– Ты еще многого не знаешь.
– Сюжет тот же, что и в мюзикле «Моя прекрасная леди», – пояснила Катрин, – только без музыки.
– Я не стану тебя заставлять, – сказала бабушка, – если не хочешь, я пойду с кем-нибудь другим. Только сделаю пару телефонных звонков.
– Не надо, я пойду с тобой, так и быть.
– Только не воображай, что оказываешь мне милость!
Даниэла вдруг засветилась очаровательнейшей улыбкой, словно ее смуглое личико попало под лучи какого-то внутреннего солнца.
– Воображать? Да мне ничего подобного и не снилось, бабуленька. Я очень рада.
Катрин и Хельга, сидя за столом, переглянулись. В их глазах было уже меньше напряжения. Именно такая улыбка Даниэлы каждый раз обезоруживала их, какие бы фокусы девочка ни выкидывала, какую бы невоспитанность ни проявляла.
– Ну тогда, кажется, инцидент исчерпан ко всеобщему удовольствию, – заметила Катрин. – Можно мне встать из-за стола?
Хельга Гросманн тоже поднялась и собрала тарелки.
– Думаю, теперь каждый займется своим делом. Тебе нужно время на сборы. В лавке я справлюсь и без тебя: после обеда большого наплыва покупателей не будет.
Катрин поняла, чего хочет от нее Хельга.
– Спасибо, мама, – сказала она. – И не беспокойся за меня.
И действительно, Катрин не потребовалось особенно много времени, чтобы позаботиться о своей внешности. Ее изящные руки с аккуратно подпиленными, покрытыми розовым лаком ногтями были и так в полном порядке. Ей приходилось всегда следить за ними, ведь они постоянно попадали в поле зрения покупательниц, да и мужчин, иногда заходивших в лавку. Так же ухожены были и ее узкие ступни, а кожа под мышками и на ногах была чисто выбрита. Время требовалось только на то, чтобы подставить под душ голову с густыми длинными волосами и высушить их феном.
Причесываясь, Катрин обнаружила у себя один серебряно-белый волосок. Он был не первый, и все же ее будто кто-то кольнул: неужели и она поседеет так же рано, как мать? Катрин и не помнила ее с темными волосами.
– Я поседела за одну ночь, – говаривала Хельга Гросманн, рассказывая о том, как она узнала об измене мужа.
Все, включая Даниэлу, уже много раз слышали эту историю, так что девочка, еще совсем крошкой, считала своего дедушку предателем и злодеем. С подобным представлением об отце выросла и Катрин, а помирилась с ним уже взрослой.
Хельга Гросманн в свое время поступила сурово и решительно. Не слушая никаких извинений и клятвенных заверений, она оставила мужа, подала на развод и вернулась в родительский дом в Гильдене. Катрин в это время было всего пять лет, и она не могла понять происходящих событий. О жизни с отцом у нее и сейчас оставались только самые смутные воспоминания. Она видела себя балансирующей по верхнему краю какой-то каменной кладки – отец крепко держит ее за руку. А вот она сидит у отца на руках, обнимает его маленькими ручками за шею или скачет верхом на его широких плечах – правда, позднее эти плечи уже не казались такими широкими. Было ощущение, что тогда она жила в каком-то веселом, счастливом и ладно скроенном мире. А потом все вдруг запуталось и сместилось. Чужая квартира, общение с дедом и бабкой, которые казались ей совсем-совсем старенькими. Конфликт между взрослыми, которые хотели утаить его от Катрин, но невольно оставили его ей в наследство.
Отца она вновь увидела только после развода, встречаясь с ним в установленные судом дни посещений. В то время он искренне хотел сделать для нее все возможное. Но она уже была как бы отгорожена от него глухой стеной.
– Он нас больше не любит, – вдалбливала ей мать. Однажды отец подарил Катрин куклу, о которой она страстно мечтала. Не в ее силах было скрыть радость. Когда она, сияющая, пришла с куклой домой, мать сказала:
– Не позволяй впутывать себя в наши дела. Он это сделал только для того, чтобы позлить меня. – Мать отворила дверь гардероба и вынула картонную коробку. – Смотри! Точно такую же куклу я тебе приготовила ко дню рождения.
Из раскрытой коробки на Катрин глядела, улыбаясь, точно такая же кукла, как та, что подарил ей отец: те же голубенькие штанишки-ползунки, та же белая курточка, те же мягкие светлые локоны на головке.
Катрин не произнесла ни слова.
– Забирай ее! – сказала мать. – Не хочу снова ее прятать.
Катрин растерялась. Если отказаться от второй куклы, это обидит маму. А папа далеко, увидеть его в этот момент она не могла, значит, не могла и вернуть ему куклу.
– Видишь, что опять натворил твой отец! – Вдруг, тронутая, видимо, замешательством Катрин, мама смягчилась – А ты представь себе, дорогая, что это близнецы. Ведь с близнецами можно прекрасно играть.
Катрин послушалась совета. Во всяком случае, попыталась послушаться. Но по какой-то непонятной причине она теперь возненавидела кукол-двойняшек. Ей казалось, что их лакированные губки, в которые можно воткнуть соску-пустышку или соску с бутылочкой, насмехаются над ней. А голубые шарообразные глазки холодны, словно лед.
И вот теперь, через много лет, вырывая белый волосок и внимательно проверяя, не появились ли другие, она размышляла: «Почему мне все время вспоминаются эти старые эпизоды? Ведь столько лет уже прошло, они давно не имеют никакого значения. Ах да, надо поторапливаться, а то мама рассердится!»
Катрин сбросила с себя купальный халат и, прежде чем одеться, взглянула в зеркало. «Да, чересчур худа», – вновь констатировала она. Если бы не заостренные маленькие груди, ее можно было бы принять за изможденное бесполое существо. В одежде она с ее тонкой талией, длинными ногами, прямыми плечами и миниатюрной попкой казалась вовсе не худой, а лишь стройной. Все, что она носила, ей шло. Подруги находили, что ее изящным линиям можно только позавидовать. А вот обнаженная она была явно худа. Так говорила и ее мама, да и у Жан-Поля, наверное, впечатление было такое же, хотя он никогда об этом не говорил.
При такой комплекции скоро можно будет ребра пересчитать. Вот бы нагулять хоть чуточку тела! Конечно, не так, чтобы совсем округлиться, и уж совсем ни к чему становиться толстой, но хоть плечи бы пополнее. Вот было бы здорово! Но пока ничего не удается, хотя и ест, и пьет она вдосталь. Только вот полноты это не прибавляет.
Катрин надела чулки, туфли, бюстгальтер, скользнула в расклешенную юбку из мягкой рыжей кожи. Потом, приблизив лицо к зеркалу, с пристрастием всмотрелась в свое отражение. «Если так пойдет дальше, – подумала она, – то придется мне носить очки». Впрочем, это вовсе ее не пугало, а казалось даже забавным. Зрение у нее было пока что сносное.
Чуть близорукие серые глаза, оттененные густыми черными ресницами, казались огромными на узком лице. Несколькими быстрыми щипками Катрин придала нужную форму поблескивающим бровям, чуть пригладила их увлажненным средним пальцем и загнула кверху ресницы. Потом смазала губы нежно-розовой помадой. Больше ничего и не требовалось. Ее кожа, очень чистая и от природы белая, теперь, на исходе лета, была слегка загоревшей. Если бы Катрин полежала на солнце, то стала бы совсем смуглой. Но она этого никогда не делала, считая, что загар ей не идет. Раньше Катрин всегда испытывала досаду из-за семи маленьких веснушек на переносице, которые неизменно появлялись не позднее апреля, как бы она ни пыталась от них избавиться. Но со временем они стали ей даже желанны, потому что нравились Жан-Полю. Она даже прекратила всякие попытки их закрасить или запудрить.
Чуть подумав, Катрин накинула на себя объемный белый пуловер, с красивым попугаем на груди. Глянула в зеркало: помада не стерлась. Катрин еще раз махнула щеткой по волосам, так что теперь они обрамляли ее лицо иссиня-черным облаком, ниспадая плавной волной на плечи и спину.
«Может быть, – подумала она, – в Дюссельдорфе подкрашу еще веки». Но она знала, что не сделает этого, если только у Жан-Поля не будет каких-то особых предложений насчет того, как провести вечер. Ее ясные глаза, сиявшие в предвкушении радости встречи, были достаточно выразительны и без цветных теней.
Перед самым открытием лавки на послеобеденную торговлю она сложила свою сумочку, пополнив ее запасом косметики и некоторыми мелочами, которые могли понадобиться в Дюссельдорфе, взяла пакет с недовязанной шалью, чтобы поработать, если останется время. На кухне запаслась маслом, хлебом, кофейным порошком и сметаной, тщательно запаковав все это в алюминиевую фольгу.
Потом она сбежала вниз по внутренней лестнице и крикнула:
– Мама, я здесь!
В лавке уже стояла первая покупательница.
– Ты могла не торопиться, – сказала Хельга Гросманн. – Госпожа Кюблер и я уже обо всем отлично договорились.
Покупательница, дама средних лет, улыбнулась Катрин.
– Сегодня вы опять как-то особенно привлекательны, госпожа Лессинг.
– Я только что вымыла голову.
– Моя дочь кое-куда собралась, – заметила Хельга. – Поэтому и в театр со мною не идет. – Это прозвучало как упрек.
«Мама, сейчас это не тема для обсуждения», – едва не вымолвила Катрин, но предпочла промолчать.
Она была рада, что посетительница не стала интересоваться подробностями, заметив вместо этого:
– Пуловер у вас просто прелесть! Как вы думаете, может, и мне стоило бы сделать такой же?
– Да, конечно, – заверила ее Катрин, не моргнув глазом, хотя лишь с трудом могла представить себе эту уже далеко не молодую даму в одежде подобного стиля.
– Для дочери, – пояснила госпожа Кюблер. – Это, наверное, был бы отличный сюрприз к Рождеству. Смогу ли я связать его за такой срок?
– Если будете прилежно работать, то обязательно сможете. Немного сложна только передняя часть, а рукава и спина гладкие.
– А где мне найти инструкцию? Ведь в журнале «Либерта» ее не было, я его читаю регулярно.
– Совершенно верно. Руководству журнала образец показался слишком необычным и вызывающим.
– И в этом есть доля правды, – заметила Хельга Гросманн. – Что будет, если сотни женщин начнут носиться по городу с этим крикливым попугаем на груди… Даже не представляю…
– Но пока-то он ведь существует в одном-единственном экземпляре, – заметила госпожа Кюблер.
– Да, вот этот экземпляр единственный. Но у меня сохранился эскиз с инструкцией, – сказала Катрин. – Я охотно предоставлю его вам.
– А сколько это будет стоить?
– Ни пфеннига – для такой хорошей клиентки, как вы, госпожа Кюблер.
– Изумительно! Но понравится ли вам, госпожа Лессинг, что вы уже не будете единственной обладательницей такого пуловера?
Катрин улыбнулась.
– Пустяки, госпожа Кюблер. Вы же знаете: если бы это зависело только от меня, сейчас уже сотни женщин носили бы такие пуловеры.
Пока Катрин ходила за своими записями, консультировала госпожу Кюблер и продавала ей необходимую для работы шерсть, Хельга Гросманн беседовала с двумя маленькими девочками, которым нужна была хлопчатобумажная ткань для уроков труда.
Хотя и после обеда дел оказалось предостаточно, Катрин казалось, что время течет слишком медленно. Внутренне она вся дрожала от нетерпения, ожидая, когда подойдет момент отъезда. Но и после того, как лавка наконец закрылась, никак нельзя было не помочь матери в уборке.
– Да ладно, я и сама справлюсь, – сказала Хельга.
– Об этом и речи быть не может. Тебе ведь тоже надо переодеться к театру.
– Надеюсь, Даниэла не станет устраивать никаких представлений по поводу того, что придется сменить джинсы на платье. В джинсах я ее, во всяком случае, в театр не поведу.
– Ну, ты уж с ней как-нибудь разберешься!
– По крайней мере, я не позволю ей устраивать мне сцены.
Катрин сразу же почувствовала за этими словами скрытый упрек в свой адрес, но обсуждать эту тему не стала, а вместо этого включила пылесос и тем самым прекратила всякие дальнейшие разговоры.
Потом, когда Катрин вслед за матерью поднималась вверх по узкой лестнице, Хельга бросила через плечо:
– Ну, желаю тебе хорошо развлечься, дорогая. Пусть этот вечер будет полон чудес. Только не забудь нам позвонить.
Катрин остановилась, словно споткнувшись.
– Это обязательно?
– Да, да, дорогая, ты же понимаешь. Именно сегодня. Иначе мне не уложить Даниэлу в постель: после театра она будет сильно возбуждена и ни за что не заснет, пока не поделится с тобой всем увиденным.
Катрин снова стала подниматься по лестнице.
– При всем желании не могу тебе этого обещать, мама.
– Ничего, дорогая. Тогда мы сами позвоним тебе. У нас ведь есть номер твоего телефона в Дюссельдорфе.
Хельга Гросманн молчала до прощания с Катрин. Но вот дверь за дочерью захлопнулась. Хельга налила стопку коньяка и отнесла в свою комнату. Пора бы уже начать переодеваться, но руки дрожали так сильно, что она была не в состоянии хотя бы чуточку подкраситься. Ее охватили бешенство, волнение, глубокая обида.
Чего только не делала она для дочери! Ведь после развода только для нее и жила. А вот, поди ж ты, стоит этому типу только позвонить или прислать телеграмму, и дочь в следующую секунду уже несется к нему на всех парах, позабыв обо всем на свете.
Ведь они обе так радовались предстоящему в этот вечер посещению театра, даже еще раз перечитали пьесу Бернарда Шоу и обсудили различные варианты заключительных сцен, предложенные автором для постановки. А теперь все это оказалось ни к чему. Катрин имела дерзость заявить совершенно простодушно и даже чуть рассеянно: «Я совсем забыла об этом!»
Хельга Гросманн глотнула из стопки и, ощутив приятную теплоту в желудке, вынуждена была даже сдерживаться, чтобы не опрокинуть в себя единым махом всю оставшуюся жидкость.
Хотелось громко выругаться. Ведь она всегда служила Катрин опорой, даже в истории с тем глупым, поспешно заключенным браком, который все равно не мог принести ничего хорошего. Что бы стало с Катрин, если бы не мать, которая всегда стояла с ней бок о бок, обеспечивая ей домашний уют, защиту и прикрытие? Нет-нет, благодарности Хельга вовсе не ждала и никогда на нее не рассчитывала. Но она надеялась хотя бы на то, что Катрин когда-нибудь поймет: нет больше никого на свете, кто любит и понимает ее так же, как мать.
Зачем ее дочери мужчина? В сети этого типа ее затянуло только плотское влечение, тут не могло быть ничего другого. И к тому же Жан-Поль женат. Вся эта мерзкая история вызывает просто отвращение.
Страшную боль она испытала когда-то, узнав, что Густав ее обманывает… Ныне Хельга уже ничего не ощущала – слава Богу, тот кусок жизни остался целиком в прошлом, – но забыт он не был, да, наверное, так и не забудется. И надо же такому случиться, что теперь ее дочь играет в жизни женатого человека ту же роль, какую когда-то играла маленькая Жозефина.
Хельга сделала еще глоток и с облегчением почувствовала, что дрожь в руках постепенно проходит.
«Впрочем, полной аналогии, конечно, нет», – призналась она самой себе. Она, Хельга, в те годы полностью доверяла мужу, была убеждена, что принесла ему счастье, никогда и мысли не допускала о том, что его заинтересует другая женщина. Вплоть до сегодняшнего дня Хельга не могла понять, что толкнуло Густава в объятия этой вульгарной девчонки Жозефины. И не только в сексе тут было дело, ведь его им хватало и в собственном браке… Как бы там ни было, измена Густава была для нее как гром среди ясного неба.
Другое дело – супруга Жан-Поля. Как ее зовут? Чем она занята? Сколько ей лет? Есть ли у нее дети? Почему Катрин никогда и словом о ней не обмолвится? Ведь эта законная жена должна понимать, что ее муж не хранит ей верность. Как можно ожидать этого от человека, который постоянно в пути, этакий писатель-путешественник? «Писатель-путешественник» – одно название чего стоит! Да и вообще звучит все это несерьезно. Нет сомнений, что Катрин для него – лишь одна из многих. Как же может хорошо воспитанная дочь Хельги пускаться в такую авантюру?
Если бы можно было хоть раз высказать все это Катрин прямо в глаза… Но это не привело бы ни к чему, кроме крика, слез и брани. Бессмысленно. Когда на нее, Хельгу, обрушилось жестокое разочарование из-за измены Густава, она отказалась от мысли устраивать какие-то сцены. Она просто упаковала свои чемоданы, взяла за руку ребенка и пошла прочь.
Если бы она уступила своему желанию высказать дочери все, что она думает о ее поведении, то пришлось бы сделать и следующий шаг – выбросить ее на улицу. И что бы стало тогда с Катрин? А с Даниэлой? И только ей, Хельге, опасаться нечего, она способна шагать по жизни и в одиночестве.
Это она доказала, уйдя от Густава. Она не приняла от него никаких денег – взять их казалось ей постыдным после того, что он совершил. Вместо этого она уговорила родителей выплачивать ипотечные взносы за дом, расположенный на улице Моцарта, чтобы этот дом стал частью ее наследства. Вложив соответствующие средства, она оборудовала на первом этаже торговую лавку и, став хозяйкой «Малой вязальни», обрела независимость. Ей было необходимо доказать Густаву, что она обойдется и без него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25