, разговаривали, решали свои задачи, но они казались ему химерами, в то время как он был единственным реальным существом во всем дворе. Краски цветов и сияющего неба казались более живыми, чем обычно; он поднял голову. Облака клубились – такими их показывают в фильмах ужасов. Потом все вновь вернулось к повседневной обыденности, встало на привычные места. Но здесь, в этом дворе, именно в эту минуту проявилось… Что? Паз искал слово, вроде бы одна из его женщин его употребляла… нексус? То есть взаимосвязь? Все сошлось воедино в этом грязном дворе, не только в расследуемом деле, но каким-то необъяснимым путем и во всей его жизни. Джимми поднялся по ступенькам к двери квартиры в гараже и постучался.
Глава двадцать пятая
Стук ко мне в дверь. Я поспешно прячу в ящик свой маузер, дневник и сосуд с колдовским зельем оло. Как ни странно, однако за все время своей абсурдной хиджры я ни разу не подумала о полиции, ибо не совершала ничего противозаконного, если не считать того, что утопила яхту своего отца, пользовалась фальшивыми документами и убила мать Лус. О последнем я всегда почему-то забываю. Наверное, потому, что не считала преступным деянием защиту самой себя и Лус. Ифа прервал жизненный путь этой женщины, избрав меня своим орудием. Но совершенно ясно, что мой муж хочет, чтобы полиция занялась мною, иначе он не украсил бы сад Полли трупом своей последней жертвы. Проверка? Он пробует уяснить, выдам ли я его? Это имеет для него значение?
Я бросила быстрый взгляд в зеркало, чтобы убедиться, достаточно ли я неузнаваема. Жалюзи опущены, свет в кухне погашен, очки на мне, челка закрывает лоб. Открываю дверь, и у меня подгибаются колени. Чтобы устоять на ногах, я хватаюсь за дверной косяк. На мгновение мне кажется, будто это снова сон, будто мой муж стоит передо мной, нацепив для смеха полицейскую бляху на карман спортивной куртки. Он произносит:
– Детектив Паз, мэм. Управление полиции Майами. Могу ли я…
Тут лицо его делается озабоченным, и он добавляет:
– Прошу прощения, мэм, с вами все в порядке?
Но я уже вижу, это не мой муж. Строение лица иное, с более высокими скулами и более низкой линией волос. Он крепче сложен, с более мускулистыми плечами и шеей. Глаза у него светло-карие, а не серые с коричневым оттенком, как глаза Уитта. И эта куртка – нет, Уитт не заботился о красивой одежде… Все это проносится у меня в голове, а огга тем временем кричит диким голосом: «Дура! Он мог явиться к тебе в любом обличье, хоть в форме гвардейца-гренадера, – это сон!»
Но я отступаю в сторону, впускаю его в дом, бормоча:
– Нет, это… там, во дворе… ужасно. Скоро ли его увезут? Я боюсь, как бы моя дочь…
Я опускаюсь на один из двух моих стульев. Детектив смотрит на меня.
– Да, мэм, патологоанатомы уже здесь. Все будет кончено минут через десять.
Он садится напротив меня, выкладывает на стол блокнот и авторучку. Я опускаю голову и прилагаю все усилия, чтобы взять себя в руки.
– Вы миссис Тьюи, не так ли? – Я молча киваю, признавая этот факт; у меня нет сил взглянуть ему в глаза. – Миссис Тьюи, вы не видели или не слышали что-нибудь необычное сегодня ночью? Что бы то ни было?
– Нет, ничего, – отвечаю я. – Джейк, это собака Полли, разбудил меня своим лаем. Потом я слышала, как Полли вышла и прикрикнула на него. У нас тут обитают еноты и опоссумы, и пес иногда лает на них. Но тут я услышала жуткий крик Полли и вышла посмотреть, в чем дело. Извините, но я ничем больше не могу вам помочь.
– Ясно, однако вы сразу поняли, что именно находится во дворе.
– Да, мертвый новорожденный. Я по специальности акушерка.
– Вот как? Но я спрашиваю, знаете ли вы, кто это сделал?
– Нет! Откуда же…
Я умолкаю и перевожу дыхание, сообразив, что протестую слишком горячо.
– Я имею в виду, что вам известно, кого мы ищем. Серийного убийцу, нападающего на беременных женщин. Об этом было напечатано во всех газетах, были и передачи по телевидению.
– Ах, это. Разумеется. Да. Это все тот же. Да.
– Верно. Скажите, нет ли у вас предположений, по какой причине наш потрошитель выбрал именно этот двор, чтобы оставить труп ребенка? Вероятно, это мужчина. Может, вы заметили человека, который слонялся поблизости?
Я пытаюсь сформулировать нейтральный ответ, но в эту минуту над головой у нас раздается топот маленьких ножек, и вот уже Лус спускается по лестнице и предстает перед нами в ночной рубашке. Мы оба смотрим на девочку, а она, увидев детектива, в испуге бросается ко мне и прячет лицо у меня на груди. Я прижимаю ее к себе нетвердой, дрожащей рукой.
– Это ваша дочь? – спрашивает Паз.
– Да. Лус, детка, поздоровайся с детективом Пазом. – Но Лус еще крепче прижимается ко мне. – Она стеснительная, – говорю я.
– Да, я понимаю. Но она у вас очень хорошенькая.
Он переводит взгляд с меня на Лус и, как мне кажется, думает о Грегоре Менделе и его теории наследственности. Больше всего мне сейчас хочется оказаться вместе с Лус где-нибудь очень далеко отсюда.
Он убирает свой блокнот и протягивает мне через стол свою визитную карточку.
– Вот моя карточка, мэм. Я хотел бы поговорить с вами позже еще раз. Мы часто сталкиваемся с тем, что люди после перенесенного ими потрясения в связи с такого рода событием не в состоянии вспомнить подробности. Однако проходит день-два, и что-то приходит им в голову. Если и вы что-нибудь вспомните, пожалуйста, позвоните мне в любое время, днем или ночью, все равно. Этого негодяя не так легко поймать, мы в этом убедились. И он будет продолжать свое черное дело, если мы его не остановим. Еще одна женщина, еще один ребенок, еще одна семья…
Я спешу сказать:
– Мне очень хотелось бы помочь вам, но я и в самом деле ничего не видела и не слышала.
Я замечаю какой-то холодок у него в глазах и больше не могу смотреть на него. А он говорит:
– Простите мне мой вопрос, мэм, но вы сообщили, что работали акушеркой. Где это было? Где вы практиковали?
– В районе Бостона. И в Африке. В Мали. Я вернулась оттуда года два назад.
– Понятно. Значит, в Африке? Это интересно. Полагаю, Лус родилась в Африке. А ее отец? Он живет теперь здесь?
– Нет, он умер в Мали. – Вот идиотка! Зачем я сообщаю ему так много? Я отодвигаю стул и встаю. – Извините, мне надо одевать девочку и везти ее в детский сад, так что если у вас все…
Он тоже встает и улыбается неприятной, какой-то кошачьей улыбкой.
– Ну что ж, будем на связи, как говорится.
Я провожаю его до двери и по долгу вежливости говорю:
– До свидания, детектив Паз.
– До свидания, Джейн, – отвечает он и, не оглядываясь, захлопывает дверь, а я, делая вид, будто не слышала его слов, стою в оцепенении, и кровь у меня леденеет.
Я сажусь и некоторое время пребываю все в том же оцепенении, пока Лус не выводит меня из этого состояния, требуя на завтрак молока в особом стакане, на котором изображена маленькая русалочка; потом мы обсуждаем, что ей сегодня надеть, потом она взахлеб рассказывает о постановке в детском саду пьесы про Ноев ковчег, в которой она тоже участвует. А кто это был, маффа? Это был полисмен. А чего он хотел? Он ловит одного очень плохого человека и хочет, чтобы я ему помогла. А что сделал тот плохой человек? Он кого-то очень сильно обидел. Кого? Я не знаю, детка. Какую футболочку ты наденешь, голубую или фиолетовую? С этим разговором и чисто бытовыми заботами я кое-как справляюсь. Пожалуй, обслуживание этой маленькой жрицы, моей приемной дочери, лучшее, чем я могу заняться в данный момент, чтобы укротить бушующих во мне демонов, загнать их в самый темный угол души. Может, коп и не говорил ничего и это была самая обыкновенная галлюцинация, вызванная напряжением и недостатком сна. Да. Конечно. Он, должно быть, сказал: «До свидания, мэм», только и всего. Стоп, надо заканчивать сборы. Я одеваю Лус, выхожу на крыльцо и убеждаюсь, что труп младенца увезли. Тогда я забираю Лус, и мы выходим вместе. Во дворе еще крутятся технические специалисты; мой коп стоит и разговаривает с высоким мужчиной, у того бесцветные глаза и лицо предводителя толпы, творящей самосуд. Оба они провожают нас глазами, и мой коп продолжает что-то говорить.
У меня сегодня важный день. Тот самый, который я видела во сне, день выплаты мне денег, последний день работы. Во время ланча они даже устраивают мне проводы, и миссис Уэйли произнесет свой обычный спич. Мы желаем мисс Долорес всего наилучшего и так далее. Приходят из административного отдела Лулу и Клео, обнимают меня и вручают красивую коробку косметики от Елены Рубинштейн в качестве прощального подарка…
Быть может, я все еще сплю? В одном из сырых коридоров больницы я вижу гигантского таракана, здесь их зовут пальмовыми жуками. Я присматриваюсь к нему. Подталкиваю ногой, и таракан поспешно удирает. Он довольно большой, но не говорит со мной, не приводит десять тысяч сотоварищей и не пытается влететь мне в рот. Это просто очень милый, симпатичный, обыкновенный таракан. А я, вероятно, нахожусь в том самом сне, который мы все согласились именовать жизнью.
После работы я спускаюсь на цокольный этаж, захожу в офис кредитного союза, получаю деньги по своему чеку, закрываю свой счет и удаляюсь почти с тринадцатью тысячами долларов. Чувствуя себя отяжелевшей и неповоротливой, принимаю таблетку амфетамина и выхожу на улицу – в парную баню предвечернего времени. Я иду по улице, иду быстро и ощущаю легкую дрожь в предчувствии, что вот сейчас произойдет нечто скверное. Оно и происходит: один из остолопов, торчащих по вечерам возле магазина на углу, мимо которого я столько времени проходила дважды в день, решает меня ограбить.
Привлекло ли его что-то в моей походке, или он каким-то образом учуял запах денег и наркотика, но, видимо, он сказал себе: подшибу-ка я эту страхолюдную белую суку, отхвачу тысчонки полторы да еще дозу… Я вижу, как он покидает шайку таких же оболтусов, как и он, и следует за мной. Он парень крепкого сложения и рослый, чуть выше шести футов; коричневая кожа блестит, как начищенный ботинок, а на роже младенчески-бессмысленное выражение, обычно свойственное типам вроде него. На вид ему лет шестнадцать, может, и больше. Впереди открывается свободное пространство, там он и рассчитывает подбежать ко мне, обхватить левой рукой шею, правой вырвать сумочку, оттащить меня в кусты, влепить пару раз по физиономии и удалиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
– О, Руис! – Дюваль фыркнул. – Мы его обнаружили в уборной минут через десять после того, как нашли труп женщины. Он выглядел то ли как пьяный, то ли как обкуренный. У него есть что рассказать. Предоставляю вам самому это от него услышать.
После этого Джимми разговаривал с Апарисио, которая подтвердила во всех подробностях рассказ своего сержанта; за нею последовал Лаксфельт, совершенно сбитый с толку событиями прошедшей ночи. Он с непреодолимым упорством настаивал на том, что мимо него никто не проходил в вестибюль. Руис оказался худым, нервным пареньком, он первый год служил в полиции. На лбу у него выступили крупные капли пота, он курил одну за другой сигареты «Кэмел» с фильтром. Он начал рассказывать свою историю, начав с того момента, когда открылись двери лифта.
– Я пригнулся, держа оружие наготове. Я одним ударом уложил его на пол. Он не сопротивлялся, я надел на него наручники. Я связался с сержантом по рации и сказал, что схватил парня, он в наручниках. Я обыскал его карманы и обнаружил нож.
– Какой это был нож, Бобби?
– Один из тех, какими выполняют резьбу по дереву, с красной пластмассовой ручкой, лезвие похоже на длинный скальпель. Я его сложил. Потом на другом лифте поднялись сержант с Диком. Они увели преступника. И тут появился лейтенант Кинси, начальник моей смены, и меня все стали хлопать по спине. Дело сделано, все кончено. Я имею в виду, что я это помню. Так было. Я подогнал свою машину к отелю, моя смена закончилась, и я поехал домой. Лег спать. И вижу сон, настоящий кошмар, и запах сильный, резкий, будто я в каком-то темном месте, узком, как гроб, и я встаю… А потом… я вдруг понимаю, что я не сплю, и я не лежу в постели, а на самом деле нахожусь в каком-то темном месте, и пахнет вроде как отбеливателем для стирки, только сильнее. Это была женская уборная на четвертом этаже. Я выхожу и вижу, что в коридоре полно полицейских, все они смотрят на меня. Подходит сержант Дюваль и спрашивает: где ты был, черти бы тебя взяли? Наручники мои у меня на поясе. Я первым делом сам его спрашиваю: «Вы его схватили? Ведь вы же его увели!» А они на меня глаза таращат. Потом рассказали мне, что произошло.
Руис спрятал лицо в ладони, бормоча:
– Ах, дерьмо! Ах, дьявол!
Далее последовали сухие, без слез, рыдания, Паз произнес свою утешительную фразу насчет экзотических одурманивающих веществ, но это не помогло. Потрошитель каким-то образом отключил разум паренька от действительности, это было не менее жестоко, чем изнасилование невинной девушки, только насилие было не над телом, а над умом. Неизлечимая рана.
Паз прекратил разговор; Руис явно не помнит наружность потрошителя, что и не удивительно. Джимми вышел из отеля подышать воздухом, но воздух этот в значительной степени состоял из выхлопных газов от полицейских и репортерских машин. Он присел на каменную скамью и просмотрел свои записи при свете восходящего над горизонтом солнца. Начало нового дня, которому не рад ни один из сотрудников Управления полиции Майами. Зазвонил мобильник.
– Где твоя машина?
Паз сказал где и спросил:
– Что у тебя, Клетис?
– Только что позвонили, найден ребенок.
– Где?
Клетис назвал адрес и добавил:
– Я подожду тебя в машине.
Десять минут спустя они прибыли на улицу Гибискус и подъехали к тонущему в зелени двору, в глубине которого видно было двухэтажное здание с облупившейся темно-желтой штукатуркой. Мигающие огни патрульной машины бросали причудливые блики на темную листву деревьев. Когда Барлоу и Паз вышли из машины, как раз подъехал фургон «скорой помощи», чьи темно-красные огни добавили свой цвет к этой картине. Молодой патрульный полицейский, который провожал Клетиса и Джимми во двор, был очень бледен.
Ребенок – это была девочка – лежал на нескольких промокших от крови листах газеты «Майами геральд». Номер был вчерашний. Спортивные страницы. Верхняя часть черепа младенца аккуратно сдвинута вбок, на плечо. Извлеченный из черепа мозг положен на другую сторону. Ранние мухи проявляли к трупику повышенный интерес, и по меньшей мере один пальмовый жук успел заползти в пустой череп. Барлоу мягко заговорил с патрульным и отправил его охранять вход во двор. Вскоре приехали эксперты из отдела криминалистики, а за ними следом явился и медэксперт Эчиверра.
Барлоу сказал:
– Хозяйка и ее семья живут в доме. Я пойду поговорю с ними. Женщина по имени Долорес Тьюи и ее ребенок занимают помещение при гараже. Может, ты побеседуешь с ней? Вдруг да выяснится что-нибудь любопытное.
– К примеру, ключ ко всему делу? – огрызнулся Паз.
– Тут, видишь ли, есть одна странность. Почему потрошитель оставил труп ребенка здесь? В предыдущих случаях он оставлял его на месте преступления. А если хотел на этот раз избавиться от него, то мало ли мест, где он мог его выбросить так, что никто никогда и следов не найдет. Груз привязал – и в воду. Ты подумай об этом.
Барлоу удалился, а Паз немного поговорил со старшим группы криминалистов и Эчиверрой. Лица у обоих были напряженные и даже испуганные – и никаких привычных замогильных шуточек.
Паз прошелся по участку, чтобы сориентироваться. Две смыкающиеся стороны двора представляли собой плотную живую изгородь из кротона и гибискуса, розовые цветки последнего были особенно хороши в этот ранний час. В самом дворе росло высокое дерево манго, усыпанное плодами, гуава, лайм и лимонное дерево наполняли воздух своим ароматом. Трава под деревьями, жесткая и разнородная, была тем не менее аккуратно подстрижена.
В группе криминалистов началось некоторое оживление. Оказалось, они обнаружили на участке голой земли недалеко от манго четкий и хорошо сохранившийся отпечаток ребристой подошвы спортивной обуви, какую обычно носят любители гребли. Паз проявил вежливый интерес к открытию и направился к гаражу, который почти полностью занимал третью сторону двора.
Паз окинул взглядом квартиру при гараже. В окне он заметил чье-то лицо, однако оно тотчас исчезло. Он прошелся мимо гаража раз и другой, даже ничего не разглядывая, ибо думал о другом. О том, что сказал ему на прощание Барлоу. Это не было пустяками или вздором, прихотью, нет, это было очень важно для потрошителя, если он рискнул везти (на велосипеде!) смертельно опасное доказательство его преступления от «Милано» до Кокосовой рощи, рискуя на каждом шагу встретить полицейского, который его остановит. Паз еще раз быстро глянул на окно квартиры при гараже, но опять ничего не увидел.
Странное чувство овладело им. Вокруг него двигались люди, разговаривали, решали свои задачи, но они казались ему химерами, в то время как он был единственным реальным существом во всем дворе. Краски цветов и сияющего неба казались более живыми, чем обычно; он поднял голову. Облака клубились – такими их показывают в фильмах ужасов. Потом все вновь вернулось к повседневной обыденности, встало на привычные места. Но здесь, в этом дворе, именно в эту минуту проявилось… Что? Паз искал слово, вроде бы одна из его женщин его употребляла… нексус? То есть взаимосвязь? Все сошлось воедино в этом грязном дворе, не только в расследуемом деле, но каким-то необъяснимым путем и во всей его жизни. Джимми поднялся по ступенькам к двери квартиры в гараже и постучался.
Глава двадцать пятая
Стук ко мне в дверь. Я поспешно прячу в ящик свой маузер, дневник и сосуд с колдовским зельем оло. Как ни странно, однако за все время своей абсурдной хиджры я ни разу не подумала о полиции, ибо не совершала ничего противозаконного, если не считать того, что утопила яхту своего отца, пользовалась фальшивыми документами и убила мать Лус. О последнем я всегда почему-то забываю. Наверное, потому, что не считала преступным деянием защиту самой себя и Лус. Ифа прервал жизненный путь этой женщины, избрав меня своим орудием. Но совершенно ясно, что мой муж хочет, чтобы полиция занялась мною, иначе он не украсил бы сад Полли трупом своей последней жертвы. Проверка? Он пробует уяснить, выдам ли я его? Это имеет для него значение?
Я бросила быстрый взгляд в зеркало, чтобы убедиться, достаточно ли я неузнаваема. Жалюзи опущены, свет в кухне погашен, очки на мне, челка закрывает лоб. Открываю дверь, и у меня подгибаются колени. Чтобы устоять на ногах, я хватаюсь за дверной косяк. На мгновение мне кажется, будто это снова сон, будто мой муж стоит передо мной, нацепив для смеха полицейскую бляху на карман спортивной куртки. Он произносит:
– Детектив Паз, мэм. Управление полиции Майами. Могу ли я…
Тут лицо его делается озабоченным, и он добавляет:
– Прошу прощения, мэм, с вами все в порядке?
Но я уже вижу, это не мой муж. Строение лица иное, с более высокими скулами и более низкой линией волос. Он крепче сложен, с более мускулистыми плечами и шеей. Глаза у него светло-карие, а не серые с коричневым оттенком, как глаза Уитта. И эта куртка – нет, Уитт не заботился о красивой одежде… Все это проносится у меня в голове, а огга тем временем кричит диким голосом: «Дура! Он мог явиться к тебе в любом обличье, хоть в форме гвардейца-гренадера, – это сон!»
Но я отступаю в сторону, впускаю его в дом, бормоча:
– Нет, это… там, во дворе… ужасно. Скоро ли его увезут? Я боюсь, как бы моя дочь…
Я опускаюсь на один из двух моих стульев. Детектив смотрит на меня.
– Да, мэм, патологоанатомы уже здесь. Все будет кончено минут через десять.
Он садится напротив меня, выкладывает на стол блокнот и авторучку. Я опускаю голову и прилагаю все усилия, чтобы взять себя в руки.
– Вы миссис Тьюи, не так ли? – Я молча киваю, признавая этот факт; у меня нет сил взглянуть ему в глаза. – Миссис Тьюи, вы не видели или не слышали что-нибудь необычное сегодня ночью? Что бы то ни было?
– Нет, ничего, – отвечаю я. – Джейк, это собака Полли, разбудил меня своим лаем. Потом я слышала, как Полли вышла и прикрикнула на него. У нас тут обитают еноты и опоссумы, и пес иногда лает на них. Но тут я услышала жуткий крик Полли и вышла посмотреть, в чем дело. Извините, но я ничем больше не могу вам помочь.
– Ясно, однако вы сразу поняли, что именно находится во дворе.
– Да, мертвый новорожденный. Я по специальности акушерка.
– Вот как? Но я спрашиваю, знаете ли вы, кто это сделал?
– Нет! Откуда же…
Я умолкаю и перевожу дыхание, сообразив, что протестую слишком горячо.
– Я имею в виду, что вам известно, кого мы ищем. Серийного убийцу, нападающего на беременных женщин. Об этом было напечатано во всех газетах, были и передачи по телевидению.
– Ах, это. Разумеется. Да. Это все тот же. Да.
– Верно. Скажите, нет ли у вас предположений, по какой причине наш потрошитель выбрал именно этот двор, чтобы оставить труп ребенка? Вероятно, это мужчина. Может, вы заметили человека, который слонялся поблизости?
Я пытаюсь сформулировать нейтральный ответ, но в эту минуту над головой у нас раздается топот маленьких ножек, и вот уже Лус спускается по лестнице и предстает перед нами в ночной рубашке. Мы оба смотрим на девочку, а она, увидев детектива, в испуге бросается ко мне и прячет лицо у меня на груди. Я прижимаю ее к себе нетвердой, дрожащей рукой.
– Это ваша дочь? – спрашивает Паз.
– Да. Лус, детка, поздоровайся с детективом Пазом. – Но Лус еще крепче прижимается ко мне. – Она стеснительная, – говорю я.
– Да, я понимаю. Но она у вас очень хорошенькая.
Он переводит взгляд с меня на Лус и, как мне кажется, думает о Грегоре Менделе и его теории наследственности. Больше всего мне сейчас хочется оказаться вместе с Лус где-нибудь очень далеко отсюда.
Он убирает свой блокнот и протягивает мне через стол свою визитную карточку.
– Вот моя карточка, мэм. Я хотел бы поговорить с вами позже еще раз. Мы часто сталкиваемся с тем, что люди после перенесенного ими потрясения в связи с такого рода событием не в состоянии вспомнить подробности. Однако проходит день-два, и что-то приходит им в голову. Если и вы что-нибудь вспомните, пожалуйста, позвоните мне в любое время, днем или ночью, все равно. Этого негодяя не так легко поймать, мы в этом убедились. И он будет продолжать свое черное дело, если мы его не остановим. Еще одна женщина, еще один ребенок, еще одна семья…
Я спешу сказать:
– Мне очень хотелось бы помочь вам, но я и в самом деле ничего не видела и не слышала.
Я замечаю какой-то холодок у него в глазах и больше не могу смотреть на него. А он говорит:
– Простите мне мой вопрос, мэм, но вы сообщили, что работали акушеркой. Где это было? Где вы практиковали?
– В районе Бостона. И в Африке. В Мали. Я вернулась оттуда года два назад.
– Понятно. Значит, в Африке? Это интересно. Полагаю, Лус родилась в Африке. А ее отец? Он живет теперь здесь?
– Нет, он умер в Мали. – Вот идиотка! Зачем я сообщаю ему так много? Я отодвигаю стул и встаю. – Извините, мне надо одевать девочку и везти ее в детский сад, так что если у вас все…
Он тоже встает и улыбается неприятной, какой-то кошачьей улыбкой.
– Ну что ж, будем на связи, как говорится.
Я провожаю его до двери и по долгу вежливости говорю:
– До свидания, детектив Паз.
– До свидания, Джейн, – отвечает он и, не оглядываясь, захлопывает дверь, а я, делая вид, будто не слышала его слов, стою в оцепенении, и кровь у меня леденеет.
Я сажусь и некоторое время пребываю все в том же оцепенении, пока Лус не выводит меня из этого состояния, требуя на завтрак молока в особом стакане, на котором изображена маленькая русалочка; потом мы обсуждаем, что ей сегодня надеть, потом она взахлеб рассказывает о постановке в детском саду пьесы про Ноев ковчег, в которой она тоже участвует. А кто это был, маффа? Это был полисмен. А чего он хотел? Он ловит одного очень плохого человека и хочет, чтобы я ему помогла. А что сделал тот плохой человек? Он кого-то очень сильно обидел. Кого? Я не знаю, детка. Какую футболочку ты наденешь, голубую или фиолетовую? С этим разговором и чисто бытовыми заботами я кое-как справляюсь. Пожалуй, обслуживание этой маленькой жрицы, моей приемной дочери, лучшее, чем я могу заняться в данный момент, чтобы укротить бушующих во мне демонов, загнать их в самый темный угол души. Может, коп и не говорил ничего и это была самая обыкновенная галлюцинация, вызванная напряжением и недостатком сна. Да. Конечно. Он, должно быть, сказал: «До свидания, мэм», только и всего. Стоп, надо заканчивать сборы. Я одеваю Лус, выхожу на крыльцо и убеждаюсь, что труп младенца увезли. Тогда я забираю Лус, и мы выходим вместе. Во дворе еще крутятся технические специалисты; мой коп стоит и разговаривает с высоким мужчиной, у того бесцветные глаза и лицо предводителя толпы, творящей самосуд. Оба они провожают нас глазами, и мой коп продолжает что-то говорить.
У меня сегодня важный день. Тот самый, который я видела во сне, день выплаты мне денег, последний день работы. Во время ланча они даже устраивают мне проводы, и миссис Уэйли произнесет свой обычный спич. Мы желаем мисс Долорес всего наилучшего и так далее. Приходят из административного отдела Лулу и Клео, обнимают меня и вручают красивую коробку косметики от Елены Рубинштейн в качестве прощального подарка…
Быть может, я все еще сплю? В одном из сырых коридоров больницы я вижу гигантского таракана, здесь их зовут пальмовыми жуками. Я присматриваюсь к нему. Подталкиваю ногой, и таракан поспешно удирает. Он довольно большой, но не говорит со мной, не приводит десять тысяч сотоварищей и не пытается влететь мне в рот. Это просто очень милый, симпатичный, обыкновенный таракан. А я, вероятно, нахожусь в том самом сне, который мы все согласились именовать жизнью.
После работы я спускаюсь на цокольный этаж, захожу в офис кредитного союза, получаю деньги по своему чеку, закрываю свой счет и удаляюсь почти с тринадцатью тысячами долларов. Чувствуя себя отяжелевшей и неповоротливой, принимаю таблетку амфетамина и выхожу на улицу – в парную баню предвечернего времени. Я иду по улице, иду быстро и ощущаю легкую дрожь в предчувствии, что вот сейчас произойдет нечто скверное. Оно и происходит: один из остолопов, торчащих по вечерам возле магазина на углу, мимо которого я столько времени проходила дважды в день, решает меня ограбить.
Привлекло ли его что-то в моей походке, или он каким-то образом учуял запах денег и наркотика, но, видимо, он сказал себе: подшибу-ка я эту страхолюдную белую суку, отхвачу тысчонки полторы да еще дозу… Я вижу, как он покидает шайку таких же оболтусов, как и он, и следует за мной. Он парень крепкого сложения и рослый, чуть выше шести футов; коричневая кожа блестит, как начищенный ботинок, а на роже младенчески-бессмысленное выражение, обычно свойственное типам вроде него. На вид ему лет шестнадцать, может, и больше. Впереди открывается свободное пространство, там он и рассчитывает подбежать ко мне, обхватить левой рукой шею, правой вырвать сумочку, оттащить меня в кусты, влепить пару раз по физиономии и удалиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51