«Аз есмь бог, пророками предсказанный, сошел на землю для спасения душ человеческих: нет другого бога, кроме меня» (1-я заповедь); «нет другого учения, не ищите его» (2-я заповедь) и «святому духу верьте» (12-я заповедь). Другого бога, кроме Саваофа, воплотивше­гося в Даниле, нет, но его сын, Христос, воплощается постоянно. Первый Христос был Иван Суслов, из оброч­ных крестьян Муромского уезда; о нем ходили также многочисленные легенды, перерабатывавшие мотивы из библейской истории рождения Исаака и, конечно, еван­гельской, - у Суслова было и 12 апостолов, и богородица «девица краснолична», он был распят на Красной пло­щади, но воскрес и явился своим последователям в селе Пахре, его второй раз распяли, он опять воскрес и воз­несся на небо. Но о Суслове мы имеем также сведения и чисто исторического характера. О нем упоминает в своем «Розыске о брынской вере» Дмитрий Ростовский. По словам Дмитрия, Суслов называл себя Христом, имел «корабль» (хлыстовскую общину) в селе Павлово-Перевозе на Оке в 60 верстах от Нижнего и оттуда ездил для проповеди вниз по Оке и по Волге. Судя по следствен­ному делу 1733 г., Суслов в первых годах XVIII в. жил также в Москве, имел торговлю в Масляном ряду и уст­раивал в своем доме хлыстовские радения. За Сусло­вым явился, как говорит хлыстовская легенда, второй Христос, Прокопий Лупкин, а за Лупкиным - множество других.
Со времени Лупкина история секты выходит из об­ласти исключительно хлыстовской традиции и освеща­ется уже документальными данными. Лупкин был аре­стован по первому делу о хлыстах, возникшему в 1716- 1717 гг.; из дела видно, что этот Христос был из стрель­цов, был сослан после бунта 1689 г. в Нижний, стал зани­маться торговлей, затем, по-видимому, переехал под Углич и там в монастырской деревне Харитоново держал «корабль», к которому принадлежали 21 человек монас­тырских крестьян, арестованных вместе с Лупкиным. В 1725 г. официально доносили о появлении на Дону Христа Агафона, из казаков, с 12 апостолами и богома­терью. В 1732-1733 гг. в Москве по доносу разбойника Караулова возникло и разбиралось большое дело о хлыс­тах, по которому привлекались «разных чинов люди», в том числе несколько монахов и монахинь московских монастырей, три московских купца и несколько десятков крестьян, из коих часть монастырских; по этому делу трое обвиняемых было казнено и 116 человек были биты кнутом и сосланы в Сибирь и в отдаленные монастыри. Однако эта репрессия не остановила развития секты, и в 1745 г. по доносу сыщика Ваньки Каина возникло в Москве новое огромное дело о хлыстах, тянувшееся до 1752 г. Следствие открыло ряд хлыстовских общин не только в Москве, но и в Петербурге, в Ярославской, Вла­димирской, Костромской, Нижегородской, Тамбовской, Пензенской, Тверской и Вологодской губерниях. Было привлечено 416 человек, в числе которых 68 монахов и монахинь, 7 беглых клириков, 17 мещан и купцов, 284 кре­стьянина, из них 135 монастырских, 75 дворцовых, 74 по­мещичьих, один дворянин - капитан Смурыгин - и 33 лица неизвестного звания и местности. В качестве «главного начальника ереси» привлекался московский купец Сапожников, а в качестве Христа фигурировал юродивый проходимец Андрей (Андреян) Петров. Дело закончилось также суровыми репрессиями, хотя казнен никто не был, 62 «учителя и пророка», в том числе 28 женщин, были наказаны кнутом и сосланы на при­нудительные работы, монахов и монахинь разослали по дальним монастырям, а крестьяне частью были биты кнутом и также сосланы на принудительные работы, ча­стью были отданы в солдаты и матросы; 47 человек были отпущены на свободу без наказания. Со времени Пет­ра III и Екатерины II преследования хлыстов прекраща­ются, и секте была предоставлена относительная свобода.
Как видно из этих данных, социальная база хлыстов­щины почти с самого возникновения секты была неодно­родна. Возникнув в крестьянской среде, секта очень быстро проникает в города, хотя, как показывают стати­стические данные по делу 1745-1752 гг., главным ее средоточием все же остается деревня. Москва дала всего 140 обвиняемых из 416, а из других городов всех вместе не более 10. В города секта проникла через оброчных крестьян - уже Суслов был, как мы видели, московским лавочником из оброчных крестьян; с другой стороны, те же крестьяне, но уже дворовые, из монастырских слу­жителей (25 человек по делу 1745-1752 гг.), разносили секту по монастырским деревням, и отсюда - преобла­дание в числе крестьянских последователей секты именно монастырских крестьян (по делу 1745-1752 гг. - 135 че­ловек из 284, т. е. около 47%). Если вполне понятно про­никновение секты в среду городских лавочников и ремес­ленников, то не так ясно, каким образом она заразила монастыри. Вероятнее всего, здесь играли роль два об­стоятельства. Монастыри в XVIII в., и особенно в первой его половине, были пристанищем всякого рода «бывших» людей, которые на 90% были так или иначе в своем прошлом связаны с крестьянством. Это одна сторона дела. Другая заключается в том, что секта распростра­нилась почти исключительно среди монахинь - из 68 мо­нашествующих, привлеченных по делу 1745-1752 гг., монахов было только 6, а все прочие были монахини и послушницы, причем два московских женских монастыря, Ивановский и Варсонофьевский, оказались целиком при­мкнувшими к секте во главе с игуменьями. Ниже мы увидим, что некоторые специфические черты хлыстовской обрядности отвечали именно психопатическим настрое­ниям женской части монашества, и тут лежит второй момент, объясняющий проникновение секты в монастыри. Что касается крестьянской части сектантов, то и она была неоднородна. Рядом с подлинным земледельческим кре­стьянством, которое, как мы знаем, именно в монастыр­ских деревнях было особенно задавлено и забито, мы встречаем и более зажиточных дворцовых крестьян, и крестьян таких сел, как Павлово и Ворсма Нижегород­ской губернии, где уже в XVIII в. существовала кустар­ная металлическая промышленность, встречаем также московских дворовых людей не только монастырских, но и помещичьих - челядь княгини Черкасской почти по­головно принадлежала к «кораблю» Андреяна Петрова. Пестрота составных элементов хлыстовщины отрази­лась самым ярким образом на идеологии секты. Возник­нув в крестьянской среде, идеология хлыстовщины сохра­нила в качестве основного тона крестьянский колорит, в особенности в области верований, не шедших далее примитивных воззрений крестьянской религии; но хлыс­товская легенда и мораль подверглись в городской среде соответствующей обработке и приобрели черты двойст­венности. Также и практика - обрядовая и организаци­онная сторона - в городских общинах окрашена некото­рыми специфическими чертами, отражающими те запро­сы, с которыми подходил к ним крепостной крестьянин, с одной стороны, и начинающий капиталист, с другой сто­роны. Эта пестрота и двойственность постоянно будут встречаться нам при анализе идеологии и практики хлы­стовщины.
Новое откровение, которого искала хлыстовщина, яв­ляется вполне твердым лишь в 12 заповедях Данилы, в которых содержатся практические правила элементар­ной морали, вроде запрещения кражи, блуда, пьянства, и предписания о дружбе, гостеприимстве и молитве. Ха­рактерно, что все это типичные требования бюргерской морали, в особенности запрещение кражи, блуда и пьян­ства и требование гостеприимства. Барщинному крестья­нину, находившемуся на положении раба, они чужды и не нужны, но на их соблюдении строил успех своего накопления оброчный крестьянин в городе. Начинающий капиталист всегда строг в требованиях для других и сни­сходителен к себе; поэтому он всегда за твердые правила, подкрепляемые угрозами там, где это нужно; и мы ви­дим, что за нарушение заповеди о запрещении воровства хлыстовская мораль грозит самыми страшными карами на том свете. Остальное содержание хлыстовского откро­вения, касающееся области верований, было текучим и по своим основным чертам было сходным с анимистиче­ской крестьянской идеологией; влияние города лишь изредка проскальзывает в отдельных нотках. Текучесть откровения определялась тем способом, посредством ко­торого хлысты его получали. Откровение дается «духом», которому надо верить; «дух» сходит на сектантов во время их радений, открывает им истину и дает блажен­ство. Однако содержание этой области откровения, не­смотря на его текучесть, окрашено некоторыми неизме­няемыми тонами, восходящими, очевидно, к самым пер­вым моментам возникновения секты и ставшими чем-то вроде традиционных границ, поставленных хлыстовскому мифотворчеству крестьянским миросозерцанием, в кото­ром анимистическая мифология переплеталась с элемен­тами христианской мифологии, поскольку эта последняя была знакома крестьянству из христианского богослуже­ния. Только откровение о будущем, хлыстовская эсхато­логия, до известной степени выходит из этих традицион­ных рамок, раскрывая мечты хлыста о той воле, которая сейчас казалась ему лишь схваченной, но еще не пой­манной окончательно птицей.
Хлыстовский миф прежде всего останавливается на характеристике «духа». «Дух» хлыстов - это старое сла­вянское «красное солнышко», которое обогреет их, изму­ченных морозами, «сирот бедных». В других хлыстов­ских песнях дух изображается или в виде молодца, раз­гуливающего по саду с гусельками, или сокола ясного, или соловья, поющего в сердце у батюшки. Саваоф и Христос, правда, снабжаются всеми атрибутами боже­ства - и всеведением, и всемогуществом, и милосерди­ем; они окружены ангелами, архангелами, херувимами и серафимами. Но в то же время, изображая величие своих божеств, хлысты не могли отрешиться от представления о своих земных царях и богах: на седьмом небе у Сава­офа дворец, в нем он «ликует»; в кабинете (!) его «ангелы трепещут, его на престоле они всегда тешут»; Христос - царский сын в смарагдовой короне, полковник полковой; на седьмом небе у него тоже «грады, зелены сады, тро­ны, дворец, золотой престол» и... канцелярия, где ангелы записывают имена сектантов в книгу животную; богоро­дица - царица-матушка, у нее на небе терем и служат ей, как барыне-помещице, девушки, целые полки деви­ческие, которые ходят по зеленому саду, рвут яблоки, кладут их на золотое блюдо и подносят их царице-ма­тушке. С другой стороны, богородица отождествляется с «матерью святой землей», насыщающей людей своими дарами.
Рядом с этим бог изображается в песнях и в таком виде, что его не отличишь от простого мужика. Бог сам варит «пиво» для хлыстовских радений, а богородица и дух помогают:
Аи, кто пиво варил?
Аи, кто затирал?
Варил пивушко сам бог,
Затирал святой дух,
Сама матушка сливала,
Вкупе с богом пребывала,
Святы ангелы носили,
Херувимы разносили,
Херувимы разносили,
Серафимы подносили.
Это «пиво», нечто вроде божественной сомы инду­сов, и нарисовало хлыстам изображенный в песне хлыс­товский Олимп, сотканный из странной смеси старинных анимистических воззрений, христианской мифологии и привычных представлений холопствующего миросозерца­ния крестьянства.
Седьмое небо, где в образе доброго барина и доброй барыни живут бог и богородица, - предмет страстных желаний и всех помышлений сектантов. В здешнем мире последователей Данилы Филипповича за соблюдение веры и ее тайны бьют кнутом, жгут огнем; приходится им терпеть, убегать, как делали первые последователи секты, которым в костромских лесах приходилось «лис­том, кореньем питатися», жить нагими, «зноем опаляться и хладом омерзати». Но Данила заповедал терпеть: «Кто вытерпит, тот будет верный, получит царство небесное, а на земле духовную радость», - говорится в его 10-й за­поведи. Практика хлыстовщины и заключалась в том, чтобы терпеть и отдыхать только на радениях, где чело­век получал земную радость, предвосхищая небесное блаженство.
Культ хлыстовщины весь направлен к одной цели: дать человеку эту духовную радость, которая для кре­стьянской эксплуатируемой массы была своеобразным гашишем, самоодурманиванием, а для буржуазных вер­хов - средством властвования над сектантскими низа­ми. Несомненно, что первоначально эта духовная радость приравнивалась к вхождению в человека «духа» и дости­галась простым верчением по кругу, мистическим хорово­дом, подобно тому как прибегали к такому же кругу для получения «духа» крестьянские староверы XVII в. Но с течением времени хлыстовское радение сделалось свое­образным обрядом, обставленным некоторыми подгото­вительными упражнениями и происходившим по опреде­ленному чину. Подготовительные церемонии мотивирова­лись общераспространенным в мистических сектах взгля­дом, что божественный дух не может сойти на человека нечистого, окруженного злыми духами, происшедшими от душ умерших злых людей и постоянно искушающими верных; с другой стороны, плоть человека сама по себе есть зло, от нее происходят искушения и грех. Для полу­чения духовной радости надо очистить плоть, эту «нечис­тую свинью», аскетическими подвигами. Заповеди Дани­лы содержали уже некоторые аскетические предписания: «Хмельного не пейте, плотского греха не творите; не женитесь, а кто женат, живи с женою, как с сестрой; неженимые не женитесь, женимые разженитесь». Прак­тика показала, что этих заповедей недостаточно, и в последующее время выдвинулось требование поста перед радениями. Исполнять такой закон было трудно; это был закон «не простой, не простой - трудовой, трудовой - слезовой»; но зато и велика была «духовная радость», которую получали хлысты на радениях.
Акты следственной комиссии 1732-1733 гг. подни­мают до известной степени завесу над тайною обрядно­стью хлыстовских радений XVIII в., происходивших «с прилежным укрывательством». После общей трапезы собравшиеся хлысты садились на лавках, мужчины и женщины друг против друга, под председательством «оной прелести предводителя, мужа или жены», или, по терминологии сектантов, кормщика или кормщицы «ко­рабля»; предварительно все переодевались в белые, «радельные» рубашки, длинные, доходившие почти до пят, или принесенные с собой, или розданные кормщицей «корабля». Затем, после протяжной вступительной пес­ни, кормщик или кормщица давали благословение по очереди всем присутствовавшим, и один за другим по­следние пускались парами в быструю пляску, с высоким подскакиванием, с пением, переходившим под конец в дикие выкрикивания; некоторые били себя в то же время жгутами, палками, цепами. Эта пляска и самоистязание приводили сектантов одного за другим в состояние рели­гиозного экстаза; им казалось, что их поднимал сам святой дух, по слову пророка «вселюся в них и похожду». Пение, сначала тихое и медленное, превращалось в быст­рый и громкий припев:
Катает у нас в раю птица,
Она летит,
Во ту сторону глядит,
Да где трубушка трубит,
Где сам бог говорит:
Ой, бог! Ой, бог! Ой, бог!
Ой, дух! Ой, дух! Ой, дух!
Накати, накати, накати!
Ой, Era! Ой, Era! Ой, Era!
«По таковом бешеном бегании» наступал момент выс­шей «духовной радости»: некоторые из присутствовавших падали в полуобморочном состоянии на пол и начинали изрекать пророчества; в этот момент, по мнению хлы­стов, на них уже сошел дух, и пророки говорят не от себя, а от духа:
Накатил, накатил
Дух свят, дух свят!
Царь дух, царь дух!
Разблажился, разблажился
Дух свят, дух свят,
Ой, горю, ой, горю!
Дух горит, бог горит,
Свет во мне, свет во мне,
Свят дух, свят дух!
Эта картина радений, изображаемая в следственных делах о хлыстовщине, рисует хлыстовский обряд совер­шенно в таких же чертах, какие свойственны экстатиче­ским обрядам в других религиях и сектах, начиная с израильских пророков и арабских дервишей и кончая бичевалыциками и квакерами XIV-XVI вв. в Западной Европе.
Но хлыстовский обряд не был только средством при­влечения хлыстами в себя «духа». Если обратиться к пес­ням, исполнявшимся во время радений, то мы увидим, что обряд радения понимался хлыстами также в каче­стве акта подражательной драматической магии, посту­лирующего действиям радеющих соответственные дейст­вия богов хлыстовского Олимпа. «Рубашечки», «полотенчики» и «жгутики», говорит одна песня, дает радеющим сама богородица; устанавливает «людей божиих во еди­ный круг Иоанн Предтечь», он же «воспевает песни ар­хангельски» и «скачет, играет по давидову»; затем вос­стает из гроба сам Иисус Христос и начинает «скакать» с хлыстами, «сокатывает» святой дух, и начинает ходить среди «людей божиих» «во святом кругу сам бог Сава­оф». Другими словами, кормщица изображала богороди­цу, кормщик - Иоанна Предтечу, Христа - очередной Христос, а пророк - бога Саваофа. Перед нами такой же магическо-мистический акт, каким была первоначальная христианская евхаристия, целью которой было призвать в среду общины Христа и вступить с ним в общение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59