На другой день после учреждения министерства Александр нашел необходимым, чтобы «его человек» занял должность синодального обер-прокурора, и на­значил на эту должность князя А. Н. Голицына, извест­ного своими атеистическими взглядами. Голицын отка­зывался: «Какой я обер-прокурор, ведь я ничему не верю!», но Александр настоял, и Голицын стал «по-язы­чески добросовестно» исполнять свою должность, не отказываясь даже от принятия икон в подарки от архие­реев. «Языческая добросовестность», конечно, была на­правлена к осуществлению «видов правительства», ко­торые клонились к полному унижению синода. В 1817 г. была обнародована новая, совсем «языческая» реформа: было учреждено министерство духовных дел и народ­ного просвещения, и ему был подчинен в качестве од­ного из отделов синод, наряду с лютеранской обер-кон-систорией, коллегией по делам католической церкви и департаментами, заведовавшими нехристианскими веро­исповеданиями. Все религиозные «орудия властвования» были уравнены и поставлены на одну доску, а во главе стал тот же «язычник» - князь Голицын. Обер-проку­рор превратился в директора департамента, а синод - в совещание при нем. Церковные иерархи признали та­кое положение православной церкви совершенно нетер­пимым; но их оппозиция была чисто кабинетской, пока вновь не возобладала реакция. Тогда они нашли себе верного союзника в лице знаменитого мракобеса и сат­рапа Аракчеева. Последний спихнул Голицына и добил­ся в 1824 г. указа о возвращении синоду прав отдельного ведомства; однако вместе с тем было окончательно оформлено и положение обер-прокурора, который по­лучил по отношению к православной церкви права ми­нистра духовных дел. В 30-х годах синодальный аппарат был преобразован по образцу министерств, а коллегия синодальных архиереев превратилась в безгласный со­вещательный орган при обер-прокуроре. Проводивший это преобразование обер-прокурор Протасов, кавалерий­ский генерал, нагнал на свою новую команду «страх и трепет», «дух из всех повышиб», «сонмом архиерейским, как эскадроном на ученье командовал». За благонадеж­ностью архиереев при нем усиленно следили жандармы. Даже благочестивый историк синода П.В. Верховский вынужден был после этого в своем исследовании кон­статировать, «что господство турок на православном Востоке с 1453 г. не могло так поработить веру и цер­ковь, как их поработил в России синодальный режим».
Однако церковь послушно и кротко переносила это порабощение, повиновалась команде не за страх, а за совесть и служила крепостному государству верой и правдой, «ибо знает осел ясли господина своего», ибо она должна была оправдать тот хлеб и то покровитель­ство и защиту, которые давало ей государство. Еще до формального превращения синода в кавалерийский эскадрон в клобуках и митрах епархиальные архиереи превратились в помощников губернаторов по церковным делам. Именно необходимостью обеспечить контроль губернаторов над епархиальным управлением и уста­новить прямую и быструю связь гражданской власти с духовной мотивировалось перераспределение епархий, предпринятое в 1784 г. после проведения нового губерн­ского уложения и нового распределения России на гу­бернии. Епархии до этого времени не совпадали с губер­ниями и областями ни по числу, ни по границам, а это затрудняло и даже делало иногда невозможными сно­шения губернаторов с архиереями. Реформа затянулась и была закончена только в 1796 г., но синод тянул дело не в силу каких-либо принципиальных разногласий - он всецело поддерживал реформу, - а в силу необходи­мости согласовать часто несогласимые счеты архиереев одного с другим и провести реформу так, чтобы было возможно меньше обиженных самолюбий. После этой реформы московский митрополит Платон с грустью дол­жен был сказать про епископат: «Мы на земле беспо­лезное бремя». Однако эта характеристика приложима к положению архиереев и до 1784 г. Правда, тогда над архиереями не было такого регулярного и близкого над­зора, как со времени нового епархиального расписания, но губернаторский и воеводский нажим все же часто давал себя чувствовать, и синод почти никогда не мог защитить архиерея, если на последнего ополчался гу­бернатор. Со времени учреждения синода назначение епархиальных архиереев и приглашение архиереев к присутствованию в синоде производилось именными ука­зами; при этом принимались в расчет отзывы и желания местных властей. При Анне Иоанновне воеводы и губер­наторы не раз начинали дела об архиереях по обвине­нию их в неблагонадежности, и, как мы увидим ниже, не один архиерей попал в результате этих дел в ссылку или заточение. Рязанский губернатор Каменский, екатерининской эпохи, ставивший себе, между прочим, задачу показать народу, «что прямая власть не духовная, а светская», был очень недоволен тогдашним рязанским епископом за строгость последнего и просил Потемки­на: «Пришлите нам какого-нибудь светского (!) архие­рея». При столкновении между архиереями и губерна­торами почти всегда перевес оставался за последними, в особенности в тех случаях, когда архиереи предъяв­ляли строгие требования относительно соблюдения цер­ковных правил, постов и богослужений, правил весьма стеснительных для веселой и «вольномысленной» елиза­ветинской и екатерининской знати.
Не менее беспомощным оказывался и синод, когда в архиерейских делах приходилось ему сталкиваться с двором и императорской властью. В хронике синода за XVIII в. мы найдем немало скандальных, а иногда чисто анекдотических историй этого рода. В 40-х годах сна­чала черниговским, а затем белгородским архиереем был молдавский митрополит Антоний, получивший ка­федру в России за какие-то важные услуги «российскому государству и всемилостивейшей государыне». Его уп­равление было сплошным скандалом: под всякими пред­логами он вымогал деньги с церквей, брал взятки, во время объездов епархии устраивал за счет ревизуемых «непристойные гульни» с женщинами, переодевался в турецкое и греческое платье и шаровары и «в образе турчанина... ездил верховою лошадью и чинил со своей, так же одетою свитою (иеромонахами и иеродиаконами) конские ристания»; всей епархии была известна и «во-лошка», жившая в саду около архиерейского дома и хо­дившая к нему «в покой» по ночам. Но все жалобы на Антония синод вынужден был оставлять без последст­вий, так как Антоний в ответ ссылался всегда на свои таинственные услуги Елизавете, и против этой защиты синод оказывался бессильным. Не менее скандально было другое дело. В 1750 г. в Петербурге появился один ловкий монах с Афона, некий Анатолий, приведший с собою разные «святыни», которыми Афон всегда изоби­ловал. Синоду Анатолий показался просто подозритель­ным проходимцем, и потому синод запретил ему слу­жить молебны и собирать деньги. Однако при дворе у Анатолия нашлись покровители, выхлопотавшие для него желаемое разрешение у императрицы Елизаветы. Синоду пришлось покориться; он пригласил Анатолия в свое заседание и дал ему свое благословение. Но на этом дело не кончилось. Пробыв в России около трех лет, Анатолий уехал назад на Афон и вернулся оттуда уже епископом, но без епархии, вроде католических епископов in partibus infidelium («в странах неверных»). Он просил у синода разрешения приехать в Россию, но синод, не желая вновь иметь с ним дела, отказал, со­славшись на то, что его епископский сан не утвержден собором окружных епископов и потому не действителен. Несмотря на это, Анатолий приехал в Россию и посе­лился в Петербурге; о приезде его сенат послал синоду извещение, что Анатолий «по касающимся к пользе вы­сочайшего ее императорского величества интереса сек­ретным обстоятельствам сюда приехал» (дело касалось вопроса о переселении славянских колонистов в Россию). Получилось странное двойственное положение: синод не признавал Анатолия епископом, а сенат и двор призна­вали и воздавали ему епископские почести. Анатолий преспокойно отправлял архиерейское служение и даже стал проситься на место запорожского архиерея. Нача­лась долгая борьба между сенатом и синодом. Сначала как будто верх одержал синод: Анатолия судили за «богопротивное епископского сана похищение» и сослали в Кондийский монастырь, лишив его священства. Однако Анатолий недолго пробыл в опале; скоро он опять по­надобился, уже Екатерине II, и опять в качестве мак­лера по поводу переселения в Россию турецких славян. Императрица издала указ синоду о возвращении Ана­толия из ссылки и о снабжении его деньгами из сумм синода на дорогу. Синод, конечно, покорился, выписал Анатолия на свой счет, пересмотрел его дело и, по пред­ложению Екатерины, не только возвратил ему священ­ство, но даже разрешил отправлять архиерейское бого­служение, т. е. признал за ним епископский сан. «Согнивший и неуврачевавшийся уд», как был назван Анатолий в первоначальном синодском приговоре, мог теперь тор­жествовать победу и благодарить «главу греческой церкви».
Как мы уже упоминали, неудобные для правитель­ства «уды» в среде епископата чаще всего оказывались питомцами киевской академии. Дело Арсения Мацеевича заставило правительство прекратить пользование этим неподходящим для него источником. Екатерина II стала замещать все освобождающиеся должности вели­короссами, кончившими московскую Славяно-греко-ла­тинскую академию. Не все из вновь назначенных епископов обладали такою же ученостью, как украинцы, но зато они были гораздо покладистее. Ученость была на­живным делом, и за нею остановки большой не было: первый же московский митрополит из великороссов, знаменитый Платон, поставил московскую академию наравне с киевской. Зато правительство больше уже не опасалось никаких «противностей» со стороны еписко­пата. Наоборот, епископаты стали заявлять себя такими верными слугами государства, что император Павел ввел награждение их светскими орденами. Митрополит Платон, которому одному из первых досталась награда орденом, был сначала очень смущен и не хотел прини­мать ее, но затем подчинился, и вскоре награды орде­нами, равнявшие духовных лиц с светскими чиновни­ками, вошли в обиход церковной жизни. Служба госу­дарству, естественно, вознаграждалась государственными же знаками отличия. Так епископат окончательно пре­вратился из князей церкви в государственных должност­ных лиц.
ПРИХОДСКОЕ ДУХОВЕНСТВО
Параллельно с уничтожением независимости от го­сударства высшего клира шло понижение и превраще­ние в «подлый род людей» приходского клира. До XVIII в. сохранялся в силе выборный порядок опреде­ления к приходам священников, установленный еще Стоглавым собором. Правда, на практике выборы сплошь и рядом заменялись покупкой церковных должностей у прихожан: за какие-нибудь 15-20 руб. прихожане охот­но представляли епископу на посвящение не самого до­стойного, а самого ловкого кандидата. Но как бы то ни было, замещение должностей приходских священников было делом свободного согласия между прихожанами и кандидатом. Первый удар этой системе был, как мы знаем, нанесен реформой Никона, когда огромному большинству сельских и городских священников приш­лось оставить свои приходы и уступить место ставлен­никам «новой веры». Если это нарушение прежнего по­рядка могло еще оправдываться чрезвычайными обстоя­тельствами, в которых тогда находилась русская цер­ковь, то последующие распоряжения Монастырского приказа 1701 г. относительно порядка замещения свя­щеннических мест были уже прямым переходом к бю­рократическому устройству клира, и притом предпри­нятым светской властью. Приказ ввел такое правило: прихожане представляют епископу не одного, а не­скольких кандидатов, сопровождая представление ружною грамотою, в которой определяется только руга священнику, т. е. размеры платы за требы и других от­числений в пользу церкви. Епископ мог не утвердить никого из кандидатов, если ни один не казался ему подходящим для должности. Это распоряжение любо­пытно поставить в связь с другим распоряжением того же Монастырского приказа: в 1718 г. были закрыты все домовые церкви, кроме церквей, принадлежавших чле­нам императорской фамилии, «ибо сие лишнее есть и от единой спеси деется, и духовному чину укоритель­ное: ходили бы господа к церквам приходским и не стыдились бы быть братиею хотя и крестьян своих в обществе христианском», мотивирует эту меру задним числом Духовный Регламент. Таким образом, частный культ был запрещен, и вместо домашних духовников, своих холопов, прихожане должны были обращаться к приходским духовникам, служителям государствен­ной церкви, А эти государственные духовники обязаны были доносить Преображенскому приказу, тогдашней политической охранке, если на исповеди им откроется «измена или бунт на государя или государство или злое умышление на честь и здравие государево и на фамилию его царского величества». Регламент оправ­дывал такое нарушение тайны исповеди словами еван­гелия: если брат согрешил против тебя, обличи его на­едине, а если не послушает, «повеждь церкви», приравнивая таким образом церковь к государственной полиции.
Постановления Духовного Регламента относитель­но приходского духовенства окончательно сводят па нет приходские выборы, оставляя на их месте простую фикцию. Право поставлять приходских священников присваивается в Регламенте епископам, по представ­лениям или «заручным» прихожан; но кандидаты дол­жны иметь обязательно образовательный ценз, пройти архиерейскую школу. Мы еще будем иметь случай коснуться этого образовательного ценза по существу; по отношению к приходским выборам он означал по существу дела их ликвидацию, так как кандидатов приходилось искать у тех же архиереев. Поэтому заручные стали вскоре простою формальностью, и в кон­це XVIII в. прихожанам, вспоминавшим о своем фор­мальном праве выборов, митрополит Платон ответил прямо и ясно: «Ваше дело орать да пахать, а мое - вам попов давать». В сельских местностях еще имела неко­торый вес рекомендация помещика, которого кандидат старался наперед задобрить в свою пользу каким-ни­будь «презентом». В городских приходах заручная ста­ла просто необходимым документом, который прихо­дилось подавать при прошении архиерею. Но и эта фикция выборов формально была отменена при Павле Петровиче. Случайное участие в крестьянских бунтах сельских священников обратило внимание правительст­ва на «дурной остаток старины», и его было решено немедленно искоренить. Указом синода 24 июня 1797 г. все пункты Духовного Регламента, касающиеся заручных приходских челобитий, были отменены, и было предписано прошения об определении на места при­ходских клириков подавать «за подписанием одних только желающих поступить в священство и церковно-служительские чины, с приложением от прихожан одобрений о честном их поведении». Через несколько лет и эти аттестации от прихожан были заменены атте­стациями духовно-учебного начальства. Это было фор­мальное упразднение уже не существовавшего поряд­ка. Фактически давно распоряжение приходскими ме­стами находилось в руках епархиальных архиереев, за­мещавших места кандидатами, когда те сидели еще на школьной скамье.
Но в XVIII в. и в первой половине XIX в. полная бюрократизация церковного клира еще не была достигнута. Этому мешал чрезвычайно характерный пережи­ток феодальной церковной организации, препятство­вавший заключению приходского клира в строгие шта­ты. Вплоть до XVIII в. организация церкви сверху до­низу была системой кормления, выражаясь русским термином, или феодальной, выражаясь научным тер­мином. И высшие и низшие клирики смотрели на свои должности прежде всего как на доходные лены, «иска­ли не Иисуса, а хлеба куса», как образно выразился Дмитрий Ростовский. Приходские священники не толь­ко покупали должности, но и «корчемствовали» ими, т. е. отдавали их в аренду и продавали; старались воз­можно сытнее жить на счет прихожан, требуя, чтобы в праздничные дни те ставили причту обильное угоще­ние, и при этом, конечно, обнаруживали великую «си­лу и храбрость к питию»; извлекали большие доходы из своей службы, отправляя за крупную ругу недозво­ленные требы - давали раскольникам фиктивные сви­детельства о крещении детей и о причащении, венчали браки в недозволенных степенях родства. Секуляриза­ция положила конец системе кормления по отношению к епископату; штатное жалованье стало главным ис­точником существования епархиальных архиереев еще в первой половине XVIII в. Но в среде приходского ду­ховенства систему кормления было уничтожить труд­нее. Там она не только осталась, но благодаря уничто­жению приходских выборов окрепла и стала чуть ли не священным обычаем. Ранее, когда право прихожан выбрать любого кандидата или продать место любому кандидату не было пустым звуком, случаи наследст­венной передачи и перепродажи мест были часты, но не постоянны и не повсеместны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59