– Сельма Уокер берет тебя.
– Тебе звонил Базз? – Я затаила дыхание.
– Нет. Она сама звонила. Из Манчестера, где у нее съемки в студии. Хотела знать, почему я ей не позвонила. Она пришла в ярость, когда я сказала, что ты уже встречалась с Баззом. В любом случае сегодня вечером она летит назад и хочет завтра встретиться с тобой сама. Точно-точно. Предлагает встретиться за завтраком, поскольку ты живешь на соседней улице. Только за угол свернуть.
У меня никогда в жизни еще не было встречи за завтраком.
– Во сколько? – нервно спросила я.
– Около десяти. На самом деле мы договорились на десять. Я сказала, что перезвоню ей, если ты не сможешь. Но ты сможешь, да?
– Да, – сказала я, слабея. Базз тоже будет?
– Ли, и еще кое-что, – Женевьева занервничала, а это ей несвойственно. – Теперь, решив сделать книгу, Сельма торопится. Не понимаю, почему, но когда я объяснила ей, что нам нужно получить предложение о продаже до того, как ты начнешь книгу, она чуть истерику не закатила. Она хочет, чтобы ты принялась сразу за книгу, написала ее наудачу.
– Но как же ты ее продашь?
– Думаю, нам придется подождать, пока ты не сделаешь кусок.
– И ты согласишься на это?
– Я не вижу другого выхода, если ты не откажешься совсем. Разумеется, если ее история – чушь, ты можешь выйти из дела за двадцать секунд. Тебе надо оценить это как можно скорее.
Я не знала, что сказать. Все это звучало несколько необычно.
– Ну, не буду тебя задерживать. Хорошенько выспись, красавица, – посоветовала Женевьева. – И пусть Томми не заставляет тебя засиживаться допоздна. Позвони после встречи с ней.
«Челси» выиграли 3:1, и Томми выдул почти все шампанское. Его эйфория проявилась в пьяном нащупывании моих грудей перед сном. После шампанского большинство людей испытывают некий подъем, но я давным-давно перестала надеяться, что Томми поведет себя как большинство людей.
Правда, во многом именно так он себя и вел. Это я – странная. Томми хотел нормальной жизни. Ему нравилось делать все вместе. Как муж и жена. По субботам он всегда умолял меня поехать с ним в «Сэйнсбери» или «Теско» за покупками на неделю. Его представление о счастье – мы толкаем перед собой тележку, а у него на плечах сидит малыш, этакий миниатюрный болельщик «Челси». Томми мечтал ездить в такие места, как «Хоумбейз», только вот собственного дома, куда он мог приносить покупки, у него не было. Я потворствовала его фантазии и разрешала делать в моем доме все, что только можно. Правда, он был настолько безруким, что мог и не утруждаться.
Пролежав с открытыми глазами час и охваченная неимоверной грустью, я наконец заснула. Я обманывала Томми, и не только в сексуальном плане. Я не сказала ему, почему пригласила его сегодня. Я ждала, что он поведет себя так же дико и необычно, как повела себя я, причем без всякой на то причины, а это было совершенно несправедливо с моей стороны. И все же моя неверность казалась фатальной. Я знала, что подвергаю наши с Томми отношения последнему испытанию. Я была почти уверена, что как только окажусь с Томми в постели, то немедленно вылечусь от власти Базза.
Но этого не произошло. Напротив, меня влекло к Баззу еще сильнее, и пронеслось мимолетное предчувствие беды. Неужели это моя последняя ночь с Томми?
Утром я проснулась изнуренной. В каком-то оцепенении приготовила Томми сэндвичи. Одному богу известно, что я в них положила. Потом собрала его на работу и, прежде чем отправиться к Сельме Уокер, зашла в кафе, множество которых недавно повыскакивало по всему Ноттинг-Хиллу. Мне нужна чашка эспрессо и доза сахара в виде двух шоколадных круассанов. Жуя, вдруг вспомнила, что ем завтрак, который должна есть с Седьмой. По пути через рынок, где продавцы кутались от январского холода в шерстяные шапки, шарфы и рукавицы, я купила «Дейли Мейл» и прочла статью под названием «Моя подруга Астрид». Женщина, снимавшая вместе с ней квартиру в ее самые нищие дни, заявляла, что Астрид Маккензи ни капли не похожа на портрет, нарисованный прессой после ее смерти. Она описывала Астрид как пьющую развратную девицу, ругавшуюся матом и часто крутившую романы с сомнительными типами. Я не узнала ни одного из имен упомянутых мужчин. Наверное, они – известные бандиты, кто их знает. Но ясно одно: ветер поменялся. Пресса сначала создала святую Астрид, а теперь готовилась разнести ее в пух и прах.
Сдержанный ритм рыночной жизни ранним утром – то, что я особенно ценю в Ноттинг-Хилл. Мне нравится бродить по рынку и смотреть, как продавцы раскладывают товар. Кроме одиноких грузовиков, привозивших продукты, машин на улице нет. Сонные пешеходы бредут на работу прямо по мостовой. Я остановилась, чтобы купить яблоко у Криса.
– Вижу, ты читала о ней. – Крис постучал по фотографии Астрид в газете. – Видишь этого чудака, вон там? – Он указал на большого сильного мужчину, раскладывавшего цветную капусту на противоположной стороне улицы. – У нее с ним кое-что было.
– Правда?
– А как же. Что за бесстыдство. Она стала покупать у него овощи, к другим и близко не подходила, а потом в один прекрасный день он начал хвастаться, что трахал ее у нее дома. И, похоже, не один раз. Он – мерзкий тип, бьет жену до синяков. Полицейские давно его знают – их часто вызывали к ним, – но что они могут поделать с насилием в семье? Его жена звонит им в ужасе, а когда они приезжают, то все отрицает.
– Она знала про Астрид?
– Трудно сказать. Штука в том, что через несколько дней Астрид сама пришла за пастернаком вся в синяках. Это было не так давно.
– А какое это имеет отношение к пожару? Крис пожал плечами.
– Понятия не имею. Кстати, – он посмотрел на меня с намеком. – Что за парень на днях выходил от тебя? Высокий такой. Худоват, правда. Темноволосый. И красивый, как я. – Крис ухмыльнулся. – Я где-то его видел, но не помню, где.
Я улыбнулась. Он что, шутит? Ведь бедняга Крис вовсе не красивый. Наверное, он один из самых уродливых людей на планете. Низенький, коренастый, лысый, с приплюснутым, как у бульдога, носом. Правда, есть у него одно достоинство: самые длинные ресницы, которые я видела у мужчины.
– Ума не приложу, кто это мог быть. А почему ты спрашиваешь?
– Просто так. Но я точно знаю, что видел его у дома Астрид Маккензи. Как раз в тот день, когда она умерла, так что вот.
– Ты рассказал полиции?
– Что именно? Что я видел его у Астрид или у тебя?
– Эй, Крис, сюда! – крикнул кто-то, прежде чем он успел ответить на мой вопрос, и он похлопал меня по плечу:
– Надо бежать.
– И мне, – я в ужасе посмотрела на часы. Опаздываю на встречу. Я бросилась по Элджин-кресчент, переживая, что там Крис рассказал полиции. Но, перейдя Лэдброук-гроув, я успокоилась. С какой стати полиции допрашивать меня о том, кто входит и выходит из моего дома?
* * *
У Сельмы Уокер был жесткий график. Я поняла это, как только она открыла дверь. Внутрь она провела меня очень поспешно. Впереди куча дел, и нельзя терять ни секунды, говорили ее жесты и мимика. А кто я такая, чтобы спорить?
Первая встреча с объектом всегда получается немного неуклюжей. Вы много улыбаетесь и ведете себя так, словно собираетесь стать друзьями навек, но под маской шарма и комплиментов вкалываете как проклятый, чтобы составить мнение о нем. А он – о вас.
Сельма Уокер этого и не скрывала. Следуя по длинному каменному проходу к задней части дома, она все время оборачивалась и окидывала меня проницательным взглядом с головы до пят. Вслед летел аромат молотого кофе, соревнуясь с тяжелыми духами Сельмы – что-то французское и дорогое, не помню названия. Интересно, Базз в кухне, соблазняет одну из кофеварок? К счастью, никаких явных признаков его присутствия не наблюдалось. Выглядела я ужасно. Я плохо спала, и скрыть усталость не удалось. Да еще два шоколадных круассана умудрились в рекордные сроки максимально выпятить мой живот.
Сельма оказалась вовсе не такой, как я ожидала. Ее внешность поразила меня. Я частенько видела ее черно-белые фотографии в газетах, а накануне даже посмотрела серию «Братства», чтобы подготовиться к встрече с ее цветной версией, однако эта женщина из плоти и крови не имела ни малейшего сходства с героиней мыльной оперы. Косметики на ней не было, и я решила, что она, по крайней мере, лет на десять старше, чем предполагалось. Я думала, ей сорок с хвостиком – чуть старше меня. Но ей шел шестой десяток. И в «Братстве» она носила парик. Ее героиня в сериале – маленькая шаровая молния с ярко-рыжими волосами. У женщины, стоявшей передо мной, была грива черных волос. Они спадали до лопаток – печальная попытка сохранить видимость молодости. Сельма казалась крошечной и хрупкой. Бледно-голубые глаза, очень белая кожа. На ней были модные – жатые и новенькие – фирменные джинсы и зеленовато-голубой кашемировый свитер с вырезом-лодочкой.
Но больше всего меня зацепила ее манера поведения. Что-то такое в ее глазах – я сразу заметила. В них отражалась боязнь, даже страх. Сельма не производила впечатления обаятельной личности. Она не источала уверенности, скорее наоборот. Откровенно говоря, у меня возникло четкое ощущение, что, несмотря на пронзительные взгляды, она нервничает. Почти робеет.
Она провела меня в комнату, которая растянулась во всю ширь дома. Сквозь три раздвижных окна от пола до потолка проникали лучи утреннего солнца. Отсюда можно было выйти на кованый железный балкон с лестницей, ведущей в сад.
Повсюду стояли гигантские диваны, обитые белым ситцем. Вообще-то, кроме старого французского шкафа для белья, который в наши дни люди чаще ставят в гостиной, а не в спальне, и нескольких ухоженных растений, больше походивших на деревья, диваны были единственной крупной мебелью в комнате. Еще здесь удобно расположился стальной кофейный столик со стеклянной столешницей, а перед камином – гобеленовая оттоманка. Вот и все.
Сельма уселась на один из многочисленных диванов и пригласила меня сделать то же. Я сообразила, что если сяду напротив, по другую сторону камина, то окажусь в миле от нее. Поэтому я разместилась в углу того же дивана, стараясь не смотреть на ее крошечные сморщенные ступни, оголившиеся, когда она сбросила вышитые тапочки. Сельма свернулась калачиком в своем углу. Ее фигурка, крошечная на фоне внушительной мебели, наводила на мысль о комнатной собачке, спящей на подушке.
Не успели мы заговорить, как дверь отворилась. В комнату вошла женщина с подносом в руках и поставила его на оттоманку.
– Это моя драгоценная Бьянка, – пояснила Сельма. – Она заботится обо мне лучше, чем все, кого я знаю.
Сильное заявление. Понятно, Бьянку обязательно нужно перетянуть на свою сторону.
– Здравствуйте. – Я улыбнулась. А Бьянка – нет. И вообще смотрела на меня весьма подозрительно. Она была среднего роста, среднего возраста (наверное, около пятидесяти), привлекательное латиноамериканское лицо. Фигуру скрывало накрахмаленное белое домашнее платье. На ногах у нее были белые тенниски.
– Кофе, – сообщила она. – Молоко? Сахар?
– Только молоко, пожалуйста.
Она вручила мне чашку, но так и не улыбнулась.
– Мисс Сельма, я пылесосить соседнюю комнату. Хорошо?
– Конечно, – ответила Сельма и хотела встать, чтобы взять кофе.
– Мисс Сельма, не двигайтесь. Вы надо беречься.
И тут я увидела. Когда Сельма потянулась за чашкой, свитер задрался и обнажил край серовато-багрового синяка слева от поясницы.
Она заметила мой взгляд и воскликнула:
– Пустяки! На днях я поскользнулась на кухне, упала и ударилась об стол. Болит страшно. Это было больше недели назад, но синяк все не проходит. Слава богу, я ничего не сломала, но Бьянка относится к этому слишком серьезно. Со мной все хорошо. Итак, начнем. Кстати, у вас прекрасные рекомендации. Я знаю нескольких человек, для которых вы писали. Я им позвонила, и они сказали, что вы – гений. Вы хотите меня о чем-нибудь спросить до того, как мы начнем?
Хочу ли я о чем-нибудь спросить? Конечно, я хочу спросить обо всем. Я здесь именно для того, чтобы спрашивать. Я начала с вопроса, который всегда задавала первым:
– Почему вы хотите написать автобиографию?
– Почему вы хотите написать мою автобиографию? – вопросом на вопрос ответила она.
Я попалась.
– Сельма, хочу вам кое в чем признаться. Я практически ничего не знаю о вас, кроме того, что вы приехали сниматься в «Братстве». Еще я должна признаться, что не читала подробных интервью с вами, а ведь я довольно тщательно просматриваю газеты. Это часть моей работы.
Я высоко подняла голову и смотрела ей прямо в глаза. Когда же она наконец перестанет бросать на меня эти проницательные взгляды? Она ведь выполнила свое домашнее задание по мне, разве нет? И считала, что я прошла ее тест. Что же еще она хочет знать обо мне, зачем эти рентгеновские взгляды, проникающие в самую душу?
– Ну, на этот счет можете не беспокоиться, – Сельма наклонила голову и резко откинула назад, отбрасывая с лица волосы. – Их и правда немного. Да, вы найдете уйму тупых статеек обо мне. Как я хожу на вечеринки, премьеры или футбольные матчи, но ничего – о моей частной жизни. Я ценю уединение и ненавижу гласность.
– Тогда почему вы хотите рассказать историю своей жизни? – не понимала я.
– Вы скоро узнаете, – произнесла она таинственно. – Но давайте поговорим о частностях. Главная сложность – это график съемок. Четыре дня в неделю я провожу в Манчестере и вот что придумала. Может, я буду наговаривать на диктофон в самолете и гримерке? Потом отдаю пленку вам, и у вас впереди четыре дня, чтобы все переписать. Пока я в Лондоне, мы будем встречаться и обсуждать, что вы сделали. Затем я даю вам новую пленку. Как вам это?
Кажется, из меня хотят сделать автомат, никакого творчества, никакой возможности создать такую книгу, которой я могла бы гордиться. Меня это отнюдь не порадовало. На первой встрече порядок работы всегда определяла я. Как бы знаменит или талантлив ни был клиент, он инстинктивно передавал бразды правления автору-«призраку», поскольку отлично знал: этот человек умеет делать то, на что он не способен. Умей он писать сам, ему бы не понадобился автор-«призрак».
К тому же я ничего не понимала. Предложение Сельмы абсолютно не соответствовало тому, что рассказывал Базз. Он ведь утверждал, что у нее нет на меня времени. А она изо всех сил старается меня заполучить. Но я решила помалкивать об этом. Чем меньше внимания я привлеку к Баззу, тем лучше.
– Обычно я так не работаю, – отважилась я. – Я бы предпочла брать у вас интервью лично, а не просить вас наговаривать на диктофон. Так я смогу направить вашу историю в то русло, которое изберу для книги. Я живу поблизости и буду приходить, когда вы захотите.
– Нет! – И ее маленькие ладони протестующе взлетели. – Мы не будем проводить интервью здесь. Вы можете приходить за пленками, но никаких постоянных личных интервью.
– Но почему? – Я была сбита с толку. – Где мы будем работать? Первые несколько недель мне бы хотелось беседовать с вами часа по два каждые четыре-пять дней. Потом я напишу первый черновик о вашем детстве и юношестве. Затем поговорим о следующей стадии, и так далее.
Так она меня лучше узнает, доверится мне, я разговорю ее, смогу убедить шаг за шагом открыться мне. На четвертой-пятой неделе, если она хоть немного похожа на других людей, с которыми я работала, ее психологические защиты рухнут, и появится настоящая Сельма Уокер.
Но она не такая, как все, – я это уже чувствовала.
– Почему вы хотите знать о моем детстве? – В ее голосе сквозило подозрение, и она даже не пыталась его скрыть. – Наверное, стоило прояснить это раньше. Я хочу начать с настоящего. Вот где действие. Поверьте, пусть раньше я и считала свою частную жизнь частной, но теперь хочу все рассказать, и, черт возьми, мне есть что!
Я навострила уши. Ей есть что рассказать! Возможно, удастся раскопать кое-что интересненькое. Может, лучше заткнуться и разрешить ей сделать все по-своему? Посмотрю, что она предложит, а потом, если понадобится, потребую больше. Я-то знаю: иногда гибкость приносит свои плоды. Главное, чтобы она перестала на меня таращиться. Как будто выясняет, можно ли мне доверять. Словно в этом доме есть такое, что она хочет скрыть.
– Я хочу спросить вас еще об одном, – вдруг сказала она. – Вы не болтливы? Умеете хранить тайны? Я должна это знать.
– Думаю, да, – ошеломленно ответила я. Сельма Уокер полна сюрпризов. Осторожная, недоверчивая и вдобавок параноик.
– Я хочу, чтобы вы обещали хранить мою историю в секрете. Только когда она будет готова пойти в печать, вы сможете о ней говорить.
– Нельзя говорить даже моему агенту, Женевьеве? – Правда, я наперед знала, что Женевьеве точно не скажу. Женевьева не умеет хранить секрет дольше двадцати секунд. Если она никому не дозванивается, то наверняка принимается болтать с говорящими часами. Единственный человек, о котором она не сплетничала никогда – так это о самой себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37