В руке он держал желтый бланк телеграммы: приказ губернатора Виншипа открыть огонь по кадетам-националистам. Аристидес встал во главе отряда и отдал приказ открыть огонь.
14. Тоска-предсказательница
В Понсе были тогда убиты семнадцать человек, почти все подростки, и множество демонстрантов было ранено. Газеты Острова, дабы оправдать губернатора, обвинили во всем полковника Арриготию, который в упор расстрелял безоружных кадетов.
Дону Эстебану Росичу было тогда девяносто лет, и он так и не смог оправиться от потрясения, – его зятя публично обвинили в том, что он мясник. С ним случился сердечный приступ, и вскоре он умер. Маделейне вернулась в Бостон на одном из пароходов «Таурус лайн» вместе с забальзамированным телом отца. Она так больше и не появилась на Острове, остаток дней она провела в семейном доме в Норд-Энде. Я никогда не видела ее; все, что я о ней знаю, мне рассказал Кинтин.
Аристидес одиноко жил в шале в Розевиле. Он возненавидел белые орхидеи и однажды, облив бензином теплицу за домом, поджег ее. Когда пламя как следует разгорелось, он пошел в свою комнату, достал парадную форму и фуражку с золотым орлом и бросил все это в огонь. Когда уходил, то услышал потрескивание, будто кто-то вскрикивал и жаловался, и ему показалось: он слышит Маделейне, которая сетует на судьбу, обрекшую ее на женственный, словно цветок орхидеи, облик и на силу духа, достойную мужчины. У него сжалось сердце, но он не обернулся – боялся удостовериться, что это она.
Аристидесу было пятьдесят девять лет, и его мучило одиночество. Друзья покинули его, поскольку им трудно было общаться с ним по-английски, а приятели, общие с Маделейне, – супружеские пары, с которыми они играли в бридж каждую пятницу, – перестали приглашать его после того, как она вернулась в Бостон. После расстрела в Понсе на него смотрели как на чудовище. Даже губернатор Виншип отказал ему, когда он попросил у него аудиенции в Ла-Форталесе. Его официально обвинили в том, что он отдал приказ стрелять, судили и признали виновным. Вскоре его разжаловали из начальников полиции. К счастью, не посадили в тюрьму. Его приговорили к домашнему заточению. Он не выходил на улицу целый год, но потом стал сбегать из дома, несмотря на то что к нему был приставлен офицер-охранник.
Аристидес выставил шале в Розевиле на продажу и попросил, чтобы ему разрешили переехать в дом поменьше в Пуэрто-де-Тьерра, район, где он родился. Он продал «Таурус лайн», открыл счет в банке на имя Ребеки и положил туда все деньги. Ему самому вполне было достаточно страховки. У Ребеки двое детей, и деньги помогут ей не зависеть от Буэнавентуры, если когда-нибудь возникнет такая необходимость.
Когда в конце XIX века пристань Сан-Хуана была разрушена, чтобы продлить авениду Понсе-де-Леон, появился квартал Пуэрто-де-Тьерра. Арриготии нравилось жить возле старых стен. Нравилось, глядя на них, размышлять о судьбах империй, вспоминая знаменитое стихотворение Франсиско Кеведо: «Старинная стена на Родине моей, которая когда-то так была могуча, а нынче вся разрухе предана». Уж если испанская империя, обладавшая таким могуществом, пришла в упадок, нечто похожее когда-нибудь вполне может случиться и с Соединенными Штатами. Ему становилось грустно: он все еще восхищался этой страной. Но возможно, тогда все, что с ним произошло, не будет вызывать у него такого стыда.
Аристидес подолгу гулял по Старому Сан-Хуану. Он любил свой город – это было все, что у него оставалось. Волосы у него побелели и отросли; он отпустил бороду, чтобы никто его не узнавал. Он поднимался по улице Форталеса и покупал газету на углу улицы Гонсалес Падин, где ветер был такой сильный, что ему казалось, будто он плывет на корабле. Ветер трепал волосы и приносил ему ощущение молодости. Аристидес пересекал Пласа-де-Армас, где вокруг фонтана с фигурами, изображающими четыре времени года, всегда сидели несколько нищих, и вынимал из кармана мелочь, чтобы раздать милостыню. Потом шел вверх по улице Христа и выходил на луг Сан-Фе-липе-де-Морро. Там ему было лучше всего; он любил сидеть на траве, глядя на детей, запускавших воздушных змеев, которые приклеивались к небу, словно разноцветные стеклышки. Он гладил и ласкал бродячих собак, а те подходили к нему и обнюхивали его мятые брюки и заляпанные грязью ботинки.
Иногда он доходил до Пасео-дела-Принсеса и там любовался закатом солнца. Несколько рыбаков удили рыбу прямо с лодок; они появлялись в пять утра, а в восемь возвращались домой с уловом. Обычно он был невелик: пара морских лисиц; колючий морской еж, из которого можно приготовить кулебяку; черный толстый угорь со злыми глазами посередине лба. Вместе с окончанием рыбной ловли прекращали сновать по бухте туристские кораблики, и пляж был усеян пластиковыми бутылками, обрывками оберточной бумаги и прочим мусором. Но Арриготия этого не замечал. Он смотрел на линию горизонта, где небо и море были одинаковой синевы и можно было унестись душой куда тебе угодно. И ничто на берегу не могло его остановить. А там, вдали, среди бесконечного покоя, он забывал о том, что потерял все.
Он считал: ему повезло, что он живет в портовом городе, где отовсюду видно море. Вода будто зализывала его ноющие раны и понемногу залечивала их. И давала ему надежду, на гребешках волн она несла ему обещание жизни и любви. Надо было только суметь дождаться.
Однажды, гуляя по Сан-Хуану, Арриготия увидел дом, выкрашенный в желтый цвет, с вывеской на дверях, которая привлекла его внимание: «Посетите Тоску-гадалку, и вы обретете средство от одиночества». Внизу была нарисована ладонь, расчерченная на пять частей: эмоции, самоуважение, энергия, внутренняя сила и дух. На кончике каждого пальца был изображен какой-нибудь святой. А в середине ладони Одинокая Душа, обнаженная до пояса, молилась, скрестив руки, в окружении пламени. Дом находился неподалеку от форта Сан-Кристобаль, на улице Луны, в той ее части, которая пользовалась дурной славой; это был квартал вымогателей, где жили продавцы лотерей, сводни и проститутки.
Аристидес подумал, что он и есть та самая Одинокая Душа, и решил войти. Отодвинул занавеску из пластмассового стекляруса и шагнул в темный коридор.
– Пожалуйста, снимите обувь, прежде чем идти дальше, – сказал голос откуда-то из глубины. Голос был молодой, слышно было, как где-то льется вода. В доме веяло приятной прохладой. – А теперь снимите пиджак и галстук, – сказал голос.
Аристидес огляделся и подумал, откуда молодая женщина может знать, что на нем надето, – вокруг было темно. В глубине коридора он увидел маленький алтарь с изображением Аллана Кардека, спиритиста, украшенный искусственными цветами из крепа. На фотографии над головой Кардека сияли луна и семь звезд. Арриготия пошел туда, снял ботинки, галстук и пиджак и положил все это на маленькую скамеечку перед алтарем. Открылась дверь, и оттуда вышла красивая мулатка в цветастом халате.
– Полная луна благоволит к тем, кто ищет друг друга, – сказал она, беря его за руку. – Тем, кто поклоняется ей, она дает свет и силу и помогает найти дорогу.
И она опустилась на колени перед алтарем. Потом повела Аристидеса в маленькую комнатку в задней части дома, где не было никакой мебели. Они сели на пол на подушки из потертого бархата. Рядом с ними в единственной лампаде курился дымной спиралью фимиам, да в углу комнаты стоял аквариум с рыбками, в котором поднимались пузырьки воздуха.
Тоска наклонила голову и сложила ладони. Черная волна волос закрыла ее, так что лица не стало видно.
– Вы ничего не должны говорить, – сказала ему девушка. – Закройте глаза и отдайтесь своим мыслям, они сами полетят ко мне.
Аристидес глубоко вздохнул.
Тоска взяла левую руку Арриготии в свои и стала медленно водить пальцем по линиям его ладони. Она заговорила так, как говорят, войдя в транс.
– Все покинули тебя: жена, губернатор, друзья, – прошептала она. – У тебя был долгий счастливый брак. Но твой тесть умер и не пожелал, чтобы его похоронили на Острове. Твоя жена не захотела с ним расставаться и увезла его тело на пароходе далеко отсюда. Твоя дочь – свет очей твоих, но она замужем за человеком, которого ты не выносишь. Одиночество может быть очень суровым наказанием, особенно если ты не сделал ничего такого, чтобы заслужить его.
Она умолкла и выпустила его руку. Занавес из черных волос откинулся назад – на Аристидеса смотрели сверкающие, влажные черные глаза. Он так и сидел, уронив голову на грудь.
– Я пришел, потому что хочу покончить с собой, но у меня не хватает смелости, – сказал он дрожащим голосом. – Укажи мне средство, которое поможет старику обрести мужество.
Тоска посмотрела на него с сочувствием. В свои пятьдесят девять лет Аристидес был все еще привлекательным мужчиной, с длинной седой шевелюрой и крепкого сложения.
– Ты всегда был хорошим человеком, – сказала она ему. – Но то, что хорошо для одних, плохо для других, нельзя угодить всем. Твоя ошибка в том, что ты с самого начала не понял, в чем для тебя благо. И все-таки есть у тебя одна возможность, не убивай себя, пока не используешь ее. – И она, положив руку ему на бедро, наклонилась и поцеловала его.
Аристидесу показалось, что его тело растворилось в воздухе, словно дым, поднимающийся из лампады, которая свисала с потолка позади Тоски. И вдруг он почувствовал себя так, будто рядом была Маделейне; он словно вдыхал запах ее духов, похожий на аромат орхидей, чувствовал прикосновение нежного золотистого пушка к своей щеке. Однако Тоска не дала ему времени подумать об этом. Она откинулась на подушки и стала раздеваться. Аристидес не останавливал ее. Тоска разделась и легла рядом с ним. Аристидес повернулся к ней и стал целовать. От нее исходил терпкий аромат земли, густых зарослей кустарника, диких куропаток. Он снял одежду, закрыл глаза и проник в самую глубину ее естества. Когда все кончилось, он в изнеможении откинулся на подушки. Маделейне испарилась, как не бывало. Его больше не мучил ни запах ее духов, ни золотистый пушок.
– Спасибо, Тоска, – сказал он. – Это лучшее средство для Одинокой Души.
Перед его уходом Тоска сказала:
– Твоя целомудренная душа вконец иссушила твое нутро. Что тебе нужно, так это погрузиться на время в пучину греха. Приходи ко мне каждую неделю, – увидишь, как быстро ты пойдешь на поправку.
Тоска оказалась права. После того, как он тридцать семь лет занимался любовью в соответствии с брачными рекомендациями монахинь из монастыря Непорочного Зачатия в Бостоне, любить Тоску было для него освобождением. Впервые в жизни Арриготия чувствовал себя по-настоящему счастливым.
Офицер полиции, который был приставлен к Аристидесу, ходил с ним до дома Тоски. Он ничего не сказал начальству о том, что там происходило, но рассказал все Ребеке. Та была возмущена, узнав, что ее отец живет с какой-то мулаткой. Когда Аристидес пришел навестить ее в доме на берегу лагуны, то сел на террасе в ожидании, что Ребека спустится и побудет с ним, но она так и не появилась. Даже Буэнавентура, уж на что у них были плохие отношения, и тот обошелся с ним лучше. Он находил его приключение с гадалкой весьма живописным и в чем-то оздоровляющим.
– Эта Тоска как раз то, что нужно твоему отцу, – сказал он Ребеке однажды. – Если мужчина еще на что-то способен в постели, значит, скоро он не загнется.
Когда Буэнавентура приходил вечером с работы домой и заставал там Арриготию, который опять явился с визитом, он тоже усаживался на террасе перекинуться с ним словцом. Он спрашивал, как идут дела и не надо ли чем помочь, потом прощался с ним и уходил к себе в комнату принять душ и переодеться. Но если Ребека за чем-нибудь спускалась вниз и оказывалась на террасе, то отворачивалась и проходила мимо, будто он призрак.
Арриготия тяжело переживал разрыв с дочерью. Он был баск, а для басков семья – это главное. У него начались «сдвиги». Он впадал в состояние аффекта и, стоя на углу какой-нибудь улицы Старого Сан-Хуана, произносил монологи все более несуразные.
– Кровь кадетов-националистов республики омыла нашу звезду, которая скоро займет свое место на американском флаге, – говорил он прохожим, которые останавливались его послушать. – Хвала тем американским конгрессменам, которые однажды откажут нам в государственности, чтобы мы стали независимой страной.
Когда Ребека узнала об эксцентричном поведении отца, она стала давить на Буэнавентуру, чтобы тот упрятал его в сумасшедший дом. Буэнавентура какое-то время сопротивлялся, но когда над ним начали насмехаться и говорить, что его тесть похож на нищего, бродит в лохмотьях по улицам Старого Сан-Хуана и говорит глупости на политические темы, другого средства не осталось. Через несколько дней карета скорой помощи с двумя санитарами остановилась около дома Арриготии в Пуэрто-де-Тьерра, чтобы забрать его, но полковника там не оказалось. Его искали по всему городу, но так и не нашли; никто понятия не имел, что с ним могло случиться. Однажды, когда Буэнавентура попал в форт Сан-Кристобаль, чтобы запастись продуктами для американских военных, расквартированных в городе, он обратил внимание на то, что вывеска на доме Тоски исчезла. Соседи сказали ему, что гадалка куда-то переехала несколько дней назад вместе с высоким седовласым мужчиной.
Буэнавентура никогда не рассказывал об этом Ребеке, но когда он слышал, как ее друзья сожалели о «трагической судьбе бедного полковника Арриготии», то кусал губы, чтобы не рассмеяться. Историю об исчезновении деда Буэнавентура рассказал Кинтину много лет спустя, а Кинтин передал ее мне.
15. Бегство Карлоса и Кармиты
Мой папа был не просто хороший столяр, он был настоящий художник. И поэтому я так сожалела, когда он оставил свое дело и стал обыкновенным коммерсантом. В те времена мы жили в большом неустроенном доме, где была его мастерская. Моя колыбель стояла рядом с его рабочим столом, и среди самых ранних моих воспоминаний я помню металлический визг пилы, одурманивающий запах клея и прохладу скипидара, брызги которого иногда попадали мне на кожу. Молоток, рубанок и стамеска всегда были рядом, и мне нравилось смотреть, как папа из древесного ствола вытачивает мебель.
Карлос был худой и выжженный солнцем, как все, кто живет на природе, а руки и ноги у него были такие длинные, что делали его похожим на водяного паука. Несмотря на то что он родился в столице, в нем всегда было что-то деревенское. Он носил простые хлопчатобумажные рубахи и сандалии из буйволовой кожи и часто употреблял старые народные поговорки вроде: «Гол как сокол» или «Пришла беда, отворяй ворота».
Я любила смотреть, как он работает. У него был свой стиль, он украшал мебель изысканными резными цветами: маками, ирисами, анютиными глазками. Люди восхищались его изделиями, и во всех гостиных Сан-Хуана стояли кресла, стулья и кресла-качалки, сделанные руками моего отца. Его консоли для двухстворчатых зеркал, украшенные корзинами винограда и пальмовыми листьями, красовались в казино и в самых элегантных салонах города, и молодые девушки с восхищением разглядывали их, отдыхая на балах между танцами.
Карлос женился на Кармите против воли Баби, как, впрочем, и против воли бабушки Габриэлы и дедушки Винсенсо. Они с Кармитой и в самом деле были очень разные. Мама была выше и крупнее папы, и в ней абсолютно не было никакой артистической жилки. У нее были большие глаза, а тело казалось похожим на ванильное мороженое – такая она была белая и плотная. Когда Баби увидела ее в первый раз, Кармита ей не понравилась. У Кармиты была какая-то особенная манера садиться, – она будто заполняла собой стул и выглядела при этом ужасно самодовольной, что раздражало Баби. Но Кармиту не задевало плохое отношение Баби. На губах ее цвела неизменная улыбка, словно она знала секрет, как сделать счастливыми папу и себя.
Кармита была самой младшей из шести сестер, и, когда вышла за Карлоса, остальные сестры были уже замужем. Она ничего не делала второпях и никогда не теряла терпения. Когда она познакомилась с папой, ей было двадцать восемь, на два года больше, чем ему; в сущности, она была уже старая дева. Ее сестры познакомились со своими мужьями, когда дон Винсенсо разбогател, и могли выбирать жениха по своему вкусу. И Винсенсо боялся, что Кармита выйдет замуж за искателя приданого. Она – наследница кофе, говорил он, и если она выйдет замуж за нищего, то потеряет все.
Папа с мамой познакомились во время благотворительной ярмарки в Понсе. Кармита убежала из дома, где за ней все время вели неусыпный надзор, и отправилась гулять. С восхищением смотрела она на скачки, где лошади бегали по кругу с невероятной быстротой, опрокидывая флажки с номерами, и тут папа приблизился к ней и сказал:
– Поставьте один доллар на тринадцатый номер. Сегодня вторник, тринадцатое, ни жениться нельзя, ни в море выходить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
14. Тоска-предсказательница
В Понсе были тогда убиты семнадцать человек, почти все подростки, и множество демонстрантов было ранено. Газеты Острова, дабы оправдать губернатора, обвинили во всем полковника Арриготию, который в упор расстрелял безоружных кадетов.
Дону Эстебану Росичу было тогда девяносто лет, и он так и не смог оправиться от потрясения, – его зятя публично обвинили в том, что он мясник. С ним случился сердечный приступ, и вскоре он умер. Маделейне вернулась в Бостон на одном из пароходов «Таурус лайн» вместе с забальзамированным телом отца. Она так больше и не появилась на Острове, остаток дней она провела в семейном доме в Норд-Энде. Я никогда не видела ее; все, что я о ней знаю, мне рассказал Кинтин.
Аристидес одиноко жил в шале в Розевиле. Он возненавидел белые орхидеи и однажды, облив бензином теплицу за домом, поджег ее. Когда пламя как следует разгорелось, он пошел в свою комнату, достал парадную форму и фуражку с золотым орлом и бросил все это в огонь. Когда уходил, то услышал потрескивание, будто кто-то вскрикивал и жаловался, и ему показалось: он слышит Маделейне, которая сетует на судьбу, обрекшую ее на женственный, словно цветок орхидеи, облик и на силу духа, достойную мужчины. У него сжалось сердце, но он не обернулся – боялся удостовериться, что это она.
Аристидесу было пятьдесят девять лет, и его мучило одиночество. Друзья покинули его, поскольку им трудно было общаться с ним по-английски, а приятели, общие с Маделейне, – супружеские пары, с которыми они играли в бридж каждую пятницу, – перестали приглашать его после того, как она вернулась в Бостон. После расстрела в Понсе на него смотрели как на чудовище. Даже губернатор Виншип отказал ему, когда он попросил у него аудиенции в Ла-Форталесе. Его официально обвинили в том, что он отдал приказ стрелять, судили и признали виновным. Вскоре его разжаловали из начальников полиции. К счастью, не посадили в тюрьму. Его приговорили к домашнему заточению. Он не выходил на улицу целый год, но потом стал сбегать из дома, несмотря на то что к нему был приставлен офицер-охранник.
Аристидес выставил шале в Розевиле на продажу и попросил, чтобы ему разрешили переехать в дом поменьше в Пуэрто-де-Тьерра, район, где он родился. Он продал «Таурус лайн», открыл счет в банке на имя Ребеки и положил туда все деньги. Ему самому вполне было достаточно страховки. У Ребеки двое детей, и деньги помогут ей не зависеть от Буэнавентуры, если когда-нибудь возникнет такая необходимость.
Когда в конце XIX века пристань Сан-Хуана была разрушена, чтобы продлить авениду Понсе-де-Леон, появился квартал Пуэрто-де-Тьерра. Арриготии нравилось жить возле старых стен. Нравилось, глядя на них, размышлять о судьбах империй, вспоминая знаменитое стихотворение Франсиско Кеведо: «Старинная стена на Родине моей, которая когда-то так была могуча, а нынче вся разрухе предана». Уж если испанская империя, обладавшая таким могуществом, пришла в упадок, нечто похожее когда-нибудь вполне может случиться и с Соединенными Штатами. Ему становилось грустно: он все еще восхищался этой страной. Но возможно, тогда все, что с ним произошло, не будет вызывать у него такого стыда.
Аристидес подолгу гулял по Старому Сан-Хуану. Он любил свой город – это было все, что у него оставалось. Волосы у него побелели и отросли; он отпустил бороду, чтобы никто его не узнавал. Он поднимался по улице Форталеса и покупал газету на углу улицы Гонсалес Падин, где ветер был такой сильный, что ему казалось, будто он плывет на корабле. Ветер трепал волосы и приносил ему ощущение молодости. Аристидес пересекал Пласа-де-Армас, где вокруг фонтана с фигурами, изображающими четыре времени года, всегда сидели несколько нищих, и вынимал из кармана мелочь, чтобы раздать милостыню. Потом шел вверх по улице Христа и выходил на луг Сан-Фе-липе-де-Морро. Там ему было лучше всего; он любил сидеть на траве, глядя на детей, запускавших воздушных змеев, которые приклеивались к небу, словно разноцветные стеклышки. Он гладил и ласкал бродячих собак, а те подходили к нему и обнюхивали его мятые брюки и заляпанные грязью ботинки.
Иногда он доходил до Пасео-дела-Принсеса и там любовался закатом солнца. Несколько рыбаков удили рыбу прямо с лодок; они появлялись в пять утра, а в восемь возвращались домой с уловом. Обычно он был невелик: пара морских лисиц; колючий морской еж, из которого можно приготовить кулебяку; черный толстый угорь со злыми глазами посередине лба. Вместе с окончанием рыбной ловли прекращали сновать по бухте туристские кораблики, и пляж был усеян пластиковыми бутылками, обрывками оберточной бумаги и прочим мусором. Но Арриготия этого не замечал. Он смотрел на линию горизонта, где небо и море были одинаковой синевы и можно было унестись душой куда тебе угодно. И ничто на берегу не могло его остановить. А там, вдали, среди бесконечного покоя, он забывал о том, что потерял все.
Он считал: ему повезло, что он живет в портовом городе, где отовсюду видно море. Вода будто зализывала его ноющие раны и понемногу залечивала их. И давала ему надежду, на гребешках волн она несла ему обещание жизни и любви. Надо было только суметь дождаться.
Однажды, гуляя по Сан-Хуану, Арриготия увидел дом, выкрашенный в желтый цвет, с вывеской на дверях, которая привлекла его внимание: «Посетите Тоску-гадалку, и вы обретете средство от одиночества». Внизу была нарисована ладонь, расчерченная на пять частей: эмоции, самоуважение, энергия, внутренняя сила и дух. На кончике каждого пальца был изображен какой-нибудь святой. А в середине ладони Одинокая Душа, обнаженная до пояса, молилась, скрестив руки, в окружении пламени. Дом находился неподалеку от форта Сан-Кристобаль, на улице Луны, в той ее части, которая пользовалась дурной славой; это был квартал вымогателей, где жили продавцы лотерей, сводни и проститутки.
Аристидес подумал, что он и есть та самая Одинокая Душа, и решил войти. Отодвинул занавеску из пластмассового стекляруса и шагнул в темный коридор.
– Пожалуйста, снимите обувь, прежде чем идти дальше, – сказал голос откуда-то из глубины. Голос был молодой, слышно было, как где-то льется вода. В доме веяло приятной прохладой. – А теперь снимите пиджак и галстук, – сказал голос.
Аристидес огляделся и подумал, откуда молодая женщина может знать, что на нем надето, – вокруг было темно. В глубине коридора он увидел маленький алтарь с изображением Аллана Кардека, спиритиста, украшенный искусственными цветами из крепа. На фотографии над головой Кардека сияли луна и семь звезд. Арриготия пошел туда, снял ботинки, галстук и пиджак и положил все это на маленькую скамеечку перед алтарем. Открылась дверь, и оттуда вышла красивая мулатка в цветастом халате.
– Полная луна благоволит к тем, кто ищет друг друга, – сказал она, беря его за руку. – Тем, кто поклоняется ей, она дает свет и силу и помогает найти дорогу.
И она опустилась на колени перед алтарем. Потом повела Аристидеса в маленькую комнатку в задней части дома, где не было никакой мебели. Они сели на пол на подушки из потертого бархата. Рядом с ними в единственной лампаде курился дымной спиралью фимиам, да в углу комнаты стоял аквариум с рыбками, в котором поднимались пузырьки воздуха.
Тоска наклонила голову и сложила ладони. Черная волна волос закрыла ее, так что лица не стало видно.
– Вы ничего не должны говорить, – сказала ему девушка. – Закройте глаза и отдайтесь своим мыслям, они сами полетят ко мне.
Аристидес глубоко вздохнул.
Тоска взяла левую руку Арриготии в свои и стала медленно водить пальцем по линиям его ладони. Она заговорила так, как говорят, войдя в транс.
– Все покинули тебя: жена, губернатор, друзья, – прошептала она. – У тебя был долгий счастливый брак. Но твой тесть умер и не пожелал, чтобы его похоронили на Острове. Твоя жена не захотела с ним расставаться и увезла его тело на пароходе далеко отсюда. Твоя дочь – свет очей твоих, но она замужем за человеком, которого ты не выносишь. Одиночество может быть очень суровым наказанием, особенно если ты не сделал ничего такого, чтобы заслужить его.
Она умолкла и выпустила его руку. Занавес из черных волос откинулся назад – на Аристидеса смотрели сверкающие, влажные черные глаза. Он так и сидел, уронив голову на грудь.
– Я пришел, потому что хочу покончить с собой, но у меня не хватает смелости, – сказал он дрожащим голосом. – Укажи мне средство, которое поможет старику обрести мужество.
Тоска посмотрела на него с сочувствием. В свои пятьдесят девять лет Аристидес был все еще привлекательным мужчиной, с длинной седой шевелюрой и крепкого сложения.
– Ты всегда был хорошим человеком, – сказала она ему. – Но то, что хорошо для одних, плохо для других, нельзя угодить всем. Твоя ошибка в том, что ты с самого начала не понял, в чем для тебя благо. И все-таки есть у тебя одна возможность, не убивай себя, пока не используешь ее. – И она, положив руку ему на бедро, наклонилась и поцеловала его.
Аристидесу показалось, что его тело растворилось в воздухе, словно дым, поднимающийся из лампады, которая свисала с потолка позади Тоски. И вдруг он почувствовал себя так, будто рядом была Маделейне; он словно вдыхал запах ее духов, похожий на аромат орхидей, чувствовал прикосновение нежного золотистого пушка к своей щеке. Однако Тоска не дала ему времени подумать об этом. Она откинулась на подушки и стала раздеваться. Аристидес не останавливал ее. Тоска разделась и легла рядом с ним. Аристидес повернулся к ней и стал целовать. От нее исходил терпкий аромат земли, густых зарослей кустарника, диких куропаток. Он снял одежду, закрыл глаза и проник в самую глубину ее естества. Когда все кончилось, он в изнеможении откинулся на подушки. Маделейне испарилась, как не бывало. Его больше не мучил ни запах ее духов, ни золотистый пушок.
– Спасибо, Тоска, – сказал он. – Это лучшее средство для Одинокой Души.
Перед его уходом Тоска сказала:
– Твоя целомудренная душа вконец иссушила твое нутро. Что тебе нужно, так это погрузиться на время в пучину греха. Приходи ко мне каждую неделю, – увидишь, как быстро ты пойдешь на поправку.
Тоска оказалась права. После того, как он тридцать семь лет занимался любовью в соответствии с брачными рекомендациями монахинь из монастыря Непорочного Зачатия в Бостоне, любить Тоску было для него освобождением. Впервые в жизни Арриготия чувствовал себя по-настоящему счастливым.
Офицер полиции, который был приставлен к Аристидесу, ходил с ним до дома Тоски. Он ничего не сказал начальству о том, что там происходило, но рассказал все Ребеке. Та была возмущена, узнав, что ее отец живет с какой-то мулаткой. Когда Аристидес пришел навестить ее в доме на берегу лагуны, то сел на террасе в ожидании, что Ребека спустится и побудет с ним, но она так и не появилась. Даже Буэнавентура, уж на что у них были плохие отношения, и тот обошелся с ним лучше. Он находил его приключение с гадалкой весьма живописным и в чем-то оздоровляющим.
– Эта Тоска как раз то, что нужно твоему отцу, – сказал он Ребеке однажды. – Если мужчина еще на что-то способен в постели, значит, скоро он не загнется.
Когда Буэнавентура приходил вечером с работы домой и заставал там Арриготию, который опять явился с визитом, он тоже усаживался на террасе перекинуться с ним словцом. Он спрашивал, как идут дела и не надо ли чем помочь, потом прощался с ним и уходил к себе в комнату принять душ и переодеться. Но если Ребека за чем-нибудь спускалась вниз и оказывалась на террасе, то отворачивалась и проходила мимо, будто он призрак.
Арриготия тяжело переживал разрыв с дочерью. Он был баск, а для басков семья – это главное. У него начались «сдвиги». Он впадал в состояние аффекта и, стоя на углу какой-нибудь улицы Старого Сан-Хуана, произносил монологи все более несуразные.
– Кровь кадетов-националистов республики омыла нашу звезду, которая скоро займет свое место на американском флаге, – говорил он прохожим, которые останавливались его послушать. – Хвала тем американским конгрессменам, которые однажды откажут нам в государственности, чтобы мы стали независимой страной.
Когда Ребека узнала об эксцентричном поведении отца, она стала давить на Буэнавентуру, чтобы тот упрятал его в сумасшедший дом. Буэнавентура какое-то время сопротивлялся, но когда над ним начали насмехаться и говорить, что его тесть похож на нищего, бродит в лохмотьях по улицам Старого Сан-Хуана и говорит глупости на политические темы, другого средства не осталось. Через несколько дней карета скорой помощи с двумя санитарами остановилась около дома Арриготии в Пуэрто-де-Тьерра, чтобы забрать его, но полковника там не оказалось. Его искали по всему городу, но так и не нашли; никто понятия не имел, что с ним могло случиться. Однажды, когда Буэнавентура попал в форт Сан-Кристобаль, чтобы запастись продуктами для американских военных, расквартированных в городе, он обратил внимание на то, что вывеска на доме Тоски исчезла. Соседи сказали ему, что гадалка куда-то переехала несколько дней назад вместе с высоким седовласым мужчиной.
Буэнавентура никогда не рассказывал об этом Ребеке, но когда он слышал, как ее друзья сожалели о «трагической судьбе бедного полковника Арриготии», то кусал губы, чтобы не рассмеяться. Историю об исчезновении деда Буэнавентура рассказал Кинтину много лет спустя, а Кинтин передал ее мне.
15. Бегство Карлоса и Кармиты
Мой папа был не просто хороший столяр, он был настоящий художник. И поэтому я так сожалела, когда он оставил свое дело и стал обыкновенным коммерсантом. В те времена мы жили в большом неустроенном доме, где была его мастерская. Моя колыбель стояла рядом с его рабочим столом, и среди самых ранних моих воспоминаний я помню металлический визг пилы, одурманивающий запах клея и прохладу скипидара, брызги которого иногда попадали мне на кожу. Молоток, рубанок и стамеска всегда были рядом, и мне нравилось смотреть, как папа из древесного ствола вытачивает мебель.
Карлос был худой и выжженный солнцем, как все, кто живет на природе, а руки и ноги у него были такие длинные, что делали его похожим на водяного паука. Несмотря на то что он родился в столице, в нем всегда было что-то деревенское. Он носил простые хлопчатобумажные рубахи и сандалии из буйволовой кожи и часто употреблял старые народные поговорки вроде: «Гол как сокол» или «Пришла беда, отворяй ворота».
Я любила смотреть, как он работает. У него был свой стиль, он украшал мебель изысканными резными цветами: маками, ирисами, анютиными глазками. Люди восхищались его изделиями, и во всех гостиных Сан-Хуана стояли кресла, стулья и кресла-качалки, сделанные руками моего отца. Его консоли для двухстворчатых зеркал, украшенные корзинами винограда и пальмовыми листьями, красовались в казино и в самых элегантных салонах города, и молодые девушки с восхищением разглядывали их, отдыхая на балах между танцами.
Карлос женился на Кармите против воли Баби, как, впрочем, и против воли бабушки Габриэлы и дедушки Винсенсо. Они с Кармитой и в самом деле были очень разные. Мама была выше и крупнее папы, и в ней абсолютно не было никакой артистической жилки. У нее были большие глаза, а тело казалось похожим на ванильное мороженое – такая она была белая и плотная. Когда Баби увидела ее в первый раз, Кармита ей не понравилась. У Кармиты была какая-то особенная манера садиться, – она будто заполняла собой стул и выглядела при этом ужасно самодовольной, что раздражало Баби. Но Кармиту не задевало плохое отношение Баби. На губах ее цвела неизменная улыбка, словно она знала секрет, как сделать счастливыми папу и себя.
Кармита была самой младшей из шести сестер, и, когда вышла за Карлоса, остальные сестры были уже замужем. Она ничего не делала второпях и никогда не теряла терпения. Когда она познакомилась с папой, ей было двадцать восемь, на два года больше, чем ему; в сущности, она была уже старая дева. Ее сестры познакомились со своими мужьями, когда дон Винсенсо разбогател, и могли выбирать жениха по своему вкусу. И Винсенсо боялся, что Кармита выйдет замуж за искателя приданого. Она – наследница кофе, говорил он, и если она выйдет замуж за нищего, то потеряет все.
Папа с мамой познакомились во время благотворительной ярмарки в Понсе. Кармита убежала из дома, где за ней все время вели неусыпный надзор, и отправилась гулять. С восхищением смотрела она на скачки, где лошади бегали по кругу с невероятной быстротой, опрокидывая флажки с номерами, и тут папа приблизился к ней и сказал:
– Поставьте один доллар на тринадцатый номер. Сегодня вторник, тринадцатое, ни жениться нельзя, ни в море выходить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46