Однако испанская война скоро (начиная с 1740 года) стала частью войны за ав­стрийское наследство. (Английский парламент уже в 1741 году проголосовал за субвенцию размером в три­ста тысяч фунтов в поддержку «Pragmatika Sanctio», то есть Марии-Терезии. Долгая война закончилась лишь в 1748 году, подписанием Аахенского мира.)
29 октября 1739 года. Уэлш, издатель Генделя, объяв­ляет подписку на издание партий 12 кончерто гроссо. 31 октября 1739 года. Гендель вновь получает патент на издание своих произведений, на этот раз от короля Ге­орга II.
Зима 1739 года проходит под знаком войны и ужас­ных морозов. В этом году Гендель, ради разнообразия, вновь снимает у Джона Рича театр «Lincoln's Inn Fields». Сезон он открывает в день Цецилии. Об этом - как и о ноябрьских морозах - сообщается в объявле­нии, помещенном 17 ноября в «Лондон дэйли пост»: «В четверг, 22 ноября (в день св. Цецилии) в королевском театре „Lincoln's Inn Fields" исполняют „Оду" м-ра Драйдена, вместе с двумя оркестровыми кончерто, ко­торым предшествует „Празднество Александра" и ор­ганный концерт. Будут проведены особые приготовле­ния, для того чтобы держать здание в тепле, и, для большего удобства, переход с улицы до дверей будет покрыт». Под «Одой мистера Драйдена» следует пони­мать недавно законченную «Оду святой Цецилии». На премьере партию сопрано пела Ла Франчезина, тено­ра - м-р Бёрд. 27 ноября «Ода» была исполнена вновь, несмотря на сильный мороз.

13 декабря Гендель включает в программу «Ациса и Галатею», на этот раз в окончательной форме. Этим произведением Гендель создает новый, непривычный для того времени жанр, который отличался от светской оратории тем, что его исполняли в декорациях и костю­мах, но отличался он и от современной ему итальянской оперы, так как важную и значительную роль в нем получили хоры.
Сюжет произведения берет начало в греческой мифологии, в XIII части «Метаморфоз» Овидия. В нем рас­сказывается грустная история Галатеи, дочери Нерея, морской богини наподобие Афродиты, и ее земного возлюбленного прекрасного Ациса.
Горестные настроения, царившие зимой 1739 года, характеризуют несколько строк из письма Ричарда Уэста от 13 декабря, адресованного премьер-министру Уолполю: «Театральных пьес нет, а то, что есть, скверно. У Генделя этой зимой был всего один концерт. Нет оперы, нет ничего. Все для войны и адмирала Хэдокка [командующий Средиземноморским флотом]...»
1740
1740 год начинается в точно таких же обстоятельствах: Гендель работает как одержимый; морозы стоят неиз­менно. 19 января Гендель приступает к сочинению но­вой оратории под названием «L 'Allegro, il Pensieroso ed il Moderate» («Жизнерадостный, задумчивый и сдер­жанный»). Первые ее две части написаны на основе тек­ста Мильтона, автором третьей части вновь является Дженинс. 9 февраля оратория закончена. 7 февраля предполагалось исполнение «Ациса и Галатеи», однако из-за сильного мороза оно не состоялось и было перене­сено на 14 февраля. Но и на этот раз представление не состоялось, теперь из-за болезни двух исполнителей, хотя в объявлении уже указывалось, что «из-за сильного холода перед всеми дверьми будут повешены портьеры, и на протяжении всего представления зал будет отапли­ваться».
27 февраля 1740 года. Проходит премьера новой ора­тории Генделя, «L'Allegro, il Pensieroso ed il Moderato».
На премьере прозвучал и один из недавно законченных кончерто гроссо, Гендель также исполнил свой Концерт для органа с оркестром си-бемоль мажор, который был закончен несколькими днями раньше (17 февраля). Это произведение позже вошло в цикл органных концертов, Опус 7. Приводим фрагмент статьи из «Лондон дэйли пост», сообщавшей о представлении: «Ложу партера и ярус открывают в четыре часа, другие ложи - в пять. В театре будут приняты особые меры против холода на протяжении всего представления». Новая оратория, партии в которой исполняли Ла Франчезина (сопрано), Рашел (тенор-альтино), Бёрд (тенор) и Рейнхольд (бас), в течение сезона прошла пять раз.
Гендель к этому времени располагал уже соответ­ствующим ораториальным репертуаром и мог предло­жить публике разнообразную программу. 21 марта он возобновляет «Саула», 26-го - «Эсфирь», затем, 1 ап­реля, «Израиля в Египте». На каждом представлении звучали органные концерты, которые Гендель исполнял сам, и новый кончерто гроссо.
В конце концов в программу попадает и «Ацис и Галатея», ее исполняют 28 марта в пользу общества, ока­зывающего помощь престарелым музыкантам и сиро­там. Гендель, учитывая благотворительную цель кон­церта, превзошел себя: кроме ставших уже привычными кончерто гроссо и органных концертов была исполнена также «малая» «Ода святой Цецилии».
В апреле выходят партитуры 12 кончерто гроссо, в издательстве Уэлша, из каталога которого выясняет­ся, что на партитуры подписалось в общей сложности сто человек; гораздо больше подписчиков нашлось на партитуру цикла - было заказано 122 экземпляра. Ин­тересно, что наряду с традиционными покровителями Генделя - членами королевской семьи и дворянством - на произведение подписалось и много музыкальных обществ, «музыкальных клубов».
Данный сезон также не принес Генделю много успе­хов. Около дюжины представлений ораторий, которые из-за сильных морозов не очень посещались, не принес­ли особой прибыли. Гендель решил продолжить и за­кончить начатую и отложенную в 1738 году оперу «Именео»: увертюра ее была написана в сентябре 1740 года в нидерландском Харлеме, дата окончательного завершения оперы: 10 октября.
В это время в Гамбурге выходит большой труд Маттесона «Grundlage einer Ehren-Pforte», содержащий биог­рафии музыкантов. Маттесон несколько лет осаждал Генделя письмами, чтобы тот помог в его работе напи­санием автобиографии. Вначале Гендель вежливо от­малчивался, а в конце тридцатых годов окончательно отказался. Маттесон жалуется: «Некоторые великие князья искусства очень небрежно отнеслись к моей про­сьбе прислать мне информацию. Не жалко разве, что мы не могли включить в наш труд подробные и основатель­ные, собственноручно написанные статьи Кайзера или Генделя, подобные той, какую мы смогли поместить о достойном всяческих похвал Телемане? Оба оставили нас ни с чем: один между делом умер, другой устранился от этого». Подготовительную работу по созданию книги, включающей биографии 148 «выдающихся» му­зыкантов, Маттесон начал уже в 1714 году. Кстати, просьбу Маттесона не удовлетворил и Бах - его биог­рафия также отсутствует среди биографий «выдающих­ся музыкантов»...
8 ноября 1740 года. Гендель начинает второй сезон в театре «Lincoln's Inn Fields». На этот раз в программу включается «Парнас на Фесте» и, как обычно, кончерто гроссо и органные концерты. Однако вскоре Гендель вновь берется за оперу.
Мисс Донелэн, примыкающая к кругу друзей миссис Пендэрвес, пишет 15 ноября своей подруге, мисс Робин­сон, следующее: «На будущей неделе Гендель показыва­ет новую оперу. Те, кто присутствовал на репетиции, говорят, что она очень недурна. Скажи Пен [миссис Пендэрвес], что в ней есть ,,львиная ария"...»
Эта «львиная ария» есть не что иное, как один из фрагментов впервые исполненной 22 ноября 1740 года новой оперы Генделя, «Именео», точнее ария Ардженто из второго действия, начинающаяся словами: «Su l'агепа di barbara scena in campo feroce leone». «Именео» потерпел сокрушительный провал: на 29 ноября назна­чили новый спектакль, но из-за болезни исполнительни­цы главной роли Ла Франчезины его пришлось перене­сти на 13 декабря. Это было второе и одновременно последнее исполнение оперы.
1741
Примерно в одно время с «Именео» Гендель работал и над другой оперой: сочинение «Деидамии» он начал 27 октября и закончил 20 ноября. После неуспеха «Име­нео» в программу было включено это произведение. Премьера его состоялась 10 января 1741 года. Между тем были заключены контракты с несколькими новыми певцами, в том числе с синьорой Монца, которую анга­жировали на исполнение партий второго сопрано. В письме от 21 декабря 1740 года миссис Пендэрвес вспоминает о ней так: «Господин Гендель заключил контракт с новой певицей из Италии. Голос ее - что-то среднее между голосами Куццони и Страды, сильный, но не грубый; внешность ужасно плохая, потому что она очень мала ростом и страшно горбатая. Донелэн [под­руга миссис Пендэрвес] похвально отзывается о ней; она выйдет на сцену только после рождества, так что я не пропущу ее первое выступление». Но опере не помогают и новые певцы: после трех представлений «Деидамия» окончательно исчезает из репертуара.
Это была последняя попытка Генделя в оперном жан­ре. Итальянская опера была обречена на гибель, потому что уже не имелось ни одного певца, от которого - как в свое время от Куццони, Фаустины, Сенесино или Фаринелли - публика могла бы прийти в экстаз. Напрас­но Гендель писал хорошую музыку: публика шла в те­атр не ради музыки, а ради певцов.
10 февраля 1741 года. «Деидамия» была сорок четвер­той исполненной оперой Генделя. Последнее ее пред­ставление состоялось в этот день. Этим спектаклем Ген­дель окончательно простился со сценой.
Второй крах
(1741)
В сезоне 1741 года Гендель еще проводит несколько ораториальных представлений, исполняя на них свои более ранние произведения. Так, 21 февраля - «Allegro», а 28-го - «Ациса и Галатею». На этом представлении выступил и выдающийся итальянский скрипач и компо­зитор Франческо, Верачини, исполнивший концерт собственного сочинения. Готовность Генделя к помощи характеризует хотя бы тот факт, что исполнение своих ораторий он неизменно устраивал в «Lincoln's Inn Fields», театре относительно малой вместимости, но когда он давал благотворительное представление в пользу престарелых музыкантов и членов их семей, то снимал намного более вместительный театр «Haymarket». В программе этого представления (14 марта) был «Парнас в Фесте», с теми же декорациями и костюмами, которые можно было увидеть на премьере, состоявшей­ся в 1734 году, на торжествах по случаю свадьбы вели­кой принцессы Анны. В антрактах выступили и члены благотворительного общества, среди них гобоист Саммартини и виолончелист Капорале.
Исполнением 18 марта «Саула» и 8 апреля «L'Allegro ed il Pensieroso» Гендель закончил ораториальный сезон в Лондоне. Последнее представление заслуживает вни­мания по многим причинам. Во-первых, Гендель исполнил части, написанные только на текст Мильтона, а на­ряду с привычными кончерто гроссо и органным кон­цертом включил в программу и «малую» «Оду святой Цецилии». Другой факт, заслуживающий большего внимания: оповещающее об исполнении оратории объ­явление в газете «Лондон дэйли пост» от 8 апреля за­канчивается следующим призывом: «Поскольку это последнее представление, знать и другие посетители же­лают приобрести билеты в ложу, что придает мне сме­лости (и, надеюсь, не вызовет негодования) определить цены на билеты как в партер, так и в ложу в полгинеи. Цена на билеты в первый ярус - 5 шиллингов, во второй - 3 шиллинга». (Цена билетов в ложу партера была обычно 5 шиллингов.)
Другими словами, Гендель как бы объявляет «про­щальный вечер» и - впервые в жизни - от первого лица обращается к публике с оповещением. Призыв приносит результаты. Мисс Донелэн 11 апреля пишет мисс Робинсон следующее: «С тех пор как ты уехала, единственным моим развлечением был последний вечер Генделя, на котором присутствовала очень хорошая публика».
О том, насколько этот концерт был «прощальным вечером» свидетельствует дневник пэра Эгмонтского: «Я был в театре ,,Lincoln's Inn", чтобы в последний раз послушать музыку Генделя: он собирается поехать в Германию, на какой-либо из курортов».
Правдиво было сообщение или нет, но во всяком случае в кругах любителей музыки могла распростра­ниться весть, что Гендель покидает Англию, где в пос­леднее время, после долгих лет больших успехов и при­знания, его постигло столько ударов, неудач и матери­альных убытков. Некоторую информацию по этому поводу дают не только два приведенных выше фрагмента из писем, но, в первую очередь, то длинное письмо, которое появилось в номере «Лондон дэйли пост» от 4 апреля и принадлежит перу не пожелавшего себя на­звать И. Б. Письмо имеет документальное значение, поэтому приводим его почти полностью: «В такое вре­мя, когда столь важна партийная жизнь и когда поли­тика привлекает внимание не только ежедневных газет, но и всего человечества, может показаться необычным мое письмо на музыкальную тему... Мои мысли о власти музыки вызвал плакат, оповещающий, что в будущую среду господин Гендель проводит в „Lincoln's Inn Fields" последнее ораториалъное представление. Музыка Ген­деля пленяла меня начиная с детских лет и вплоть до настоящего времени, и я чувствую себя как бы его долж­ником за одну из самых больших радостей, на которые только способна наша натура; я считаю своей обязанно­стью (хотя мы и не знакомы лично) в такое время, когда стало модным относиться к нему с пренебреже­нием, публично рекомендовать его любви и милости пуб­лики большого города, которая вместе со мной столько наслаждалась гармонией его композиций.
Котсони [Куццони], Фаустина, Кеносини [Сенесино] и Фаринелли очаровали наш слух: как сумасшедшие бе­жали мы за ними и раскололись на партии ради одного или другого из них с таким жаром, словно страна пылала в огне. Голоса их действительно были приятны для слу­ха, но ведь это Гендель дал им случай проявить себя; музыка его пленила наши души и воспламенила на сума­сшествие по отношению к отдельным исполнителям. В этом проявилось его величие, хотя сила его осталась невидимой; певец получал от этого пользу и похвалы, настоящей же ценностью была незаметная и невознагражденная, небогатая, но гордая судьба забытого ма­стера.
Существует ли в мире такая нация, где знакомы с властью музыки, но не знают имени Генделя? Не носим ли мы гордое звание хранителей искусств и наук во всей Европе? И если мы говорим о великих гениях, нами же порожденных или находящихся среди нас, можем ли мы забыть Генделя? И сейчас, после того как на протяже­нии многих лет мы располагали им, из-за одного нечаян­ного ложного шага мы совершенно оставляем его, и он должен испытывать нужду в такой стране, которой долгое время служил? В стране гласности и обществен­ного мнения, где так ценят изящные искусства и где заслуги самых выдающихся мастеров сопровождаются столь достойными знаками признания и поощрения, что гении из других стран часто жалеют, что родились не здесь? Это невозможно! И если мы не желаем забо­титься о нем, то подумаем хотя бы о себе, дабы сохра­нить добрую славу в культурном мире; и если старость или болезненность, или гордость, столь неотделимая от человеческого величия, та гордость, которая вдохновила Горация на «Exegi monumentum», а Овидия на «Jamque opus exegi», гордость, которая увенчала могилу Архиме­да сферой и цилиндром, а могилу Корелли - мелодией, я говорю, если эта гордость была оскорбительна, - не нужно принимать ее во внимание точно так же, как солнечные пятна, ведь, хотя это и пятна, они не затеня­ют большого таланта.
Можете догадаться, господа, что, собственно гово­ря, я хочу сказать своим письмом. Мне хочется наде­яться, что я смогу обеспечить защиту Генделя и скло­нить на его сторону тех господ, которых чем-либо оби­дело поведение этого великого человека (ибо в музыкальном мире Гендель останется великим человеком и в том случае, если против этого свидетельствует его неуда­ча), возвратить ему милость и освободить его от пре­следований мелких людишек, которые, использовав недо­вольство знати, срывают его афиши, едва их расклеили, и еще тысячью других способов оскорбляют его и нано­сят ему урон. Я уверен, что они снова проявят к нему благосклонность и отнесутся к делу без пристрастия; между тем общественность должна позаботиться о том, чтобы Гендель не испытывал ни в чем нужды, в противном случае это было бы непростительной небла­годарностью; и поскольку ораториальное исполнение в среду является последним в нынешнем сезоне и, если верить известиям, последним в этой стране, напол­ним его дом на этом последнем концерте дружествен­ным и доброжелательным великодушием и покажем пе­ред его отъездом, что Лондон, крупнейший и богатейший город мира, настолько же богат добродетелями, на­сколько деньгами, и может прощать и снисходительно относиться к неудачам великого гения и даже к его ошибкам.
И музыка, и текст готовящегося к исполнению произ­ведения благородны и возвышенны, хорошо обдуманы и полны значения. Композитор и поэт идут здесь рука об руку и, кажется, соревнуются друг с другом в том, который из них может лучше выразить контрасты ве­селья и грусти, пронизывающие «Allegro ed il Pensieroso» на всем его протяжении; и всем, кто внимательно послу­шает произведение, станет ясно, что Гендель находился в лучшем состоянии духа, когда сочинял его. Это самое серьезное доказательство того, о чем я говорил ранее; музыка действительно является таким языком, который понимает душа, ведь для слуха это всего лишь при­ятное звучание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24