Я знал его давно, еще по университету Джона Хопкинса, где был его куратором в рамках программы «Лучший ученик года». В свое время я тоже удостоился чести быть названным лучшим учеником года в области естественных наук. Когда же мне было двадцать четыре, Почти Нормальный Джимми получил звание «Лучший ученик года в области экономики», и меня назначили его куратором. Господи, до чего же у парня была светлая голова! Да из него бы вышел второй Джон Пирпонт Морган! Позднее, на втором курсе университета, он разработал собственную систему, благодаря которой его профессор маркетинга положил себе в карман на биржевых спекуляциях семьдесят пять тысяч баксов. Увы, какой-то шизанутый отшельник в Аризоне как-то раз накормил парня гнусными поганками, и с тех пор Джимми стало не узнать. Он бросил учебу и вообще махнул на все рукой. Если не ошибаюсь, какое-то время подвизался в шоу-бизнесе. Когда я видел его в последний раз, он находился в пути. Правда, не к звездам и не к славе. Вряд ли он меня узнал. Сказал, что держит путь в Гималаи, чтобы там показывать фильмы о Тарзане далай-ламе. Бедный близорукий поганей! Правда, думаю, он не единственный юный гений, кто загубил свои драгоценные мозги наркотиками. А этого паразита-отшельника из Аризоны мало обвалять в дегте и перьях.
Аманда сидела не шелохнувшись. Однако если Маркс Марвеллос вообразил, что тем самым она молча выражает свое сочувствие по поводу загубленных мозгов Почти Нормальных Джимми этого мира, то он ошибся. Наоборот, она была во власти воспоминаний о Ба-Ба. Ей вспомнилась его полная летучих мышей пещера, натянутые веревки над огнем, на которых он развешивал для сушки грибы. Дорогой Ба-Ба. Ты был первым. Самым первым. О, чудеса горы Бау-Вау!
Поскольку было понятно, что Аманда ничего не собирается говорить, Маркс вновь оторвал взгляд от вожделенного завитка, который он хотел бы прикрепить к своему боевому штандарту, и продолжил рассказ.
– Мои изыскания – по крайней мере на одном уровне – подтвердили данные, полученные коллегами по мозговому тресту. Увы, все было предельно ясно. Христианская Церковь пребывает в глубоком кризисе. Не заметить это мог только слепоглухонемой. Во время общенационального опроса лишь двадцать пять процентов населения определили себя как истинно верующих. И лишь примерно половина из них была искренна в своих словах. Прежде всего потому, что, даже если человек и посещает церковь, это мало о чем говорит. Но и само посещение церкви резко упало до неслыханно низкого за всю нашу историю уровня. Сомнению подверглось вероучение христианства, каждое его установление. Епископы открыто восстали против диктата Папы, монахинь можно увидеть среди пикетчиков, священники обзаводятся семьями. Многие пасторы сегодня проводят на улицах не меньше времени, чем у себя в приходах. Кроткие евнухи, которые когда-то питались жареным цыпленком и нравоучительными банальностями, неожиданно стали призывать к забастовкам, демонстрациям и гражданскому неповиновению. Теология превратилась в оплот радикализма. Когда-то интеллектуалы-нигилисты донимали священников заявлениями, что-де Бог умер. Теперь же сами теологи – по крайней мере некоторые из них – принялись сочинять Отцу Небесному некрологи. Молитвенные собрания превратились в семинары по экзистенциализму и психоанализу, литургии – в рок-концерты. Из Африки и Азии миссионеров начали выставлять под зад коленкой. То там, то здесь Церкви привлекают к суду, требуя лишить их права неуплаты налогов. Добрая половина тех, кто считает себя христианином, разочарованы в церкви, а все потому, что она слишком велика, слишком далека от рядовых верующих, слишком печется о своем материальном благе. Она стремится поглубже проникнуть не столько в души паствы, сколько в их кошельки. Неудивительно, что половина людей разочарована, потому что Церковь не поспевает за временем. Вторая же половина разочарована потому, что Церковь меняется слишком быстро. Они тоскуют по старой доброй вере, с ее утонченным мистицизмом, не оскверненным проблемами бренного мира.
В этом месте Маркс Марвеллос сделал паузу.
– Не знаю, почему я вам все это рассказываю. Если вы хотя бы просматриваете периодические издания, вам самой все это известно.
– В принципе, – зевнула Аманда, – я читаю только одно периодическое издание – «Журнал Лепидоптеры». Эл издает его в Суэце, и ему нет дела ни до какого христианства.
– А-а-а, – протянул Маркс Марвеллос. – Вот как? В таком случае я, наверное, сообщил вам нечто такое, чего вы не знали, хотя, сказать по правде, с трудом верится, как можно жить в этой стране и не замечать того, что в ней происходит. Даже слепой и то заметил бы. Ну ладно, когда все стадии изысканий, в том числе и моя, завершились, вывод был очевиден: Христианская Церковь как общественный институт изжила себя. Она утратила точки соприкосновения с реальной жизнью и пребывает в глубочайшем кризисе. Спорить с этим было невозможно. А вот затем наши мнения с коллегами разошлись. Так, например, большинство из них связали это шараханье Церкви из стороны в сторону с тем, что они называли общим снижением в обществе этических принципов. Мои же полевые изыскания склонили меня к несколько иным выводам, а именно: что пресловутое моральное падение Америки не более чем миф. Например, вот что я узнал. ФБР регулярно публикует статистику тяжких преступлений, однако при этом оно не учитывает темпы роста населения. Так, например, в одном из докладов можно прочитать следующее: «Количество тяжких преступлений в Лос-Анджелесе сегодня на 22 процента выше, чем в 1950 году». При этом ни слова не говорится о том, что за тот же самый период население города выросло почти вдвое. И если сравнить темпы роста населения с динамикой роста преступности, то выходит, что она не росла, а наоборот – неуклонно снижалась. Значит, ФБР намеренно искажает истину? А если да, то с какой целью? Не знаю. Скажу одно – я был неприятно поражен, узнав, что правительственное агентство регулярно вводит нас в заблуждение.
– Я тоже слышу это впервые, – заметила Аманда. – Но у нас есть один знакомый по прозвищу Плаки Перселл. Он бы сказал, что ваша реакция свидетельствует о вашей наивности.
С залива Пьюджет прилетел свежий ветерок. Он пробежался по ногам Аманды, и Маркс Марвеллос вожделенно представил, как под его дуновением затрепетал упрямый завиток, выбившийся из-под ее трусиков. Бывшему ученому даже захотелось отдать честь этому стягу. Пусть и дальше трепещет на ветру!
– Вранье о росте преступности – это только одна ложь из многих. Среди молодых людей, которые, по идее, погрязли в пороке, я обнаружил удивительную моральную стойкость. Нет, конечно, что касается их сексуального поведения, то здесь царила полная вседозволенность. То же самое можно сказать и о наркотиках: молодежь потребляла их лошадиными дозами и без разбора – весьма глупое и рискованное, скажу я вам, занятие. Но зато при этом они стремились не причинять страданий другим людям. Они жили – заметьте, на деле, а не на словах, – руководствуясь принципом «Живи и дай жить другим». Они были терпимы и добры и следовали весьма строгим этическим принципам. Их акции протеста, их демонстрации – хотя порой там и случались беспорядки – никогда не были бездумным взрывом недовольства. Нет, цель была сформулирована четко – облегчение страданий всего человечества. Эти юные радикалы не искали личной выгоды, не стремились к богатству для себя. Просто они призывали к созданию более честного, более здорового, более демократичного общественного устройства. Собственно говоря, об этом мечтала не одна только молодежь. По всей стране люди всех возрастов разочаровались в своих Церквях. Лаже те, кто никогда не принадлежал ни к какой Церкви в традиционном смысле, кто отвергал трансцендентальное бытие, – все эти люди неожиданно объединились в едином моральном порыве. Впервые за нашу историю значительная часть американцев активно протестовала против правительственных войн. Некоторые из этих пацифистов многим пожертвовали ради правого дела. И это люди, которым неведома духовная жажда? Полноте. Тогда чем вы объясните повальное увлечение астрологией, йогой и всеми этими примитивистскими вещами, которые вы, юные романтики, пытаетесь возродить, как только видите, что официальная Церковь теряет свой авторитет и влияние?
– Вы можете отнести меня к романтикам или мистикам всегда, когда сочтете нужным, – возразила Аманда. – Только учтите, это ваши собственные ярлыки.
Больше она ничего не сказала. А что сказала, прозвучало вполне дружески. Однако при этом подумала: «Душка Марвеллос ел за многими столами, но так и насытился».
– Прошу меня извинить, если я отнес вас не к той категории, – поспешил оправдаться Маркс. – Вернее, за то, что вообще отнес вас к какой-то категории.
Его слова прозвучали не вполне искренне, и он сам это знал. Впрочем, какая разница. В данный момент куда важнее было другое.
– Я поставил в известность об этом парадоксе моих коллег по Ист-Риверскому институту. Вы только задумайтесь, сказал я им: здесь у нас, в Соединенных Штатах, религия упала так, что ниже не бывает, зато святость на невиданной высоте. Парадокс: когда влияние христианства переживает, если можно так выразиться, время отлива, поиски истины, поиски смысла жизни поражают своим размахом и интенсивностью. В институте внимательно ознакомились с моими выводами. Так у нас заведено. Директор даже обещал учесть их при составлении окончательной редакции наших рекомендаций правительству. Однако меня мучило подозрение, что они не получат должного внимания, какого, на мой взгляд, по праву заслуживали. Главного начальство так и не поняло. Черт, самые сообразительные головы во всей стране и те не усекли самой важной фишки. Им показалось, что страна погружается в некое подобие Темных веков. Хотя на самом деле – и этого они в упор не заметили – она вступает в Золотой век. То есть в некотором роде мы ухватили за хвост новую Реформацию и при этом сами ни черта не поняли.
Маркс даже слегка разволновался. Он принялся расхаживать по комнате, и Аманде ничего не оставалось, как наблюдать за ним широко раскрытыми от любопытства зелеными глазищами (кстати, эти глаза роднили ее с мухой цеце).
– Я вернулся домой и весь следующий день провел за чтением и размышлениями. Нет, главным образом за размышлениями. И меня осенило. Помню, это была пятница. Оказывается, я проглядел самое важное – хотя и не в той степени, что мои коллеги. Они в целом полагали, что стремление к религии проистекает из проекции бессознательных процессов, которые, несмотря на все разнообразие своих проявлений, в принципе являются всеобщими. И с современным обществом, сделали они вывод, произошло следующее. Эти всеобщие инстинкты притупились под воздействием научно-технического прогресса, а наши подсознательные проекции оказались затуманены повальным стремлением к материальным благам. В век электронных технологий смена культурных стереотипов происходит гораздо быстрее, нежели изменения в системе ценностей. Последние просто не поспевают за всеми этими инновациями. В результате культ техники начинает подменять собой религию. Христос, основополагающий символ западной религиозной традиции, остался таким, каким был и будет во все века. Просто он затерялся посреди всей этой суматохи. И мы должны заново научиться воспринимать идею Христа, хотя и в новом историческом контексте – в сложном контексте Космической эпохи, а не в контексте аграрного общества. Собственно, в институте никто не оспаривал этого положения. Однако в том, как оно виделось мне, имелось одно существенное отличие. Причина заключалось не в том, что современный человек ослеп, а в том, что устарела сама церковь. Как может современный человек воспринимать идею Христа как важную составляющую своего каждодневного бытия, когда сама эта идея обитает где-то на периферии общества, облачена в странные одеяния воскресной школы и говорит на тарабарском английском перевода короля Иакова? Этот Христос был бледен, тщедушен, он устарел, он никому не нужен, и хотя будет побогаче десятка Рокфеллеров вместе взятых, вечно ходит с протянутой рукой. Скажите, разве способен такой Христос вписаться в контекст современной жизни? Какой смысл он может нести в себе? То есть проблема была не в людях, а в самой религии. Повсюду вокруг себя я видел неукротимый духовный голод, но то допотопное, пресное блюдо, что церковь предлагала алчущим, никак не назовешь ни аппетитным, ни питательным. Более того, я имел возможность познакомиться с людьми поистине святыми, которые, однако, не нуждались в наставлениях духовенства, не искали опоры в официальном вероучении и общепринятых символах. Человек бывал сам себе строгим судией в самых разных обстоятельствах. А вот церковь безнадежно больна. К счастью, планы ее лечения уже составлялись. В конечном итоге, решил я, мы получим новую, исцеленную, исполненную жизненных сил церковь, и люди поспешат в нее, зная, что она приведет их к спасению. Ну и дурак же я был!
Мои коллеги совершили точно такую же идиотскую ошибку. И хотя в отличие от меня, оптимиста, они в целом придерживались негативных воззрений на нынешнее брожение в стране, тем не менее и я, и они решили, что становимся свидетелями нового действия в христианском спектакле. Почему-то мы сочли этот кризис кризисом христианства, отчего сделали вывод, что те перемены в религиозной жизни, какие сейчас имеют место, происходят в рамках христианской системы. И в этом мы ошиблись, причем жестоко. И только тогда, в ту Страстную пятницу, мне неожиданно открылась Истина! Христианство мертво! Мертво! Его уже не реанимируешь и не излечишь. Оно отдало концы. И то, что происходит, это не обновление христианства, а зарождение новой религии, которая вскоре станет главенствующей. В институте мы рассматривали происходящее в рамках революции веры, что не соответствовало истине. Мы неверно интерпретировали знаки. На самом деле имела место эволюция – процесс куда более глубокий и бесконечный. Духовная эволюция. Именно так. Но не медленная, ползучая, какой мы привыкли ее воспринимать, а эволюционный взрыв! Я говорил о неореформации, что тоже не совсем верно. Христианство невозможно реформировать! Его можно только заменить. И сейчас мы пребываем в переходной стадии замены одной религии другой. Именно отсюда все это наше бурление, эти наши духовные поиски и разброд в умах. Нет, конечно, только этим всю нашу нынешнюю сумятицу не объяснишь. Перемены, вызванные техническим прогрессом, вносят в умы не меньше сумятицы, чем духовная эволюция. Но в некотором смысле периоды ускорения технического прогресса и религиозных исканий нередко совпадают. Важные научно-технические открытия – например, недавние, в области электроники или химии психических процессов – неизменно приводят к тому, что человек начинает по-новому смотреть на себя самого, на свою среду обитания, на божества, которым поклоняется. Взять того же Галилея! Ведь он не просто изобрел телескоп и сформулировал законы природы, основанные на наблюдении и математических расчетах. Он воплотил в себе тот свежий ветер перемен, что вымел западного человека из тесных средневековых залов освященной традицией импотенции. Галилей – это та искра, от которой воспламенилась куча огнеопасных философских отбросов, что постепенно, на протяжении веков, копилась где-то на задворках папства. Последовал мощный взрыв, который снес страдающих запорами иерархов с их золоченых горшков! Прошу прощения за лирическое отступление. Сегодня тоже происходит нечто подобное. Только гораздо больших масштабов по сравнению с Реформацией. Сейчас мы с вами находимся в стадии нулевой религии, чтобы в ближайшем будущем перейти в стадию религии новой, нам еще не известной. И та активность современной Церкви, свидетелями которой мы с вами являемся, весь этот экуменизм, социальная деятельность, якобы воинственный настрой и дебаты по поводу состояния здоровья Бога – все это не более чем судороги смердящего трупа. Роскошные церковные здания, обитые плюшем амвоны, ковры от стены до стены – это все атрибуты ее собственных похорон. Комедия закончена. Христианской веры больше нет. Она мертва. Мертва. Скончалась. Испустила дух. Отошла в мир иной. Покинула нас и не оставила обратного адреса. Адью! Была и сплыла. Мертва. Окончательно и бесповоротно.
Марвеллоса словно прорвало. Напрочь позабыв о завитке волос на своем воображаемом знамени, он бурно жестикулировал и расхаживал по комнате.
– Осмелюсь заметить, у меня такое впечатление, будто ваши теории были вам самому не в радость, – произнесла Аманда.
– Совершенно верно. Абсолютно не в радость. А иначе и быть не могло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48