И вышла из него как раз к ужину.
– Вы правы, Маркс Марвеллос, – объявила она. – С духовной точки зрения, поедать животных столь же правильно, как и питаться растениями.
– Вот это да, – самодовольно ухмыльнулся Маркс. – Вы увидели свет. А теперь прошу вас, угощайтесь. – И он подал ей тарелку с сосисками.
– Нет, – отказалась Аманда. – Я все равно не возьму в рот мяса. С кармической точки зрения, плотоядность можно принять, а вот бойни – никак. Кроме того, если животное погибло насильственной смертью, оно находилось в состоянии паники или испуга. Страх же способствует выбросу в кровь гормонов, которые затем переносятся в мышечные волокна. Когда вы едите мясо, вместе с ним вы поглощаете и страх, которым было объято животное. Я бы не хотела засорять свой организм страхом.
С этими словами она положила себе на тарелку бутоны одуванчика.
Маркс не знал, что на это ответить.
– Но ведь вы только что сказали, что в духовном смысле мясо есть не возбраняется.
– Разумеется, – согласилась Аманда. – На более высоких уровнях сознания все сущее едино. Там нет никакой разницы между животными, растениями и минералами. Все сливается воедино в океане энергии и света.
Маркс Марвеллос попытался представить себе сливающиеся с Абсолютом сосиски. И хотя они были пухлые и пассивные, словно маленькие Будды, так ничего и не представил.
– Будьте добры, передайте мне горчицу, – вот и все, что сказал он.
Над долиной Скагит выщипанной бровью повисло июньское утро, унылое и серое. Почему-то почтальон задержался у почтового ящика «Мемориального заповедника хот-дога дикой природы им. капитана Кендрика» чуть дольше обычного. Сей факт вызвал в придорожном заведении взрыв активности – хотя никто не говорил этого вслух, каждый взрослый обитатель заповедника с нетерпением ожидал весточки из Ватикана. Семейная сцена. Плаки Перселл в обнимку с Папой.
Зиллер был занят тем, что протирал муху цеце, и подоспел к ящику первым. Увы, всеми силами пытаясь скрыть разочарование, он вскоре вернулся, неся в руках счет за воду, июньский номер «Журнала Лепидоптеры» и текущую месячную подборку, которую Аманда заказала в Клубе любителей животных.
– Что ж, профессор Марвеллос, – произнесла Аманда. – Вы пробыли у нас почти месяц. Ну так выяснили вы наконец, чем Джон Пол и я занимаемся здесь, на наших, как вы выразились, «психических рубежах»?
Аманда задала этот вопрос, не отрываясь от микроскопа, под окуляром которого в этот момент мастерила новый, весь усыпанной блестками костюм для блохи-матадора.
– Вы шутите? Как я могу разгадать ваши намерения, если вы соблюдаете жуткую конспирацию? Какая, однако, искренняя пара! Порой у меня такое впечатление, будто я живу под одной крышей с Гретой Гарбо и Говардом Хьюзом, если, конечно, можно себе представить Говарда Хьюза женатым на Грете Гарбо из придорожного зверинца! Вы со своим Зиллером по нескольку раз на дню удаляетесь в свои священные пределы. До меня доносятся звуки, запахи – причем весьма странные, но чем вы там заняты – непонятно.
– Но вы наверняка о чем-то догадываетесь?
– Еще бы! Еще как!
– Тогда скажите мне, о чем. Ну пожалуйста.
Марксу ужасно нравилось, как она произносила это «пожалуйста». Для него это было сродни звуку зубов аллигатора, впивающегося в голливудскую кровать.
– Ладно, скажу только одно слово – свобода. Я почти уверен, что, помимо всего прочего, вы одержимы идеей вернуть утраченную модель бытия, некий всеобъемлющий стиль жизни, когда стираются границы между объектом и субъектом, между естественным и сверхъестественным, между бодрствованием и сновидениями. И это желание развилось у вас в возврат к единству жизни и искусства, жизни и природы, жизни и религии – к ритуальному, мифическому уровню бытия, через который прошли все без исключения человеческие сообщества. И объектом ваших ритуалов, как мне кажется, является освобождение от условностей, которыми опутал себя человек, которыми он приковал себя к неким клишированным образам и стандартным реакциям. Все это досадно сузило – по крайней мере в ваших глазах – возможности его жизненного опыта.
Аманда даже присвистнула от восхищения, хотя из-за неровных зубов это получилось не совсем удачно. Скорее просто с силой дунула, как на свечку.
– Вот это да! – воскликнула она. – Это надо же сказать такое, да еще и в такую ясную погоду. Мне, например, понадобилась бы гроза, причем невиданной силы. И с градом, чтобы побило горох на поле. Чтобы молнией ударило прямо в большую сосиску. Хотя в такой ситуации – какая разница, что я могла бы сказать.
Марвеллос не совсем понял, что она хотела сказать.
– Я понятия не имел, что у вас тут случаются такие грозы. Однако, если я вас правильно понял, вы готовы признать, что в моих словах есть доля истины.
Это «однако» затесалось в начало второго предложения, словно матрос, по ошибке забредший на чужое судно, и никоим образом не связывало его с первым. Оно скорее было вставлено для красоты речи, чем для связки.
– Столь витиеватая речь не может заключать в себе истину, – отозвалась Аманда, продолжая шить блошиный костюм. – Это все равно что спросить, есть ли истина в пасхальных яйцах российской императорской семьи. – Даже не отрываясь от микроскопа, она поняла, что Маркс разочарован ее ответом, и поспешила добавить: – Но я готова признать, что с самого детства питаю к свободеглубочайший интерес. А почему у вас сложилось такое мнение?
– Возможно, у вас немало общего с Уильямом Блейком, – предположил Маркс. – Он однажды написал: «Я должен изобрести свои собственные системы, иначе меня поработят чужие».
– Не хотелось бы возвращаться к Ватикану и христианку? – откликнулась Аманда (надо сказать, что ей, несмотря на все ее любопытство, уже начинали надоедать бесконечные рассуждения о религии), – но наш друг Плаки Перселл – большой почитатель Уильяма Блейка. По его словам, поневоле восхитишься поэтом, которому на протяжении ста семидесяти пяти лет сходят с рук нескладные рифмы.
Пока Аманда ожидала вестей от проказника Плаки, которого жизнь занесла к Святому Престолу, ей самой пришлось столкнуться с христианской этикой. Но предоставим слово Марксу Марвеллосу.
Итак, у меня с Зиллерами имеется устная и весьма расплывчатая договоренность о том, что я беру на себя заботу об их придорожном зверинце. Мои должностные обязанности не определены и сводятся главным образом к объяснениям, которые я постоянно вынужден давать нашим клиентам, почему мы не предлагаем ничего, кроме сосисок и соков. Надо сказать, я уже научился довольно ловко готовить наши угощения, и если бы не эти дурацкие объяснения, то вполне мог бы накормить за пять минут пару десятков туристов, если не больше. В промежутке между засовыванием сосисок в булки – стоит ли говорить, какие мысли обычно сопровождают это занятие, – я провожу экскурсии по достопримечательностям нашего заведения. Моя лекция о подвязочных змеях включает пассаж о необходимости защиты окружающей среды и пользуется громадной популярностью у престарелых дамочек. Л лекция о Glossina Palpalis, а проще говоря – африканской мухе цеце, полна устрашающих подробностей о мощных челюстях насекомого-кровопийцы, от которых бедные туземцы впадают в вечную дремоту. Хотя, по правде сказать, последние данные натуралистов свидетельствуют о том – и я это непременно подчеркиваю, к великой радости Аманды, которая питает к насекомому неподдельную любовь (как, впрочем, и ко всему живому), – что муха цеце не ядовита и лишь является переносчиком паразита. Так что степень тяжести заболевания и его частота, как правило, преувеличиваются. Несмотря на этот прозаический финал, детям обычно ужасно нравится слушать мой рассказ о мухе цеце.
Увы, с блохами я управляюсь далеко не столько ловко. Гонки колесниц вечно заносит не туда, а в конце и вообще получается сущая свалка. Однако я рад подчеркнуть, что у Джона Пола результаты ничуть не лучше. Одна Аманда умеет заставить блох сосредоточиться и показать себя во всей прыти. У нее они скачут словно по линейке, легко и изящно, со страстью и остроумием.
Зиллеры проводят в своем зверинце-кафе гораздо больше времени, чем я предполагал. Все мои первоначальные подозрения о том, что зверинец для них лишь источник получения дохода – то есть не более чем экономическая уловка, и они не питают к нему особого интереса, – рассеялись как не оправдавшие себя. Теперь мне стало понятно, что Аманда и Джон Лол, какие бы цели они ни преследовали на самом деле, действительно искренне пытаются угодить заглядывающим в их придорожное заведение туристам. Они специально заводят разговоры с клиентами – подозреваю, что за этим что-то кроется, – но делают это столь тонко, что я не заметил в их поведении никаких заранее спланированных намерений. Да, вот такие они. Джон Лол, с его флейтами и барабанами. Время от времени он даже нисходит до беседы с гостем. Вскоре замечаешь, что беседа плавно переходит в весьма замысловатый монолог, полный неожиданных переходов и лирических отступлений, и в его запутанном синтаксисе ощущаешь влияние обоих побережий Африки (или Индии?). А вот Аманда очаровывает своими речами и старых, и малых.
Случалось, что по финансовым соображениям я бы предпочел, чтобы Зиллеры оставались наверху или же удалялись в лесок. И все потому, что они не всегда производят на клиентов положительный эффект. Более того, не будет преувеличением сказать, что примерно треть из тех, кто останавливается перекусить в «Мемориальном заповеднике», вскоре – в страхе или отвращении – предпочитают унести отсюда ноги. Сами знаете, что это за народ – на головах кепки с длинным козырьком, на ногах парусиновые туфли, в рюкзаках карты и дорожные чеки, при себе пакеты для мусора и аптечка первой помощи; они являются сюда во всеоружии и готовы к любым капризам и сюрпризам погоды и природы. Но они – боже упаси! – совершенно не готовы встретить здесь экзотичную особу в ярких цыганских одеждах и верзилу с костью в носу. Нет-нет, только не здесь, не среди зеленых холмов северо-западного Вашингтона. Как неожиданно, как… «откровенно говоря, неизвестно, какую отраву нам здесь могут подсунуть». Одно мгновение Аманда может мило болтать о блохах и мухе цеце, сообщая о них массу ценных подробностей, а в другое (словно насекомые ей нужны лишь для сравнения с представителями рода человеческого) – глядишь, уже завела разговор о жизни и какие возможности она таит в себе. А ведь большинство из нас не за тем снимаются с места, на две недели оставляя работу на попечении некомпетентных коллег, чтобы где-то в сельской глуши, в придорожной забегаловке выслушивать лекцию о смысле жизни и ее потенциальных возможностях. Люди останавливаются здесь в надежде выпить чашку кофе, и неудивительно, что они чувствуют себя обманутыми, когда вместо кофе их пичкают смыслом смысла.
Но в целом Зиллеры оказывают на гостей заведения бодрящий эффект, хотя и несколько необычный. Иногда сам гость провоцирует их на проповедь. Взять, к примеру, что произошло не далее как вчера, когда к ним заглянул протестантский проповедник. Пока пастор глазел на наших змей (смею предположить, что при этом ему в голову лезли мысли о праматери Еве и ее герпетологических экспериментах в райских кущах), ему словно ангел явилась Аманда и завела беседу. От прилавка я сумел оторваться лишь минут через пять-шесть, но как только появилась такая возможность, подошел к вольеру поближе. Такой обмен мнениями я никак не мог пропустить. Увы, вскоре к заведению подрулил байкер (мне-три-хот-дога-со-всем-что-там-у-вас-есть), и я не смог присутствовать при этом диспуте до конца, однако кое-что все же сумел расслышать и теперь привожу по памяти.
Пастор: Нет, я не имел отношения к вооруженным силам во Вьетнаме. Я был гражданским миссионером. Мы с женой проповедовали среди племени банар. Это дикий народ, и они не участвовали в военных действиях. Вообще не имели к ним отношения.
Аманда: Вам среди них понравилось?
Пастор: Мы были там не для того, чтобы нам что-то нравилось. Мы помогали им. Но они были настроены по отношению к нам дружелюбно, если это то, что вы имели в виду. Эти банары – простые, добрые люди. Только вот уж очень отсталые в своих взглядах.
Аманда: Не могли бы привести пример?
Пастор: Ну, например, они верят, что после смерти души хороших людей отправляются жить под землей, а души дурных переселяются на небо. Надеюсь, вы понимаете, что за этим кроется. Они уверены, что Рай располагается внизу, а Ад – наверху.
Аманда: Но вы их поправили?
Пастор: О да. Для того мы к ним и приехали. Мы научили их, что на самом деле все как раз наоборот.
Лето было какое-то вороватое. Солнце время от времени выглядывало, мелкое и вертлявое, как Микки Руни. В какой-нибудь день ветер приносил с океана глыбы серых туч и разбрасывал по всему небу. А наутро, словно за ночь здесь поработала команда великанов, было ясным-ясно и нигде ни облачка. Лишь бескрайняя голубизна неба. Солнце золотило дремотные болота, воздух был напоен теплом и так тих, что мили за три можно было расслышать барабанную дробь дятла, а за две – верещание белки. Звуки природы доносились поверх рокотания трактора на гороховом поле, даже поверх вечного гула автострады.
В четверг солнце жарило до одури. Маркс Марвеллос пришел на площадку автостоянки и присел на корточки (дабы не придавить свой геморрой) рядом с Джоном Полом. По четвергам заведение закрывалось, и Зиллер занимался украшательством дома. Аманда хотела пойти к реке покататься на камерах, но муж попросил ее подождать пару часов, пока он завершит какие-то плотницкие работы. Последние имели отношение не столько к назначению заведения, сколько носили декоративный характер. В результате дом пребывал в состоянии вечной реконструкции и перестройки. Казалось, с ним вечно происходят какие-то метаморфозы и перемещения во времени, и где-то каждые две недели он возникал в новом обличье – в новых размерах, новом цвете, новых формах.
Наверное, ученым и художникам никогда не понять друг друга, подумал Маркс, опускаясь на корточки рядом с Зиллером. Какие-то похожие на виноградины шары, которыми Джон Пол украсил здание, показались ему совершенно не к месту, пустая трата времени, материала и сил. Как ни бился Маркс Марвеллос над разгадкой их назначения, так ничего и не придумал. Удастся ли ему когда-либо проникнуть в мысли этого человека?
– Джон Пол, – спросил он, – это правда, что однажды ты нарисовал картину на внутренней стороне парашюта? А потом опять его упаковал. И все для того, чтобы тот, кому захотелось бы полюбоваться твоим творением, был вынужден, спускаясь вниз, все время смотреть вверх. Зачет тебе это понадобилось?
Зиллер вытер потный лоб куском нигерийской ткани и с видом аборигена, высматривающего добычу, устремил взгляд на прибрежные отмели.
– Мне хотелось проверить, насколько тот человек любит искусство, – ответил он с нетипичной для него прямотой. – Мне кажется, что музеям и картинным галереям тоже было бы неплохо устроить у себя нечто подобное.
– В таком случае кто бы стал в них ходить? – произнес Маркс.
– Скажи, что тебе важнее – качество или количество? Взять, к примеру, химическую лабораторию. Присутствие одного действенного катализатора куда важнее целого десятка веществ, которые не способствуют ходу химической реакции, если вообще не затрудняют ее.
– Пожалуй, мне понятно, к чему ты клонишь, – произнес Маркс Марвеллос. – Скажи, кто-нибудь за все это время удосужился посмотреть твою картину?
– Да. Одна молодая итальянская графиня заплатила мне за эту честь пятьсот долларов.
– Ну и как?
– Никак, – отозвался Зиллер. – Парашют не раскрылся.
Солнце давно подавало этим двоим сигнал тревоги. Один стоял в полной растерянности, почесывая подбородок. Другой устремил взор на далекие китайские скалы, и на лице его, подобно луизианской черной змее, проползающей по зеленой лужайке кладбища, блуждала улыбка. Предупредительный звонок раздался у них в головах. Еще несколько минут – и Маркс Марвеллос сварится заживо. Проведенное в тропиках детство снабдило Зиллера малой толикой иммунитета, но вскоре и он почувствовал пекло.
– Джон Пол, тебя часто называют искателем первоисточника. Скажи, ты всегда занят своими поисками? – Солнечный свет слепил глаза, и Маркс даже прищурился. – Надеюсь, тебе известно, что источником всего живого является солнечный свет. Солнечные лучи посредством фотосинтеза превращаются в химические связи, отвечающие за производство углеводородов и других компонентов тканей, и их энергия непосредственно поддерживает существование растительного и животного мира. Солнечная энергия – источник энергии биологической, в конечном итоге она первоисточник тебя самого.
Марвеллос на минуту умолк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48