У индейцев племени хайда на тихоокеанском Северо-Западе глагол «дышать» означает также «слагать стихи».
Подобные этнографические деликатесы неизменно приводили Аманду в восторг. Она даже дала себе клятву, что с этого момента будет следить за своим дыханием, как если бы она слагала стихи. Она сдержала слово, и ее новый стиль дыхания только прибавил ей дополнительное очарование.
Однажды, выдыхая очередное четверостишие, а оно, смею заметить, почему-то давалось ей с трудом, она вдохнула в себя вонючего жука, который в тот момент пролетал мимо.
– Что за отвратительная рифма! – Аманду чуть не вырвало. – Пожалуй, я снова перейду на прозу.
Аманда повела Маркса Марвеллоса посмотреть лесок за их домом. Землю там устилал мох и еловые иголки, повсюду высились заросли папоротника. А еще там была грязь, и трава, и цветы. Зато никаких камней. Посреди деревьев стоял вигвам, а рядом – деревянный стол в форме гриба. В те редкие дни, когда не было дождя, лесок этот служил Зиллерам чем-то вроде гостиной, детской и столовой. Именно здесь, укрытые от досужих взглядов, они принимали своих редких (и, как правило, незваных) гостей.
В своем клетчатом костюме (надо сказать, уже порядком грязном) Марвеллос шагал между деревьями, открыв от удивления рот.
– Да-да, здесь действительно ощущаешь себя в уединении, – лепетал он. – Этот лес излечивает мои душевные страдания точно так же, как патентованная мазь – мой геморрой, то есть без всякого хирургического вмешательства заставляет их иссохнуть. Он чем-то напоминает мне древнюю Италию. Помнится, Ромул, изгнанный соплеменниками за убийство брата, основал в роще убежище для беглых преступников, мятежников и чужаков – иными словами, будущих граждан Рима. А похищенных девственниц доставляли в рощу для участия в развратных празднествах, на всякие там разные тайные пиры и игрища. Предполагаю, они все там здорово проводили время.
Разумеется, – продолжил Марвеллос, искоса одарив Аманду насмешливо-колючим взглядом голубых глаз, какой он обычно припасал для тех, кого подозревал в склонности к мистицизму, – вы бы на моем месте скорее сравнили это место с Йетаваной, священной рощей Саватти, где Будда Сияющий сидел под баньяном. Вот кому наверняка не было никакого дела до девственниц. Со старикана вполне хватало плодов манго и фиг. Верно говорят, мы – то, чем мы питаемся.
Не успела Аманда отреагировать на его выпад, как Марвеллос увидел на опушке рощи небольшой, огороженный металлической сеткой курятник. Посередине было сооружено нечто вроде крошечной беседки, под крышей стоял одинокий петух.
– О господи! – вырвалось у гостя. – Никогда в жизни не видел таких кривоногих петухов! Послушайте, вам непременно следует выставить его напоказ в вашем зверинце!
– Нет, – покачала головой Аманда. – Он уже находился за свою жизнь. Пусть теперь отдохнет.
– И все-таки что же подвигло Марвеллоса приехать сюда к нам, работать в придорожный зверинец? – поинтересовался у жены Джон Пол Зиллер.
Была полночь. Зиллер закрыл книгу с жуткой обложкой (или это был журнал?) и лег рядом с обнаженной супругой.
– Просто мистер Марвеллос что-то потерял и теперь хочет убедиться, что не мы это нашли, – ответила Аманда. Как то было у нее заведено по вечерам, она умащала нижнюю часть своего тела благовонным маслом. Татуировки на ее коже поблескивали, словно новая модель Вселенной.
– Полагаю, эта потеря для него не очень важна, – пробормотал Джон Пол.
– Будь она важна, он бы ничего не потерял, – отозвалась Аманда.
Привет, читатель. Позвольте автору в очередной раз вторгнуться в череду повествования и тем самым нарушить настроение читателя, каким бы оно ни было, чтобы доложить о самых последних событиях. Вот уже пятый день, как Аманду, малыша Тора и вашего корреспондента официально держат под домашним арестом. Нас еще раньше брали под стражу где-то на день-два, но лишь после того, как пять дней назад Джон Пол и Плаки сумели бежать, тех из нас, кто еще оставался при зверинце, официально известили о карантине.
После освобождения подвязочных змей – событие это случилось сегодня утром, когда мы сначала растормошили их при помощи нагревателя, а затем одну задругой через заднюю дверь прогнали мимо спящих охранников наружу, – агенты не скрывают своей враждебности к нам. Их непристойные шуточки в адрес Аманды приобрели прямо-таки садистский оттенок. Писателю же было сказано, что только благодаря специальному (временному? интересно было бы знать) приказу начальства ему еще не набили морду. В общем, пусть говорит спасибо.
Судя по всему, начальство все-таки распорядилось, чтобы агенты соблюдали дистанцию, поскольку после кошмарного обыска, что имел место четыре дня назад, ни один из них не сунул носа на второй этаж. Так что за исключением моментов, когда мы высовываемся в окно или предпринимаем вылазки за едой на кухню, мы с ними практически не сталкиваемся, хотя векторы их передвижений порой бывают угрожающе направлены к стенам дома.
Автор последовал примеру Аманды, которая в перерывах между трансами учила малыша Тора цыганским и индейским песнопениям, и, чтобы чем-то себя занять, взялся за перо, отгородившись от враждебных сил, что окружали его. Надо сказать, получалось у него замечательно. Сразу же после завтрака его старый добрый «ремингтон» стрекотал без умолку, и писатель даже научился находить в этом стрекоте какую-то прелесть. Ну хотя бы еще день! Если он и дальше будет продолжать в том же темпе, то, чтобы завершить начатое, ему понадобится всего один день. Всего один. Дадут ли ему такую возможность?
Читатель наверняка удивится, обнаружив, что этот документ близок к завершению, а он практически пока еще ничего не узнал. Прошу вас, не надо впадать в отчаяние. Вся важная информация, касающаяся Тела, будет предоставлена читателю, как только автор завершит свой рассказ. При условии, как он сам сказал, что ему будет позволено провести еще один день за пишущей машинкой. Неприятные вторжения в этот процесс можно не учитывать. Что касается тех читателей, которых раздражает, что нашему повествованию недостает последовательности, потому что они не поспевают перескакивать вслед за нами от одного второстепенного события к другому, а после него – к первостепенному и, наконец, развязке, как это происходит в наших лучших произведениях, то здесь автор извиняться не собирается. Он имеет дело с подлинными событиями, которые не всегда разворачиваются столь логично и последовательно, как в том хотели бы уверить наши хваленые газеты и журналы. Именно по этой причине автор не чувствует себя обязанным развлекать читателя при помощи дешевых литературных уловок.
Тем из вас, кто набрел на эти страницы в результате научных изысканий и поэтому ждет не дождется заполучить информацию, чтобы затем доложить о результатах поиска своему профессору (тот, однако – если он не круглый дурак – уже сам о многом дошел собственным умом), автор предлагает сразу же заглянуть в конец книги и выудить оттуда все необходимые факты. Конечно, поступи вы так, вам грозит остаться недоучкой, и, что еще хуже, вы всю оставшуюся жизнь будете испытывать неутоленный духовный и сексуальный голод. Что ж, пенять будет не на кого, это ваш собственный выбор.
Мы катим по лесной дороге вдоль реки, и вокруг нас высятся шестьдесят тысяч деревьев. Я их вижу, но не могу прикоснуться к ним. Аманда, как и я, скована тесным пространством летящего на полной скорости джипа. И все же она успевает прикоснуться к каждому дереву.
Запись от 10 мая в дневнике Маркса Марвеллоса
•••••••
– Сморчок – ужасно осторожный гриб, – объяснила Аманда. – Он прячется под опавшими листьями, словно нарочно избегая участи угодить под нож грибника. Подобно другим благороднейшим творениям природы он по натуре пуглив.
Джип, за рулем которого восседал Джон Пол, несся вдоль реки. Аманда еще дома на скорую руку сделала рисунки сморчка и теперь показывала их Марксу Марвеллосу.
– Вот здесь хорошо видно, что шляпка сморчка чем-то ужасно напоминает наперсток. Скажем так, увядший наперсток. Весь какой-то сморщенный, весь в каких-то вмятинах. Кое-кто скажет, что шляпка гриба чем-то напоминает пчелиные соты. Цветом шляпка может быть самой разной – от рыжеватой и светло-коричневой до тускло-серой. Те же самые оттенки, что у опавших листьев под ногами и у хмурого дождливого неба над головой. Ножка – гладкая, желтовато-белая, высокая и полая внутри. Очень часто можно увидеть одни только ножки. Поначалу удивляешься – куда это подевались шляпки? Пошли на обед оленям, вот куда. Это их любимое весеннее лакомство. Шляпки они едят как тонизирующее средство, а ножки не трогают. Мы, люди, в отличие от оленей не брезгаем и ножками.
Отъехав на небольшое расстояние от придорожного зверинца, они свернули с автострады на проселочную дорогу и покатили дальше меж полей и пронзительно зеленых пастбищ.
За Берлингтоном деревья стали попадаться чаще. Встречались путешественникам и веселые ярко-зеленые болотца, густо покрытые водяной растительностью канареечно-лимонных оттенков. Оставив позади городок Седро-Вулли (там еще расположена лечебница для умалишенных), они взяли курс в горы, постепенно взбираясь все выше и выше, словно концентрированная энергия запертых в дурдоме психов гнала их в горние пределы. Все выше и выше.
Река тоже была какой-то мутно-зеленой, в серебристых переливах ила. Если в ней и водилась рыба, то ее просто не было видно. Зато время от времени попадался какой-нибудь упертый рыбак. Стоя в своей плоскодонке, он вырисовывался на фоне тумана подобно потустороннему духу. По другую сторону к дороге, сбегая с холмов, подступали ольха, клены, кустарник. Кое-где эти только-только начинавшие зеленеть лиственные деревья смешивались с древними хвойными гигантами. В таких случаях Аманда говорила:
– В апреле в этих рощах сморчков видимо-невидимо. Сейчас для них слишком сухо. Если сегодня мы надеемся собрать хотя бы немного, нам придется забраться выше. Но и там на богатый урожай рассчитывать не приходится. Но если как следует постараться, то на обед хватит. В любом случае сегодня последняя вылазка за сморчками в этом сезоне.
Маркс Марвеллос посмотрел на сделанные ею эскизы. Прежде всего в глаза бросилось латинское название гриба (спасибо стараниям мадам Линкольн Роуз Гуди) – Morchella esculenta. Маркс внимательней пригляделся к рисунку. Что-то темное и непонятное прошелестело крыльями (а может, и хвостом) где-то рядом с его сердцем. Маркс отнюдь не был уверен, что ему захочется отведать на обед этих дьявольских плодов. Что до него, уж лучше бы сезон сбора сморчков закончился еще раньше.
– А вы уверены, что мы не наберем каких-нибудь поганок?
«Специализация – сущая чума нашего времени, – подумала Аманда. – Неужели в тот момент, когда человек додумался до разделения труда, он утратил связь со всеобъемлюшей дальностью, начал раскладывать ее по полочкам и поглупел. Вот перед нами ученый. Человек, пожертвовавший целой жизнью, чтобы изучить Землю и что на ней происходит, и вместе с тем ему неизвестно, что поганка – название вполне уважаемого гриба, по-своему не лишенного благородства. Сколь малы его познания в этой области. Но с другой стороны, по-видимому, это неизбежно».
Аманда сказала это про себя, мысленно представив, как она, обнаженная, бегает по лесу, время от времени обнимая то одно дерево, то другое.
– Если вы боитесь отравиться, – сказала она Марвеллосу вслух, – то советую вам держаться подальше от супермаркетов с их замороженными продуктами. Вот уж где полно всяких консервантов и пестицидов.
– А мне супермаркеты очень даже нравятся, – игриво возразил тот.
«Еще бы, – подумала Аманда. – Твоя стихия – убогие банки с консервированным зеленым горошком. Или взять замороженный картофель-фри. Разве способен он проникнуть корнями в самые глубины человеческого сознания? Но грибы! Стандартный атрибут колдунов и отравителей. Что ты на это скажешь, Маркс? В искусстве, литературе, фольклоре – они знак всего злого и нечистого. С древнейших времен они символизирует смерть и ее младшую сестру – похоть. Грибы часто называют дьявольскими плодами, хлебом сатаны. Их невозможно одомашнить. Они таятся по лесам, принимают мертвенные оттенки, смердят гнилью и Паном. Наш дорогой ученый, по всей видимости, не слишком комфортно чувствует себя, когда дело доходит до колдовского искусства старины». Все эти думы Аманда думала про себя, мысленно представляя, как, обнаженная, обнимает каждое дерево, каждый ствол, как прижимается голой грудью к замшелой коре, как на ее коже остаются зеленоватые и красноватые чешуйки.
Но Марксу Марвеллосу она сказала совсем другое:
– Что ж, действительно существует вид ядовитых грибов, которые иногда путают со сморчками. Их еще называют ложные сморчки, или мозговики. – «Как их называет мадам Гуди, мне неизвестно». – Это потому, что шляпка гриба собрана в складки наподобие органа, в честь которого он назван. Собственно говоря, по этим извилинам его можно отличить от сморчка. У мозговика шляпка складчатая, а у сморчка – сморщенная, во вмятинах. Так что если вы будете внимательны, то неприятной ошибки не произойдет, уверяю вас. Главное – хорошенько разглядывайте свои находки.
– Не знаю, не знаю, – отозвался Марвеллос с сомнением в голосе и даже принялся почесываться. – Что касается меня, скажу одно: сбор грибов – для любителей острых ощущений.
– Как и сама жизнь, – заметила Аманда.
•••••••
Хотя дождя не было вот уже два дня, в лесу все еще сыром мокро. Земля набрякла влагой, как губка, и хлюпает под ногами. С замшелых стволов тоже непрестанно капает и капает. Сквозь переплетенные наподобие змеиного клубка ветви едва пробивается тусклый свет. Тени пропитаны подсознательными страхами, затаили в себе темное, непонятное, ускользающее зло. Кое-где посреди кустиков черники белеют, словно комочки водянистого творога, домики улиток – некоторые из них пусты, другие заполнены перегноем. А все, что не в состоянии двигаться, сжимают в своих удушающих объятиях цепкие щупальца плюща. В этом сыром саду растительной смерти Аманда – богиня, перед которой меркнет сама Геката, – смело раздвигает голыми руками заросли крапивы и папоротника, словно мышка попискивая от восторга всякий раз, как только ей удается обнаружить вожделенный гриб. Мне же лес представляется напоминанием темных истин бытия – он одновременно и разверзшаяся утроба, и разверзшаяся могила. Зато Аманда чувствует себя в нем как дома, словно бескрайняя зеленая студенистая вечность была отлита по ее образу и подобию.
Запись от 10 мая в дневнике Маркса Марвеллоса
•••••••
– Ой-ой-ой! – радостно пропищала Аманда, когда набрела под огромным древним раскидистым кедром на сморчок высотой почти в девять дюймов. А чуть раньше она сказала Марксу следующее: «Остальные съедобные грибы растут осенью. И лишь сморчок выбрал себе весну – чтобы ему никто не мешал».
Этому сморчку явно не мешал никто – вот он и вымахал во весь рост. Самый крупный за весь день, самый крупный за весь сезон. Это был гриб-исполин, рекордсмен, герой, чемпион – но и его постигла та же участь, что и его меньших собратьев, более того, он оказался с ними в одной корзине. Приносим глубокие извинения – но киностудия «Лесфильм» не признает никаких кинозвезд.
Из другой части леса словно по мановению волшебной палочки материализовался Джон Пол и произнес в честь героя дня торжественную речь. Малыш Тор тоже был под впечатлением. От радости он скакал на одном месте и пронзительно вопил: «Великан! Великан!» Даже Мон Кул и тот не остался безучастен. Он шлепал себя по бедрам и театрально раскланивался – по всей видимости, как его когда-то научили в далекой солнечной Африке. Он вел себя так, словно этот исполинский сморчок был его собственным изобретением, хотя если сказать по правде, то Мон Кул не нашел ни единого гриба (в конце концов, на то он и бабуин, а не какая-то там свинья, чтобы трюфели искать). Маркс Марвеллос нашел только около десятка сморчков, однако каждая находка наполняла его все большим восторгом, и он расхаживал с гордым видом натуралиста, которому удалось перехитрить саму мать-природу. Все пятеро грибников являли собой что-то вроде первобытных собирателей – взмокшие, перемазанные в гумусе, зато безмерно счастливые от выпавшей удачи и готовые скакать и петь от радости. Примерно в то же время с пронзительным свистом и завыванием откуда-то с Каскадных гор неожиданно налетел порыв ветра. Тени тоже тотчас протянули свои щупальца дальше, солнце заметно потускнело, а небо сделалось каким-то густым, словно кукурузный крахмал, и свернулось у потемневших верхушек деревьев комками облаков.
– Пора домой, – дружно выкрикнули все почти в унисон к, распевая на четыре голоса (потому что Зиллер, как обычно, хранил молчание), а может, даже и на четырех разных языках, победную песнь грибника, уселись в джип и, обгоняя луну, покатили с гор на равнину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48