Паз рассказал ему историю об убийстве и его последствиях, опустив, как положено, чисто криминальные подробности и умолчав о незаконном аспекте общения с Тэнзи.
– Я подумал вот о чем: не могли бы вы пролить хоть какой-то свет на это дело? – заключил он без особой надежды: парень выглядел так, словно вряд ли мог пролить свет на нечто более экзотическое, чем разведение свиней.
– Ну что ж, посмотрим, что у нас есть, – заговорил Ниринг и принялся загибать пальцы один за другим. – У нас имеется ритуальное убийство, далее каннибализм и одержимость демонами плюс, вероятно, колдовство согласно обряду Ифы. – У него был глубокий, уверенный голос, типичный для жителя штатов Среднего Запада. – С чего бы вы предложили начать?
– Быть может, с того, чем вы занимаетесь здесь. Я понятия не имею о том, что такое медицинская антропология.
– Не только вы, но и руководство этого прекрасного института. Ладно, вот вам один небольшой случай. Для ясности, так сказать. В пункт первой помощи обращается человек в тяжелом состоянии. Давление выше всякой нормы, сильнейшие боли в животе, с недавнего времени начал резко терять вес, кровь в моче, стенокардия, одышка. Врачи хватаются за голову: полный набор – и принимаются делать анализы.
– Простите, что такое полный набор?
– Так говорят, когда у пациента не одна, а две или даже больше болезней с возможным смертельным исходом. В данном конкретном случае предполагается, что у него не поддающаяся коррекции гипертония, раковая опухоль размером с грейпфрут в животе с метастазами в почках и, возможно, инфаркт миокарда.
– Я понял. Продолжайте.
– Итак, парень безнадежен, но тем не менее они делают ему анализы и, к их великому изумлению, никакого рака у него не обнаруживают, электрокардиограмма в норме, а сосуды как у юноши. Такие случаи они именуют идиопатической, то есть чисто личной симптоматикой, человек смертельно болен, а обнаружить причину не удается. Тут им приходит в голову спросить у самого парня, как он считает, что с ним, и тот отвечает, что на него наслал проклятие колдун. Тогда они зовут меня. Я расспрашиваю пациента, и он оказывается гаитянином. Приглашаю моего собственного хоугана, то есть целителя. Он уверенно ставит диагноз: бедняга страдает из-за пвин, проклятия, насланного бокором, то есть чародеем, колдуном. Мы приходим к соглашению, и поверьте мне, деятели из американской государственной программы бесплатной или льготной медицинской помощи ничего об этом знать не хотят. Мой хоуган начинает церемонию исцеления, или обнаруживает, кто этот бокор, и предпринимает против него свои контрмеры, избавляя страдальца от проклятия.
– И это действует?
Ниринг махнул рукой и уныло покачал головой.
– Когда как. Вроде химиотерапии или хирургии.
– Ясно. Я не улавливаю одного: почему гаитянин или любой другой, который верит, что его прокляли, обращается за помощью в больницу Джексона. Почему он сразу не идет к своему целителю-чародею?
Ниринг смутился.
– Я не уверен, что понял смысл вопроса.
– Я имею в виду, что они заболевают потому, что верят в вуду или тому подобное. Их рассудок контролирует тело особым образом. Если они в это верят, почему не идут сразу к своему как вы их там называете…
– О, понимаю, – усмехнулся Ниринг. – Я должен был объяснить подробнее. Пациенты, обращающиеся в больницу Джексона, по сути не являются верующими. В этом все дело. Вы правы: если бы они верили традиционным представлениям, они в больницу не пошли бы. Им бы такое и в голову не пришло. Они приходят туда потому, что считают: раз уж они в Америке, то Мемориальная больница имени Джексона – самый великий хоуган и они могут рассчитывать на великую американскую магию. Однако это не так.
– Но ведь они в какой-то мере верят в вуду?
– Это лишь теория, – бодро заявил Ниринг. – Слова, слова, слова. Болтовня о психосоматике в соединении с обычными суевериями. Поговорили – и забыли.
– Тогда в чем же объяснение?
Ниринг пожал плечами.
– Объяснение в том, что мы слишком мало знаем об этой материи. В некоторых употребляемых ими препаратах содержатся наркотические вещества психотропного действия, как в случае с убийством, о котором вы рассказали. Это в пределах рационального, в пределах научной парадигмы. Мы к тому же знаем, что традиционные практики имеют дело с веществами и действиями, находящимися вне пределов этой парадигмы, но тем не менее реальными. Наука работает рационально. Мы сталкиваемся с загадочным феноменом, скажем с явлением радиоактивности, мы всесторонне этот феномен изучаем и помещаем его в определенную структуру, так сказать, находим ему место на полке. Порой феномен настолько необычен, что мы вынуждены расширять пределы структуры. Так произошло у физиков с радиоактивностью. По существу, то же самое делаем мы, изучая необычные феномены и стараясь найти для них подходящее место. – Он усмехнулся. – Таким образом, детектив, теперь вам известны секреты медицинской антропологии. Вопросы есть?
– Да. Как вы объясните поведение Тэнзи Фрэнклин и то, что произошло у них в квартире?
Беспомощный жест.
– Я не могу объяснить. Мало данных. Судя по вашему рассказу, девочка выглянула в окно и увидела убийцу. Предположим, что убийца тоже ее увидел. Он отыскал ее после убийства, дунул на нее каким-то порошком, который сделал девочку легко поддающейся внушению. И внушил ей, что следует говорить, когда ее станут расспрашивать об увиденном. Это одно объяснение, но можно найти и другие, только все они неполные, и потому парня так трудно поймать.
– Что вы имеете в виду?
– Существуют традиционные культуры, в которых колдуны могут создавать эффект собственной невидимости. Рассказывают множество анекдотических случаев о шаманах, становящихся невидимыми, причем рассказывают об этом вроде бы люди серьезные, с надежной репутацией. Возможно, их восприятие было необъективным под влиянием наркотических веществ. А скажем, Дэвид Копперфилд достигает того же результата при помощи иллюзионной техники. Таким образом, мы остаемся в пределах парадигмы.
Паз заглянул в свою записную книжку.
– Вы говорили о действиях и веществах, находящихся за пределами того, что вы называете парадигмой, и тем не менее реальных. О чем речь?
Ниринг откинулся на спинку стула, на лице у него появилась лукавая улыбка.
– Тут мы переходим к наиболее острой проблеме. – Плавным движением руки он обвел кабинет. – Здесь у нас научное учреждение. Медицинскую антропологию терпят постольку, поскольку она играет по правилам, а главное из правил состоит в том, что несчастные язычники воображают, будто они заколдованы, и вера в это приводит к психосоматическим симптомам. Сама идея, что колдовство и вообще магия есть такая же реальность, как, к примеру, молекулярная биология и теория о наследственном характере болезней, недопустима ни под каким видом. Чтобы сделать в этой особой области какое-либо открытие, вы должны полностью погрузиться в нее, стать настоящим профессионалом, однако в таком случае никто не будет принимать вас всерьез, ибо вы утратите научную объективность.
Паз подумал о Барлоу, который действовал в пределах иной парадигмы, особенно в расследовании дела об убийстве Диндры. Внезапно его словно озарило, и он снова обратился к своему блокноту, к тем страницам, где были записи о беседе с доктором Саласар. Нужное место нашлось сразу.
– Вы мыслите как Марсель Вьершо или Тур де Монтей.
Темно-рыжие брови взлетели вверх.
– Эй, вы меня поразили. Отличная домашняя подготовка.
– Есть в этом что-нибудь? Я имею в виду Вьершо.
– Вы прочли его книгу? Нет? Можете позаимствовать у меня. – Ниринг безошибочным движением достал из стопки книг нужный том в твердом переплете. – Вот, можете судить сами. Его полевые записи убеждают, что он забрался в настоящие дебри. Надо заметить, что никому не удалось обнаружить людей, среди которых, по его словам, он жил. У русских нет о них никаких письменных свидетельств.
– Так может, он все это выдумал?
– Не совсем так. Полевые наблюдения – штука сложная. Долгое время вы наблюдаете то, что хотите наблюдать. Скажем, Бэйтсон хотел увидеть динамику семейных отношений, приводящую к шизофрении, и он привез с собой соответствующие материалы. Вьершо хотел обнаружить у наблюдаемых огромную магическую силу, которую называл внутренней технологией, и нашел это в Сибири. А по правде…
Ниринг умолк. Паз увидел у него на лице совершенно отсутствующее выражение, некую мечтательность, и спросил:
– Что с вами?
Ниринг вздрогнул и очнулся.
– Вы словно ушли куда-то далеко.
Ниринг смущенно рассмеялся.
– Так и есть. Маленькая личная магия. Нет, я просто задумался о Вьершо. Я знал его бывшую подружку. Полагаю, она для него много значила. Такая, знаете ли, похожая на девочку-подростка. Я, понимаете ли, счастливо женат, у меня двое детей, но не проходит недели, чтобы я не думал о ней. Замечательная, замечательная женщина. Не особенно красивая… но что-то в ней было, как говорят, изюминка. – Он рассмеялся. – Своего рода магия. Я упоминаю о ней, так как это окрасило определенным образом мое, скажем, негативное мнение о Вьершо и теориях такого рода.
– А что было с девушкой?
– Она вышла замуж за пустопорожнего поэта, и познакомил их, черт побери, я сам. Парень был моим старым приятелем, я радовался за них, но мое бедное сердце разбилось. У меня возникло чувство, будто она никогда не оправится от того, что с ней произошло в Сибири…
– И что это было?
– Ох, он напичкал ее разными шаманскими снадобьями, у нее произошел полный упадок сил с потерей сознания, и потом она порой впадала в тяжелое состояние. Я слышал, она уехала в Африку, и там с ней случился приступ умопомрачения. – Он покачал головой. – Такая беда. – Он вздохнул. – В общем, она умерла. Покончила с собой.
Ниринг повернулся лицом к Джимми.
– Еще что-нибудь знаете об этом, детектив?
– Человеческое жертвоприношение? Каннибализм? Как вы думаете? Нет ли в городе слухов о том, кто мог быть замешан в это дело?
Ниринг пожевал губами.
– Нет, хотя трудно что-то исключить.
Беседа окончена.
Ниринг произнес обычное: «Звоните, если узнаете что-нибудь новое».
Паз взял свои записи и вышел на улицу, полную влажной духоты и яркого солнечного света. Сидя в машине, просмотрел свои заметки. Африка, снова Африка. Ему не нравился поворот в сторону всей этой африканской магической дряни. И связь с Вьершо. У него было такое чувство, словно с ним кто-то играет, вмешивается в дело. Инцидент с Тэнзи, этот жуткий голос, который потряс его больше, чем он хотел бы признать, и Джимми выбросил происшедшее из головы вместе с другой проблемой, о которой не хотел сейчас думать. Когда они схватят этого парня, чем оно обернется? Что это? Банда? Культ? Что-нибудь вроде помешанных в Матаморосе, только в более изощренной форме? С химикатами, приводящими в бессознательное состояние, наркотиками, гипнозом… В пределах парадигмы… хорошее новое словечко. В пределах парадигмы… загадочное и чем-то знакомое выражение… И что-то еще, чего он пока не мог определить.
Паз краем глаза заметил серебристую вспышку – это сверкнула металлическая полоска на старом пикапе. Наступило время ланча. Он вышел из машины и купил в кафетерии манго-соду и фруктовое пирожное. Внезапно по коже головы пробежал холодок, как бывает, когда набежавшая тучка заслонит солнце. Джимми поднял голову, но солнце сияло в полную силу прямо над головой, ничем не заслоненное, беспощадное.
Глава шестнадцатая
Двадцать седьмая улица. Длинный ряд невысоких торговых зданий, где продаются самые разнообразные товары для кубинцев, которые не стали миллионерами в Майами. Здесь продается мебель (compre lo bueno у paguelo luego – покупайте лучшее сейчас, а платите потом), обувь (descuentos especiales para mayoristas – специальные скидки для оптовиков), сэндвичи и кубинский кофе (comidas criollas – креольская кухня), ткани (grandes promociones con los mas bajos precios – крупные поставки по самым низким ценам) и ЖИВНОСТЬ. Последнее слово написано от руки крупными белыми буквами на половинке листа выкрашенной в черный цвет фанеры. Нам нет особой необходимости заходить туда, но мы заходим в этот ранний пятничный вечер после работы, осторожно переступая через невысокий порожек. В помещении стоит тяжелый запах аммиака, исходящий от цыплят. Лус чихает.
– Здесь очень плохо пахнет, – говорит она. – Что мы здесь купим?
В самом деле, что? Мы здесь потому, что я приметила это место, когда однажды проезжала мимо. Таких лавок дюжины в этом районе. Они не торгуют щенками, котятами или тропическими рыбками, здесь продаются цыплята, голуби и даже одна коза. Все животные либо белые, либо черные, без единого пятнышка. Ориша очень строго следят за своим питанием и отрицательно относятся к сложным колористическим схемам.
– У меня здесь небольшое дело, – говорю я Лус. – Оно не отнимет много времени.
– А кто это? – спрашивает Лус, показывая на ярко окрашенные гипсовые статуэтки.
Три из них установлены на пыльной полке под окном. Самая большая, почти в четыре фута высотой, изображает темнокожую женщину в желтом платье, с умиротворенным лицом и золотым нимбом. Золотой нимб сияет и вокруг головы ребенка, которого она держит на руках. Три рыбака благоговейно преклонили колени перед Святой Девой из Каридад-дель-Кобре, покровительницей Кубы. Слева от нее расположена статуя еще одной темнокожей женщины в голубом с белым платье; она стоит на округлых волнах и держит в руке веерообразную раковину. Справа от Девы Марии статуя старца с бородой, в лохмотьях; он опирается на костыль. Я говорю, указывая Лус на центральную фигуру:
– Это Дева Мария, а ты знаешь, кто у нее на руках?
– Младенец Иисус.
– Верно. А вот эта женщина – святая Регла. Она помогает всем, кто выходит в море, а также матерям.
– Значит, она помогает и тебе?
– Надеюсь, – отвечаю я, в глубине души сомневаясь, что святая покровительствует моей бесплодной утробе. А в море я теперь не выхожу. – А это святой Лазарь, он помогает больным, – продолжаю я.
– У него печальный вид.
– Разумеется, ведь больных людей так много.
Раздаются тяжелые шаги; цыплята с шумом разлетаются в стороны. Из заднего помещения лавки появляется невысокая коренастая женщина в желтом с мелким рисунком платье. Лицо у нее цвета старого седла и так же лоснится. Волосы темные и курчавые. Возраст? Ей можно дать и пятьдесят и семьдесят пять. Она курит тонкую виргинскую сигару и смотрит на нас с полным безразличием глубоко посаженными глазами, белки у которых чуть желтоватые. На ломаном испанском я говорю женщине:
– Сеньора, мне хотелось бы уладить вопрос относительно эбо.
Женщина прищуривается. Она все еще пытается свести в одну социальную категорию белую женщину в уродливом коричневом платье и хорошенькую чернокожую девчушку. Спрашивает:
– Вы омо-ориша?
Она хочет знать, являюсь ли я духовным чадом, приверженкой сантерии. Вроде бы так, отвечаю я. А кто мой бабалаво? Говорю, что у меня нет бабалаво, и женщина хмурится. Это понятно. Лавка местная, и девяносто процентов всех дел этой женщины связано с одной-двумя местными общинами сантерии. Зачем ей связываться с чужаками, которые заходят сюда и пытаются заказать жертвы? Пусть пользуются собственными животными. Она спрашивает:
– Кто передал вас под покровительство Ифы?
– Никто, я получила его собственными силами.
Женщина приоткрыла рот, продемонстрировав пустоту на месте отсутствующего зуба и ряд блестящих золотых коронок. Женщины-бабалаво – исключительная редкость, а среди белых женщин таких вообще не бывает. Я наблюдала за тем, как она пробует собраться с мыслями. Она явно нервничала. Наконец она произнесла:
– Подождите немного.
И ушла. Лус тем временем обследовала помещение с уверенностью белой девочки, в которую она чудесным образом превратилась. Я была вынуждена сделать несколько быстрых шагов, чтобы остановить ее, иначе она споткнулась бы о бетонный конус возле двери. Когда я обернулась, передо мной возник тот самый смуглый мужчина в белом костюме, которого я видела вместе с Лу Нирингом возле отдела регистрации в больнице. В ужасе я схватила Лус за руку, намереваясь как можно быстрее убежать отсюда, но тотчас опомнилась: нет, Ифа взял меня под свое покровительство, он выведет меня к свету, а все происходящее – необходимая часть этого.
Мужчина смотрел на меня с любопытством, стоя в дверном проеме задней комнаты лавки. Женщина пряталась за ним в тени, выглядывая через его плечо. На мужчине была белая кубинская рубашка и белые брюки, а на голове бейсболка цвета хаки. Вот он делает несколько шагов вперед и останавливается за пыльным застекленным прилавком у старой железной кассы для приема наличных, как будто ожидая, что я сделаю заказ. Лицо у него гладкое, ему под пятьдесят, усов нет. Затененные козырьком бейсболки глаза необычны, словно у лемура, – одни зрачки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51