За такую зависимость монастыри, однако, пользо­вались, помимо огромных доходов со своих владений полным иммунитетом во внутренних делах. Главное зна­чение имел, конечно, судебный иммунитет, так как суд был в то время одной из самых доходных статей. «Беседа Валаамских чудотворцев» считает ненормальным, что «иноки владеют волостями, судят мир, мирскими слеза­ми кормятся, приставов держат»; но иноки делали это на полном законном основании, «а волостели мои в околи­цу его (игумена) не въезжают» - вот стереотипная фраза всех княжеских жалованных грамот монастырям. Под­робнее всего содержание монастырского иммунитета излагается в жалованной грамоте белозерского князя Кирилло-Белозерскому монастырю. Людям игумена Ки­рилла, говорит белозерский князь, «ненадобе моя дань, ни иная никоторая пошлина... волостели мои к тем людям не всылают ни по что, не судят... а тех людей ведает и судит игумен Кирилло сам». Тут игумену формально пре­доставляется не только право юрисдикции, но и право сбора налогов и пошлин в свою пользу, так как на тог­дашнем языке слово управлять значило не что иное, как собирать дань.
Огромное большинство игуменов и епископов находи­лось в феодальном подчинении у князей, но нельзя ска­зать, чтобы у нас совершенно не было духовных сеньеров. Такими сеньерами были новгородский владыка и москов­ский митрополит. Формально последний был главою первого, но фактически зависимость новгородского вла­дыки от московского митрополита была построена на фе­одальном обычае и почти не затрагивала суверенных прав «господина великого Новгорода» и владетельных прав самого владыки. Кандидат на архиепископскую ка­федру избирался и утверждался в Новгороде, митрополит не имел права отвода и только посвящал избранного кандидата, получая за это установленную пошлину. Раз в четыре года митрополит появлялся на месяц в Новгоро­де, чтобы осуществить свое право верховного суда, тут новгородским церковникам приходилось тратиться - «тяжко же бысть владыце и монастырем кормом и дары»; иногда митрополит вызывал архиепископа в Москву «по святительским делам», интересуясь опять-таки матери­альной стороной этих «дел». Вмешательства, а тем более руководства церковными делами Новгорода со стороны Москвы не могло быть и не было никакого вплоть до подчинения Новгорода; даже и существовавшие связи нов­городцы пытались порвать. В 1384 г., воспользовавшись церковными неурядицами в Москве, когда на митрополи­чьей кафедре сразу оказались три митрополита, спо­рившие друг с другом за власть, вече постановило не обращаться по церковным делам в Москву, не давать митрополиту месячного суда в Новгороде и облечь нов­городского владыку всей полнотой церковной власти, а когда митрополит Пимен все же вздумал по обычаю заехать в Новгород, новгородцы встретили его с подо­бающими почестями, но в суде и пошлинах отказали наотрез. Только через десять лет прерогативы москов­ского митрополита были восстановлены после военного вмешательства московского князя. Если отвлечься от этих слабых связей с Москвой и оценивать положение новгородского владыки, исходя из материальной базы последнего и из совокупности его сеньериальных прав в его владениях, то мы должны признать, что нов­городский владыка в сравнении с московским митро­политом был, как сеньер, сильнее во многих отноше­ниях. В его распоряжении находились огромные земли и другие доходные статьи, управление которыми было построено по бенефициальной системе. Оно осуществ­лялось при помощи целого ряда служилых людей, носив­ших название софиян, или мирского воинства вла­дыки, или владычных дворян. Софияне разделялись на разряды в порядке иерархической лестницы и сооб­разно со своим положением занимали те или другие должности, связанные с различными кормлениями: одни занимали должности при дворе владыки в качестве столь­ников, чашников и т. д., другие посылались для управле­ния и суда в земли, подчиненные новгородскому архиепископу. Новгородский владыка, подобно его западноевропейским. собратьям, был обладателем не только меча духовного. Находясь в подчинении у «господина великого Новгорода», новгородский владыка в некоторых случаях был обязан выставлять со своих земель особый полк, так называемый владычный стяг. Воевода, командовавший этим полком, обязан был действовать во всем согласно с приказаниями владыки, который по своему положению не мог лично командовать этим полком. На этой почве иногда происходили недоразумения между владычным воеводой и другими командирами новгородского ополче­ния. Даже после присоединения Новгорода к Москве нов­городский архиепископ некоторое время оставался все тем же могучим сеньером, облеченным и военными функ­циями. Иосиф Волоцкий рассказывает про Серапиона, преемника Геннадия на новгородской кафедре, что он роздал церковные земли и имущества боярам и детям боярским, т. е. продолжал применять ту же бенефициальную систему, что и его предшественники. Такими же сеньерами, но более низкого ранга были некоторые нов­городские архимандриты.
Московский митрополит не мог сделаться таким же крупным сеньером, как новгородский владыка, ибо не располагал такими огромными владениями и не занимал по отношению к московскому князю такого независимого положения, как новгородский владыка по отношению к вечу. Однако он после новгородского архиепископа был все же самым крупным церковным вотчинником, - в на­чале XVI в. числилось зарегистрированных за митропо­литом 1825 дворов и столько же, вероятно, было незаре­гистрированных. На митрополичьих землях сидели митрополичьи бояре, из которых наиболее старые еще в XVI в. выходили на войну особым отрядом под командой владычного воеводы. Политические права московского митрополита были признаны и татарским ханом. Ярлык хана Узбека, данный митрополиту Петру, трактует мо­сковского митрополита как владетельного князя, подчи­ненного непосредственно хану, дает митрополии свободу от татарской дани, подтверждает судебные и администра­тивные права митрополита и обязывает его за это лишь немногим: «Да молит бога за нас, и за наши жены, и за наши дети, и за наше племя...»
Чтобы довершить характеристику феодальной органи­зации тогдашней русской церкви, остается указать еще две черты. Во-первых, церковное управление в сфере от­ношений между представителями церковной иерархии, подчиненными друг другу по каноническим правилам, выражалось прежде всего и главным образом во взима­нии поборов. Епископы платили митрополиту, игумены - митрополиту или епископам, приходское духовенство - епископам. Во-вторых, церковных ленов искали с такою же охотою, как и на Западе, и в связи с этим искательст­вом развивалась настоящая продажа высших духовных должностей. Выгодные игуменские и епископские места стоили очень дорого... В конце XIII в. митрополит Кирилл пробовал бороться с этим злом и созвал собор (1274 г.), на котором было запрещено брать за поставление священ­ника и дьякона больше 7 гривен. Однако это постановление осталось пустым звуком: как мы увидим в следующей главе, век спустя псковские протестанты выставляли в качестве исходного пункта своей критики господствующей церкви именно то обстоятельство, что священники и епи­скопы поставляются «на мзде».
МОНАСТЫРИ И БОЯРСКО-МОНАШЕСКАЯ ИДЕОЛОГИЯ
Мы видим, таким образом, что в удельную эпоху цер­ковная организация находилась всецело в руках господ­ствующего класса и получила формы феодальной системы господства. По отношению к черному люду, преимущест­венно по отношению к крестьянам, феодальное господст­во церкви ярче всего выразилось в организации мона­стырского хозяйства.
XIV и начало XV в.- золотое время в истории основа­ния монастырей: за один XIV в. было основано 80 мона­стырей, т. е. почти столько же, сколько за предшествую­щие три века вместе (87 монастырей), а в первую полови­ну XV в. - 70 монастырей. Монастыри основываются не только на севере; очень много монастырей в это время по­являлось и в центре, совсем недалеко от Москвы, в глухих лесных углах, еще не тронутых боярской или княжеской эксплуатацией. Основание монастыря для окрестного крестьянского населения вовсе не было таким радостным событием, каким изображают основание монастырей мо­нахи-летописцы и жития святых. Когда светильник веры, будущий святой чудотворец, рубил себе в лесу, но непре­менно у слияния двух рек, одинокую келью, зародыш будущего монастыря, окрестные крестьяне откровенно за­являли ему: «Почто в нашей земле построил еси мона­стырь? или хощеши землями и селами нашими обладати?» Этот мотив вражды крестьян к основателям монастырей, в житиях и в летописях объясняемый козня­ми диавола, имел вполне реальное основание: монастыри как религиозные учреждения крестьянам были не нуж­ны, а между тем основание монастырей неизменно сопро­вождалось пожалованием окрестных сел с «житейскими крестьяны» новым обителям. Поэтому вражда крестьян по отношению к основателям монастырей иногда конча­лась плохо для святых отшельников. Дмитрий Прилуцкнй, Стефан Мохрищский, Даниил Переяславский, Александр Куштский, Арсений Комельский и Антоний Сийский при­нуждены были уйти из тех мест, где они первоначально собирались основать обители; келью Кирилла Белозер­ского соседние крестьяне несколько раз пытались под­жечь; Григория и Кассиана Авнежских, построивших монастырь на Авнеге, соседи убили, разграбили мона­стырь и сожгли ряд построек, в кельях поселились сами, «а баб уводяху любодействовати»; Агапита Тотемского соседние крестьяне утопили. Но, конечно, победителями оставались монастыри, в защиту которых князья присы­лали военные отряды и которые постепенно распростра­няли свою власть на всю соседнюю сельскую округу.
Собранные таким грабительским путем монастырские земли по своим размерам должны были быть огромны. По свидетельству иностранцев, Адама Климента и Горсея, посетивших Москву в середине XVI в., церкви и монасты­рям тогда принадлежало не менее трети всех русских земель, причем Горсей в доказательство правильности своего показания ссылается на слова самого Ивана IV. Некоторые понятия о величине владений отдельных мо­настырей может дать перечисление сел и деревень Воло­коламского монастыря: у него было 11 сел и 24 деревни, и этот монастырь был еще не самый богатый. На свои села и деревни монахи смотрели исключительно как на источник доходов, а на крестьян - как на рабочий скот. Откровеннее всего этот взгляд выражен Иосифом Волоцким, который вообще может считаться типичным выра­зителем идеологии русского монашества XIV-XVI вв. Он говаривал, что не нужно через меру утруждать кре­стьян работою и данями: обеднеет крестьянин, обеднеет и господин земли, отдохнет крестьянин на льготе, и госпо­дину не будет убытка. И в своем уставе он предписал брать с крестьян судные пошлины в половинном размере против установленных судебников. Но это была ничтож­ная льгота, оставшаяся незаметною при том количестве повинностей, которыми были задавлены монастырские крестьяне. Например, крестьяне Константиновского мо­настыря, монастыря не из самых крупных, по уставной грамоте 1391 г., обязаны были «церковь наряжати, мона­стырь и двор тынити, хоромы ставити, игуменов жере­бей весь рольи орать изгоном и сеяти, и пожати и свезти, сено косити десятинами и в двор ввезти, ез рыбу (рыбу в загонах) бити и вешний и зимний сады оплетати, на невод ходити, пруды прудити, на бобры им в осенние пойти; а на великдень и на Петров день приходят к игу­мену, что у кого в руках, а к празднику рожь молоти и хлебы печи, солод молоть, пиво варить, на семя рожь мо­лотить, а лен даст игумен в села, и они прядут, сежи и делиневодные наряжают, а дают из сел все люди на праздник яловицу; а в которое село приедет игумен в братщину (на братский жертвенный пир в храмовый пра­здник), и сыпци дают по зобне овса коням игуменовым». Придавленные невыносимой тяжестью этих поборов и повинностей, монастырские крестьяне пробовали иногда жаловаться, искать управы на притеснителей у самого митрополита. Так, крестьяне только что помянутого Кон­стантиновского монастыря подали митрополиту Киприану жалобу на то, что новый игумен «наряжает дело не по пошлине», т. е. не по условному обычаю. Однако митропо­лит, допросив прежнего и нового игуменов, нашел, что все правильно, и предписал: «Игумена слушайте, а дело мо­настырское делайте». Крестьянам оставалось возложить надежды на бога, который должен же услышать, как вопиет перед ним «грех священнический и иноческий и кровь христианская». Однако проходили годы за годами, люди старились и умирали, нарождались новые поколе­ния, а на земле все оставалось по-старому. Мысль черно­го человека стала тогда обращаться к вопросу о загроб­ной жизни, так как на земле он не видел для себя никаких средств к спасению. Тут на помощь ему пришли христи­анские эсхатологические представления, но не из орто­доксальных умозрений отцов церкви, а из свободной апо­крифической литературы, заимствовавшей свой материал главным образом из апокрифического Апокалипсиса Петра, в основе которого лежат эсхатологические идеи того великого эллинского народно-религиозного движе­ния, которое принято называть орфизмом. Апокалипсис Петра не интересуется чудовищными картинами боя Агнца с Драконом и ничего не желает знать о смарагдо­вых и сапфировых сооружениях небесного Иерусалима; его больше всего интересует та самая геенна огненная, где вместе с сатаною будут мучиться враги народа, тор­жествовавшие свою победу над народом при жизни. И от Апокалипсиса Петра, как побеги от корня, пошли разные «Хождения по мукам», в который каждый век запечатлевал стонущий вопль угнетенных и оскорбленных о том справедливом суде и правде, которых они не находили под солнцем. Киевские, псковские и новгородские палом­ники, ходившие на Афон и в Палестину, принесли оттуда целый ряд таких «Хождений по мукам», и хотя церковь немедленно занесла их в индекс «отреченных» книг, ибо некоторые из них населяли места самых жестоких муче­ний духовными сановниками, однако эти сочинения сей­час же сделались самыми любимыми произведениями народной литературы. По их образцу в начале XV в. стали появляться первые самостоятельные русские сказания о хождениях по раю и аду, возникшие в связи с эпидемией «черной смерти», которая в это время опустошила Псков и Новгород и их области. В русских сказаниях апостол Петр заменился монахом, а Христос - ангелом; но, по существу, в их аксессуарах оригинального было мало, так как представления о физических мучениях или физиче­ском блаженстве души, представлявшейся обычно в виде самого настоящего человеческого тела, повешенного за ноги или за волосы или кипящего в смоле, вполне согла­совались с анимистическими воззрениями русской на­родной массы. Но их основная идея была внушена тогдашней русской действительностью: они восхваляют благотворителей, не притеснявших черный народ, и гро­зят адскими мучениями жадным вельможам и в особен­ности монахам, отказывавшим в помощи нищей братии, которая во время великого мора начала XV в. особенно нуждалась в куске хлеба и в крове, «обидящим, грабящим и бичем истязующим» своих крестьян. Это был первый народный протест против церковной организации как орудия господства, первое прямое произведение религи­озной реформы Владимира, протест, правда, только иде­ологический; бунтарские протесты пришли позже.
Сообразно с широкими размерами той территории, на которую простиралась хозяйская власть монастыря, рас­пылялись и сами монахи. Волоколамский монастырь был первым настоящим общежительным монастырем, где дей­ствительно все монахи жили вместе, в огромном же большинстве случаев монахи не жили в монастырях по­стоянно, а жили в монастырских селах, деревнях и мель­ницах, куда игумен назначал их управителями. Совет митрополита Киприана (конец XIV в.) управлять селами не через посредство монахов, а при помощи приказчиков из богобоязненных мирян так и остался благим пожела­нием. Сосредоточивая в своих руках огромные доходы, монастыри с середины XV в. еще более расширяют свои хозяйственные операции. Некоторые обители начинают переводить своих людей на «серебро», т. е. на денежный оброк. Из платежей этих «серебреников» и из доходов с продажи продукции монастырских имений накапливают­ся капиталы, которые пускаются монастырями в рост. Таким путем создаются еще более длинные нити отноше­ний, распыляющие еще более монастырскую жизнь. Неко­торые монастыри отпускают своих монахов ходить по людям и собирать пожертвования для монастырей. Уже в XV в. этих «прошаков», по выражению Нила Сорского, было так много, что они «отягчали вся грады и веси». Только в одном отношении хозяйственные интересы мо­настырей создавали своеобразную концентрацию:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59