Марго стало жалко львицу. В цирке жестоко обращались с животными; кто знает, сколько страданий выпало на долю бедного зверя? Она медленно просунула правую руку сквозь прутья решетки. Артуро стоял рядом с ней, держа ее под левую руку и посмеиваясь над ее сентиментальностью. Но в тот момент, когда Марго бросила кусок мяса на пол клетки, львица бросилась на нее. Она просунула лапу между прутьями решетки, зацепила шлейф платья Марго и с силой рванула его, – возможно, ее привлекли мерцающие блестки, – пытаясь подтащить Марго к себе. В течение нескольких последующих секунд продолжалась ужасная схватка: Артуро тянул Марго к себе, львица – к себе. Марго кричала изо всех сил, но львица ее не отпускала. Канитель скрепила ткань, и она никак не могла разорваться. Правая нога Марго, застрявшая между прутьями решетки, превратилась в кровавое месиво.
В результате этого кошмарного случая, – а совсем не по причине заболевания раком, как ты мелодраматически утверждаешь в своей рукописи, – Марго Ринсер пришлось ампутировать ногу. Через несколько недель Марго обнаружила, что беременна. Сердце разрывалось смотреть на нее – беременную молодую женщину, которая вышла замуж всего полгода назад, – когда она гуляла в парках Понсе вместе с мужем, толкавшим впереди себя ее инвалидную коляску. Артуро никогда не оправился от этой травмы. Он винил себя в том, что не смог предотвратить тот несчастный случай. Ему беспрестанно снилось, как Марго протягивает львице кусок мяса в правой руке, а он держит ее под левую руку и смеется, будто все это обычная шутка. Поэтому он посвятил себя заботам о ней с такой одержимостью, а Эстефания росла как беспризорный ребенок.
Эстефания была бесстыдница, это знал весь Остров. Ей нравилось ездить на своем „форде" с откидным верхом со скоростью сто километров в час из Понсе в Сан-Хуан, и в этом самом „форде" она делала все, что хотела. Она принесла много огорчений Артуро и Марго тем, что вела такую жизнь, но они ничего не могли с ней поделать.
Рассказ о том, что произошло между Керенски и Эстефанией в Школе балета, тоже, можно сказать, „глас народа"; я не узнал из него ничего нового. Они стоили друг друга, и им не понадобилось много времени, чтобы это понять. А вот чего я не знал – что ты тоже была почти влюблена в этого каналью! Ведь это ты подняла занавес в тот вечер в театре, чтобы все узнали о шашнях Керенски и Эстефании! Я знаю, через несколько месяцев после этого, чтобы облегчить Норме Кастильо развод с Керенски, ты выступала свидетелем в суде, обвиняя его в сексуальных домогательствах. И в результате твоего обвинения Керенски был депортирован и уехал из Соединенных Штатов».
Кинтин аккуратно сложил рукопись, поразившись тому, что сам написал, как вдруг услышал какой-то шум снаружи, как будто зашелестел кустарник. Он поспешно спрятал рукопись в потайной ящик письменного стола и тихонько подошел к окну. Шум наделал филин, он запоздало ухал в близлежащих кустах, но, увидев за окном бледное лицо Кинтина, тенью скользнул над водой и исчез. Кинтин вернулся на прежнее место и в задумчивости снова сел за письменный стол.
Ему открылось нечто новое в характере Исабель. Она была влюблена в Керенски и скрыла это. Она всегда клялась ему, что он ее первая любовь, но это была ложь. Узнать, что его предшественник – какой-то проходимец, учитель танцев, – значило сыпать соль на рану. Исабель была тогда почти девочка, однако не проявила никакого сострадания к бедняге Керенски. Если все, что она рассказала в своей книге, правда, – она погубит свою репутацию, когда все узнают, что это она подняла занавес в театре «Ла Перла», чтобы отомстить за поцелуй с Эстефанией. На первый взгляд она была сама невинность, само простодушие, но в глубине души – какая ужасная ненависть кипела в ней! Сила ее эмоций, жестокость, на которую она оказалась способна, пропитывает страницы романа, словно смертельный яд. В четырнадцать лет она вела себя как маленькая Медея и, как Медея, использовала колдовскую силу слов, чтобы отомстить кривоногому русскому иммигранту.
Холодок пробежал у Кинтина по спине, ему стало страшно. Если Исабель смогла вот так отомстить Керенски только за то, что однажды увидела, как он целует ее соученицу, чего ожидать от нее в тот день, когда ей взбредет в голову, что Кинтин не любит ее?

Часть шестая
Второй дом на берегу лагуны

Исабель
Произошло нечто непредвиденное. Кинтин нашел мою рукопись и читает ее. И не просто читает, а делает комментарии от руки, с раздражением записывая их на полях. В некоторых случаях даже пишет свою версию параллельно моей на оборотной стороне листа. Ничего не скажешь, смело! Обвинять меня в том что я искажаю правду, выворачиваю наизнанку историю нашей семьи! Он знает, что я знаю, что он знает. И при этом оставляет рукопись там где нашел: в потайном ящике письменного стола Ребеки.
Потрясающе. Любопытство, свойственное мужчинам, спасло Шехерезаду, и я тоже держу моего султана за яйца. Я знаю, почему Кинтин не сжег рукопись и почему не стал убеждать меня, чтобы я перестала писать. Он думает, что в последний момент сможет это сделать или что не позволит мне ее опубликовать. Но самая главная причина – это любопытство.
Сегодня вечером, во время ужина, Кинтин вслух процитировал Библию. «Тот, кто сеет ветер в доме своем, пожнет бурю», – торжественно произнес он. Потом воздал благодарность Господу за те «блага», которые он нам дает. Потрясающе. Впрочем, до наступления конца света я по крайней мере успею получить духовное удовлетворение, изложив на бумаге ужасную историю нашей семьи.
19. Брачный саван Баби
Мы с Кинтином познакомились на пляже в Эскамброне. Дело было в июне, в третье лето моего обучения в колледже. Мы с Баби приехали в Сан-Хуан за покупками; остановились в доме тети Ортенсии, одной из сестер Кармиты, которая жила в столице. День был прекрасный, и мы с моей двоюродной сестрой пошли прогуляться по набережной Эскамброна. Мне очень нравилась эта набережная, потому что оттуда открывалась прекрасная панорама: слева было видно, как волны играют в открытом море, а потом разбиваются о прибрежные скалы, а справа виднелась бухта со спокойной и прозрачной водой, окаймленная полумесяцем белого песка.
Здание клуба «Эскамброн-Бич» тогда еще не было снесено, и его крыша из медных пластин сверкала, будто золотой кит, лежащий у кромки воды. Огромная цепь из железных колец, которую Морской флот Соединенных Штатов протянул у входа в бухту, чтобы обезопасить себя от немецких подводных лодок во время Первой мировой войны, тоже еще была на месте, вся заросшая мхом, опутанная водорослями и облепленная моллюсками. Волны – большие и такие прозрачные, словно из кварца; когда они разбивались о скалы, звук был похож на пороховой взрыв.
Неподалеку от нас несколько юношей ныряли с деревянного настила, а потом снова взбирались на него и снова ныряли, похожие на диких пеликанов. Они приплывали сюда с общественного пляжа и развлекались на частных владениях клуба «Эскамброн-Бич», будто так и надо. Вдруг кто-то толкнул меня в спину и подставил подножку. Когда я поднялась, еще не оправившись от удивления, то почувствовала, что меня душат. Золотая цепочка, которую я носила на шее, порвалась, и я увидела какого-то парня, который убегал от меня с медальоном Святой Девы Гвадалупской в руке. Потом он подпрыгнул и нырнул в воду. Все произошло в течение нескольких секунд, я даже закричать не успела.
Тут что-то метнулось рядом со мной, и какой-то человек бросился в воду вслед за обидчиком. Мы с двоюродной сестрой, стоя на деревянном настиле, с тревогой смотрели, что происходит в воде. Две тени боролись на глубине, но вот вторая тень победила первую. А через несколько минут молодой человек с зелеными глазами и черными волосами подплыл к набережной, поднялся по одной из лесенок и подошел ко мне с моим медальоном в руке.
– Святая Дева Гвадалупская была защитницей моих предков-воинов, – сказал он мне, приветливо улыбаясь. – Я отпустил того парня, он еще совсем мальчишка, но в следующий раз не носите на пляж драгоценности, которые могут привлечь внимание. Злоумышленники, как пеликаны, бросаются на все, что блестит.
У него были плечи спортсмена, и он ходил, немного раскачиваясь на носках.
– Благодарю за подвиг, доблестный рыцарь, – сказала я шутливо.
И тут он увидел, что я в крови; горло болело, и казалось, его что-то сжимает.
– Пойдемте со мной, – сказал он, осторожно беря меня под локоть.
Он поймал такси и отвез нас в травматологический пункт Пресвитерианской больницы, где меня осмотрели и продезинфицировали рану Потом молодой человек доставил нас домой. Прощаясь, я снова поблагодарила его. Он спросил номер телефона, и я дала ему наш телефон на улице Зари.
Мы с Баби вернулись в Понсе, а через два или три дня Кинтин позвонил мне из Сан-Хуана. Он спросил, как я себя чувствую и прошел ли у меня страх. Я сказала, что да, прошел, и что я снова приеду в Сан-Хуан на ближайшей неделе. Мы встретились еще несколько раз, а потом Кинтин стал приезжать в Понсе каждые выходные. Однажды он сделал мне предложение и подарил перстень с гербом семьи Мендисабаль. Ребека подарила ему этот перстень как старшему сыну, когда ему исполнился двадцать один год. Помню, как я надела его на палец в первый раз. Мы сидели на террасе, и образ рыцаря, который сразил дикого кабана, мне понравился. Я тогда мало думала о том, как это может отразиться на моей мирной жизни в Понсе.
На следующее лето умер папа, как раз перед моим возвращением в Вассар-колледж на последний курс обучения. С его смертью Кармита избавилась от своего пагубного пристрастия. Когда одиннадцать лет назад мы переехали в Понсе, то думали, что Кармита излечится. В Понсе не было казино, ей негде было играть. Но тут на холме за городом открылся отель «Интерконтиненталь». Это был первый по-настоящему современный отель в городе, и он сильно отличался от элегантных зданий девятнадцатого века, которых вокруг было множество. Во всех комнатах были стеклянные двери и балконы с алюминиевыми перилами, которые нависали над скудной горной растительностью. Винтовая лестница из круглого декоративного кирпича, которая спускалась к бассейну, похожая на шею жирафа, была самой привлекательной деталью этой современной архитектуры.
В отеле было шикарное казино – надежда алькальда, он был уверен, что оно привлечет туристов. Но он ошибся. Три часа езды из Сан-Хуана по узкой, извилистой дороге с головокружительными и рискованными поворотами, за которыми можно было наткнуться на машину какого-нибудь туриста, послужили слишком большим препятствием. В Понсе нет пляжей; он никогда не был городом туристов, и жителям это нравилось. Вскоре отель «Интерконтиненталь» стал терять тысячи долларов. Дабы исправить положение, управляющий принялся пропагандировать казино среди жителей города. Громкоговорители объявляли специальные льготы для дам: шесть фишек за доллар вместо положенных трех до восьми вечера.
Кармита узнала об этом и стала ходить в отель со своими подругами. Между ними скоро возникла конкуренция: кто чаще сорвет банк и выиграет джекпот. Каждый раз, когда Кармита проигрывала, она просила подруг одолжить ей денег. Когда они перестали давать в долг, она ходила по улицам и просила денег у первого встречного. Люди не понимали, почему такая элегантная женщина, как Кармита Монфорт, просит в долг, и кое-кто стал пользоваться сложившейся ситуацией. Ей давали в долг десять долларов, а потом шли к Карлосу и говорили, что одолжили сто. Поскольку сказанное могло быть правдой, – Карлос не имел обыкновения выяснять истину, потому что Кармита никогда не отвечала за то, что делала, – он не решался отказывать; доставал из кармана сто долларов и отдавал просителю. Дальше – больше: стоило Карлосу выйти из дома, его уже кто-то поджидал на тротуаре с требованием заплатить долг Кармиты.
В конце концов папе стало так стыдно, что он перестал ходить на работу и все время проводил дома. Он передал бухгалтеру управление маминой собственностью и больше не хотел иметь ничего общего с ее деньгами. Единственной его усладой было сидеть под белым дубом, который рос в патио позади дома, и кормить попугаев – Кото и Риту, которых он выписал из Флориды. И еще он каждые три-четыре месяца с воодушевлением измерял диаметр ствола дуба. Древесина белого дуба очень хороша для мебельного дела, и он ждал, когда дерево вырастет настолько, чтобы спилить его и сделать по меньшей мере шесть кресел и диван. Но однажды на Понсе обрушился ураган и вывернул с корнем множество вековых деревьев. Иные гиганты так и лежали на земле с торчащими кверху корнями, похожими на огромные клубки веревок, что сделало улицы города непроходимыми. Ураган вырвал и наш дуб, а Кото и Рита вылетели из клетки. В тот вечер папа не вышел к ужину, и Баби пошла искать его по всему дому. Она нашла его на чердаке: он повесился на балке потолка. На новеньком зеленом шланге, только что полученном от «Серса».
Смерть папы стала для нас кошмаром. Мы пережили ее только благодаря Баби.
– «Когда корсиканцы теряют все, только тогда люди начинают понимать, чего они стоили на самом деле», – написала мать Наполеона герцогу Веллингтону после поражения своего сына при Ватерлоо, – прошептала мне Баби, когда мы стояли у тела Карлоса. – Так что возьми себя в руки, не вешай нос и перестань плакать. И поблагодари всех, кто пришел сегодня сюда.
Мне не оставалось ничего другого, как вытереть слезы и последовать ее совету.
На похоронах Баби держалась прекрасно и показала мне пример того, как надо принимать предназначенное судьбой. Правда, когда она пыталась улыбаться, ее губы были похожи на птицу, которая не может взлететь. Карлос был ее единственный сын. После его смерти Баби уменьшилась на семь сантиметров и начала слепнуть. Она знала, что Карлос звезд с неба не хватал, но любила его таким, каким он был, с первого мгновения его жизни. Когда она увидела его висящим на балке, она не закричала. Она зажала рот руками и рухнула на пол. Я и служанка услышали стук падающего тела и бросились наверх узнать, что случилось. Мариана опустилась на колени рядом с Баби и попыталась привести ее в чувство, так что она даже не заметила Карлоса. Я первая увидела его. Я сбежала вниз по лестнице, выскочила из дома на улицу и села на землю. Плакать я не могла; так и сидела там, не знаю сколько времени, пока Мариана сначала вызывала по телефону «скорую», чтобы Баби забрали в больницу, а потом пожарных, чтобы те приехали и сняли тело Карлоса. Я не плакала вплоть до следующего дня, пока Баби не вернулась из больницы, и тогда я утешилась у нее на груди.
В то лето произошло много перемен. Состояние здоровья Кармиты ухудшилось, и мы вынуждены были нанять сиделку, чтобы та за ней смотрела. Ее ни на минуту нельзя было оставлять одну, потому что она тут же выходила на улицу и приставала к прохожим, чтобы ей дали денег. Баби продала клочок земли, который оставался у нее в Адхунтасе, причем за хорошую цену, потому что «Скибб», предприятие по производству лекарств, купило владения дяди Ортенсио, чтобы посадить там эвкалипты, и Баби положила в банк все вырученные ею деньги.
Следующей весной я успешно окончила Вассар-колледж. Я прошла весь курс по испанской и латиноамериканской литературе, потому что решила стать писательницей. Баби горячо поддержала меня, она была в восторге от этой идеи. Она написала мне в письме, что это очень важно – уметь превращать свой опыт, пусть даже самый мучительный, в литературное произведение. Кинтин был единственный, кто присутствовал в мае на церемонии окончания колледжа. На следующий день мы вместе вылетели из Нью-Йорка в Пуэрто-Рико. В Сан-Хуане меня ждал «понтиак» с шофером. Добравшись до нашего дома в Понсе, я взлетела по лестнице через две ступеньки с дипломом в руке. Дверь мне открыла сиделка. Она сказала, что Баби лежит в постели; уже несколько недель она неважно себя чувствует и не встает с кровати. Это меня удивило: ни разу, когда мы говорили с ней по телефону, она ни словом не обмолвилась, что у нее неважно со здоровьем.
Я побежала в ее комнату, осторожно открыла дверь и на цыпочках вошла. Я не ожидала такой разительной перемены. Баби лежала с закрытыми глазами, и мне показалось, она стала еще меньше; она была похожа на одну из тех фарфоровых кукол, которых бабушка Габриэла держала в гостиной под стеклом. Я поцеловала Баби в лоб и положила диплом рядом с ней на кровать.
– Поздравляю тебя, – сказала она, открыв глаза, – после смерти Лоренсо я прожила пятьдесят лет только для того, чтобы увидеть, как ты доведешь до конца то, что мне пришлось оставить на полдороге, когда мне было шестнадцать. Теперь ты можешь писать что захочешь, и да помогут тебе и живые, и мертвые.
Я поцеловала ее и побранила за то, что она говорит такие глупости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46