OCR & SpellCheck: Larisa_F
«Фишер Мария Луиза. Поздняя любовь. Нежное насилие»: Панорама; Москва; 1995
ISBN 5-85220-464-1
Аннотация
В сборник одной из самых заметных писательниц современной Германии вошли ее поздние романы – не просто увлекательные, женские, любовные, но еще и глубоко психологичные, полные выразительных бытовых деталей и сложных нравственных коллизий; романы, в которых легко прочитываются феминистские настроения автора.
В центре каждого из них – судьба и любовь нашей современницы, ее столкновение с миром мужчин и связанные с этим проблемы, решая которые, она неизменно выходит победительницей.
На русском языке публикуются впервые.
Мария Луиза Фишер
Нежное насилие
– Вот этот мне нравится, – сказала молодая женщина, которая только что, чуточку поколебавшись, вошла в помещение лавки, где продавались изделия ручной вязки, и направилась к серо-бело-желтому пуловеру, вывешенному на низком щите.
Катрин Лессинг улыбнулась.
– Да, он очень хорош.
Она точно знала, каковы будут следующие слова дамы, и не ошиблась. Потенциальная покупательница перевернула картонный ценник.
– Но ведь цена-то просто невообразимая!
– Это чистый шелк, – пояснила Катрин, продолжая улыбаться.
Зазвонил телефон.
Катрин хотела бы снять трубку, но знала, что это ей ни за что не удастся, как не удавалось и раньше: ее мать, даже занятая разговором с какой-то старой дамой, все равно успела бы к телефону первой. Мать всегда стояла ближе к аппарату, за прилавком справа, никому не уступая этой позиции.
Даже в их расположенной над лавкой квартире телефон тоже был установлен рядом с дверью в комнату матери, и именно она, госпожа Хельга Гросманн, могла всегда успеть к телефону первой, если раздавался звонок. Ни у Катрин, ни у ее десятилетней дочери Даниэлы никаких шансов подойти первыми не оставалось.
– И все-таки, – возразила критически настроенная покупательница, – за такую цену вам эту милую вещичку никогда не сбыть.
Выражение лица Катрин не изменилось.
– Нет худа без добра! Буду носить сама!
Телефон все еще звонил.
– Тогда какой же толк в вашем предприятии?
– Пусть особого толку и нет, но это все же лучше, чем отдавать вещь по бросовой цене.
Собеседницы смерили друг друга пристальными взглядами, и, видимо, покупательница прочла в кротких, но неуступчивых серых, чуть близоруких глазах Катрин, что торговаться нет смысла.
– Жаль, – сказала она.
Телефон все еще звонил, но Хельга Гросманн, не обращая на это внимания, продолжала обслуживать клиентку. Катрин чуть тронула мать локтем. Хельга Гросманн в ответ только покачала головой.
Катрин ничего не могла поделать и снова взглянула на покупательницу.
– У меня есть другое предложение: почему бы вам не связать подобную вещь своими руками? Полную инструкцию вы найдете вот здесь, в журнале «Либерта».
Она вытащила журнал из общей кипы и открыла страницу с изображением пуловера.
– Да, верно! Он самый! Вы вязали по этому образцу?
– И да, и нет. Я сама разработала эскиз и отправила его в журнал.
– Вы и такое можете? Надо же!
– Это моя профессия.
Наконец-то – Катрин не считала, сколько раз прозвонил телефон – Хельга Гросманн сняла трубку.
– Да-да! У телефона «Малая вязальня», – произнесла Хельга и замолкла, слушая.
– Не знаю, справлюсь ли, – произнесла покупательница, беседовавшая с Катрин.
– Это очень просто. Петля влево, петля вправо, а здесь пара столбиков…
– Просят тебя, – объявила Хельга Гросманн, всем своим видом подчеркивая, что делает это против своей воли, лишь подчиняясь обстоятельствам, и передала трубку дочери.
– Минуточку, – сказала Катрин покупательнице, – простите, пожалуйста. – И, схватив трубку, произнесла: – Катрин Лессинг.
– Хорошо, что я поймал тебя, ch?rie, – раздался в трубке голос Жан-Поля, низкий, с каким-то особым наполовину французским, наполовину южно-немецким акцентом. – Как у тебя дела? Надеюсь, все в порядке?
Кровь ударила в голову, и голос Катрин задрожал.
– Мне очень жаль, но я не могу говорить, у меня дела…
– Бедная моя petite, вся в делах, – ответил он чуть насмешливо.
– Жан-Поль, ты же прекрасно знаешь…
– Знаю, знаю: я тип надоедливый.
– Да нет же, вовсе нет!
– Не желаешь ли встретиться вечерком? Сможешь освободиться?
Сегодня вечером? Времени оставалось мало, совсем мало. Катрин не сразу ответила, обдумывая ситуацию.
– Если не получится, – продолжал он, – то я через Дюссельдорф вообще не поеду.
– Ну, что ты, конечно, можно все устроить. Буду тебя ждать. Когда?
– Точно сказать не могу. Между восемью и десятью вечера. Пойдет?
– Договорились! Я рада! – произнесла Катрин и сразу же положила трубку.
Покупательница прислушивалась, улыбаясь.
– Не было никакой необходимости так торопиться из-за меня, – заметила она.
– Благодарю вас.
– У меня действительно есть время.
Катрин глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. Потом бросила быстрый взгляд в сторону матери. Хельга Гросманн сделала вид, что все еще полностью поглощена разговором с госпожой Линднер. Но Катрин точно знала, что мать, даже и не слушая всего ее разговора в целом, уж слова-то, сказанные дочерью, помнит точно.
Снова взглянув на покупательницу, Катрин через силу улыбнулась.
– Если у вас есть время, тем лучше. Я имею в виду не данный момент, а свободные часы вообще. Тогда вязанье будет доставлять вам удовольствие. Я же, разумеется, всегда готова помочь и делом и советом.
– Вы хотите сказать, что с помощью вязанья удобно убивать время?
– Не совсем то. Просто работа с красивыми материалами приносит наслаждение, да и плоды вашего труда тоже немаловажны. Если вы на такую самостоятельную работу решитесь, то можете подобрать какие-то другие цветовые оттенки.
– Но мне как раз нравится сочетание серого, белого и желтого.
– Пусть так и будет. Я имела в виду лишь небольшие цветовые вариации. – Катрин чуть наклонилась и взяла в руки шелковые нити, висевшие в ряд на шнурке, идущем поперек торгового зала. – Вот чуть более теплый оттенок желтого цвета… Может быть, этот? Вот белый, более матовый… Вот серый, чуть ближе к цвету гранита…
Катрин старалась полностью сосредоточиться на беседе с новообретенной клиенткой и на проекте изготовления изделия. Но и мыслями, и сердцем – иначе и быть не могло! – она уже всем своим существом была с Жан-Полем. Катрин решила во что бы то ни стало встретиться с ним, как они и договорились. Только это было трудно осуществить, не вызывая недовольства матери и протеста дочери.
В это утро дела шли хорошо, что отнюдь не было правилом. Лишь около полудня, когда Катрин заперла дверь на обед, мать и дочь остались вдвоем и занялись уборкой помещения.
– А новая клиентка мила, правда? – произнесла Катрин как бы между прочим. – Если у нее получится этот первый пуловер…
– Ты, значит, опять собираешься в Дюссельдорф. – У Хельги Гросманн это прозвучало скорее как утверждение, чем как вопрос.
– Мама, ну, пожалуйста… Ведь ты не будешь возражать? Это случается достаточно редко.
– Видишь, тебе самой ясно, что редко.
– Конечно. Мы не встречались уже целый месяц.
Хельга Гросманн молча, не глядя на дочь, складывала очередной пуловер. Катрин чувствовала, что и ей лучше бы не раскрывать рта, но в конце концов не выдержала:
– Что ты, собственно, хочешь сказать?
– Полагаю, ты сама можешь ответить на этот вопрос.
– Он весь в делах, носится по всему миру… – Катрин запнулась, осознав, что уже несчетное количество раз пыталась все это объяснить матери.
– Ну, конечно, – подтвердила мать с показной невозмутимостью.
– Значит, ты не можешь его упрекать…
Хельга Гросманн тут же вскинула голову и взглянула на Катрин. Ее глаза, такие же серые, как у дочери, смотрели сквозь сверкающие стекла очков, что придавало взгляду жесткое, почти демоническое выражение.
– Я? Упрекать его? С какой стати?
– Да ведь каждое твое слово направлено именно на это.
– Вовсе нет. Ты взрослая женщина, и я уважаю твои права. В твои дела я вмешиваться и не думаю.
– Но тогда…
– Мне бы только хотелось, чтобы ты подумала о своем положении.
– Я им вполне довольна.
Хельга Гросманн улыбнулась, показав свои безупречные вставные зубы.
– Поверь, дорогая, если так, то и я вполне довольна. Я рада уже тому, что ты время от времени бываешь на людях, развлекаешься, флиртуешь.
Катрин знала, что умнее всего было бы поставить здесь точку. Но и на этот раз она не смогла сдержаться:
– Если ты действительно всем довольна, то тебе очень хорошо удается это скрывать.
– Для меня нет ничего более важного, чем твое счастье, и мне кажется, я уже достаточно часто это тебе доказывала.
Катрин вдруг ощутила уколы совести. А что если именно из-за нее, а не из-за матери, возникают все их трудности?
– Прости меня, – пробормотала она сокрушенно. – Прости, пожалуйста!
– Да ладно, дорогая.
Своей холеной рукой с красивым маникюром Хельга Гросманн погладила иссиня-черные волосы дочери. Катрин всхлипнула.
– Тогда я пойду наверх и приготовлю поесть.
– Иди! Я тоже скоро поднимусь.
Катрин уже почти дошла до задней комнаты лавки, откуда узкая внутренняя лестница вела на второй этаж, в их квартиру, когда вновь услышала свое имя:
– Катрин!
– Да?
– У нас же билеты в Городской зал!
– Ах, да, по абонементу. – Глаза Катрин округлились и потемнели. – Я совсем забыла…
Мать ничего не сказала на это. Она просто стояла на прежнем месте, очень сдержанная и спокойная, всем своим видом демонстрируя сплошной молчаливый упрек – от хорошо причесанных и тщательно обесцвеченных волос до носков элегантных туфель-лодочек.
Катрин ощутила одновременно гнев и отчаяние. Конечно, матери больно, что ее так вот, походя, отодвинули в сторону. Обидно, что тот самый театральный вечер, которого обе давно ожидали как праздник, вдруг стал для дочери совершенно ненужным. И все же Катрин чувствовала себя так, словно ей опять вот-вот подсунут «Черного Петера». Она обреченно стояла под сверкающим взглядом матери, который, казалось, готов был пронзить ее до самого сердца.
– Ах, не огорчайся, – решила вдруг Хельга Гросманн и пренебрежительно пожала плечами. – Думаю, если я вечером постою около кассы, то не только легко продам билеты, но меня еще и благодарить будут.
– Да что ты, зачем? – поспешила ответить Катрин, вспомнив, что им предстояло увидеть комедию Бернарда Шоу «Пигмалион» в постановке театральной труппы из Кёльна. – Если меня не будет, то это еще не значит, что ты должна отказаться от такого удовольствия. Просто возьмешь с собой Даниэлу.
– Ребенка?
– Ну, она не такая уж маленькая, а пьеса очень веселая. Даже если она поймет только половину, ей все равно понравится.
– Тебя она мне не заменит.
– Это, конечно, так… Но если я сейчас же не поставлю картошку на огонь, то к обеду она точно не будет готова.
Катрин удалилась, чувствуя себя так, словно спасается бегством.
Бабушка, мать и ребенок обедали за высоким столом в той комнате, где обычно собирались по вечерам. Там стояли цветной телевизор и стереоустановка, поэтому подчас было нелегко прийти к соглашению, какую программу смотреть и слушать.
На этот раз Даниэла, которую подруги называли Данни, начала было свой обычный рассказ о школьной жизни, но, почувствовав, что в воздухе висит какая-то напряженность, замолкла.
Волосы у нее такие же иссиня-черные, как у матери, были коротко подстрижены. Карие глаза, унаследованные от покойного отца, придавали ее облику нечто цыганское. Юбкам, блузкам или платьям, в которых хотели бы ее видеть и мама, и бабушка, она предпочитала джинсы и тенниски. Отказывалась она и от пуловеров домашней вязки, к которым взрослые постоянно стремились привлечь ее внимание.
Катрин не могла себе представить, что дочери действительно не нравятся поистине изящные и удобные вещи, которые она изготовляла своими проворными руками. В ее отказе носить их Катрин видела нежелание принимать родительскую опеку. Однажды она была даже близка к тому, чтобы устроить по этому поводу скандал, но вовремя успела сообразить, что это бессмысленно. Поэтому отказалась от намерения что-либо навязывать Даниэле, по каким бы причинам девочка ни отвергала те или иные предложения матери. Однако оставалось ощущение, что если такая линия и способствует сохранению спокойствия, то саму проблему не решает.
Катрин всегда ощущала беспокойство, видя перед собой Даниэлу в одной из ее любимых мальчишечьих рубашек. Они всегда сидели на ней очень небрежно: из одних она выросла, и на талии они задирались кверху, другие бывали велики и потому бесформенно болтались вокруг тонкого детского тельца.
Во время сегодняшнего обеда, проходившего в какой-то угнетенной атмосфере, мысли Катрин – что случалось крайне редко – были заняты дочерью гораздо меньше, чем любимым человеком. Правда, первая горячая радость предстоящего свидания была уже омрачена столкновением с матерью, но она знала, что снова будет охвачена пламенем, как только окажется в объятиях дорогого ей человека. Теперь главное состояло в том, чтобы устроить это свидание с наименьшими моральными потерями.
Обычно Катрин собирала свои длинные волосы в свободный пучок. Но Жан-Полю больше нравилось, когда они были распущены. Значит, нужно было вымыть голову и высушить волосы феном. Сделать это можно было только сейчас, в обеденный перерыв, так как сразу же после закрытия лавки предстояло пуститься в путь, чтобы не оказаться в Дюссельдорфе в состоянии загнанной лошади. А это, в свою очередь, означало, что придется просить мать и дочь заняться уборкой кухни сейчас, после обеда. Попросить их об этом было нелегко: Катрин боялась натолкнуться на непонимание.
«Ну что ты за человек, Жан-Поль! – думала она. – Не мог известить меня о приезде хотя бы на денек раньше!»
Катрин и не предполагала, что в этот момент ее мать думает почти о том же. Хельга Гросманн считала неприличным то, что этот человек посмел назначить рандеву так поспешно. «Он обращается с ней, как с девкой по вызову. И она это терпит! Если бы была просто молодой, одинокой женщиной (их сейчас называют английским словом «сингл»), то подобное обращение еще можно было бы понять, да и то с трудом. А он, зная, что у нее семья, позволяет себе столь бесцеремонно и грубо вторгаться в нашу жизнь, перечеркивая все наши планы. Откуда такая наглость?»
– Данни, – неуверенно произнесла Катрин.
Даниэла подняла глаза от тарелки, сразу же почувствовав неладное. Мама называла ее этим коротким именем только в тех случаях, когда собиралась просить о чем-то необычном.
– Данни, – снова начала Катрин, – хочешь сегодня пойти с бабушкой в театр?
– А почему ты об этом спрашиваешь?
Катрин нервно перебирала вилкой овощи в своей тарелке.
– Я задала тебе совсем простой вопрос. Не можешь ли ты – я прошу тебя об этом – так же просто на него ответить?
– Сначала я хочу знать, что за этим кроется.
– Если ты сейчас возьмешь на себя мою долю обязанностей по уборке, то сможешь сегодня вечером пойти с бабушкой в Городской зал.
– Ах, вот как! Ты снова отправляешься крутить шуры-муры!
– Даниэла! – вскрикнула возмущенная Катрин.
– Какая невоспитанность! – негодовала Хельга Гросманн.
– А если это правда?! У тебя ведь что-то намечается, мамуля, разве не так?
– Надеюсь, что это не такой уж большой грех, если я раз в месяц съезжу в Дюссельдорф?
– Ты была там на прошлой неделе.
– Да, встречалась с твоим дедом. Ты ведь не захотела поехать со мной.
– А с кем ты встречаешься на этот раз?
– С хорошим другом.
– Это с тем, который все посылает тебе пестрые открытки?
– Да.
Даниэла вскочила со стула.
– Вот с кем бы я хотела познакомиться!
Катрин задумалась. Конечно, Жан-Поль будет разочарован, если она возьмет с собой Даниэлу. Тогда придется расстаться с надеждой на ночь любви. Но может быть, Даниэла вправе познакомиться с человеком, который так много значит для ее матери?
Хельга Гросманн прервала ее раздумья, упредив возможный ответ.
– Сядь, Даниэла, – строго сказала она. – Мы еще не встали из-за стола. Кроме того, маленькой девочке негоже навязываться в общество взрослых.
Даниэла снова опустилась на стул.
– Кто это навязывается?
– Ну, хватит! Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Даже и не думай о том, чтобы мама взяла тебя с собой.
– Да ну, я просто пошутила.
– Ты сможешь с ним познакомиться, – заметила Катрин, – только в другой раз.
– А ты что же, воображаешь, что мне это так важно?
– Да ты ведь сама только что сказала… – начала было Катрин, но остановилась, поняв, что единственным желанием дочери было позлить ее. – Ну почему ты такая?
– Это какая же?
– Какая угодно, только не добрая.
– Хватит болтать! – прекратила их пререкания Хельга Гросманн. – Сегодня ты можешь пойти со мной в Городской зал, Даниэла. И радуйся: увидишь «Пигмалиона».
– Не знаю такого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25