Еще когда Ричард учился в Стенфорде, Джордж Альперт стал президентом крупной железнодорожной компании. Когда у него начались финансовые затруднения, он обратился за помощью к младшему сыну. Ричард начал часто летать в Нью-Йорк, присутствуя там на заседаниях правления корпорации. Он впервые в жизни почувствовал вкус настоящей власти: «В Пало-Альто я бегал покупать кофе на завтрак студентам, в Нью-Йорке я был советником отца при заключении многомиллионных сделок». И конечно он испытывал большой соблазн бросить психологию и заняться бизнесом. Но он изменил свое намерение, когда Макклелланд пригласил его перейти на новое место работы — Дэвиду Макклелланду предлагали стать директором Гарвардского научно-исследовательского центра по психологии личности. Научно-исследовательский центр по психологии личности. Это было осуществление заветной мечты — по крайней мере, для его матери.
Гарвард, после тесных комнатушек Стенфорда, показался ему сущим раем. Альперт занял угловой кабинет с видом на Дивини-ти-авеню, к его услугам всегда были два секретаря. К своему собственному изумлению, он стал очень популярным лектором, и через весьма небольшое время студенты уже записывались в очередь, чтобы работать под его руководством, несмотря на занудно звучавшую тему его исследований Он прекрасно справлялся с обязанностями, у него были отличные отношения с коллегами, и в особенности с Макклелландом, и не прошло и трех лет, как он уже занимал официальные должности на четырех факультетах в Гарварде. К тому моменту он еще даже не достиг тридцатилетия.
Большинство коллег-преподавателей считали, что столь быстрый взлет по служебной лестнице объясняется не особыми дарованиями Альперта как ученого, а скорее, его невероятными способностями ловко обращаться с чиновниками от науки и играть в их игры; он представлял собой тип ученого-политика, такие типажи обычно достигают академических вершин и получают в конце должность завкафедрой, декана или даже ректора. И он сам тоже осознавал это. «Я не гениальный ученый, но я успешно преодолел все академические препоны, — писал он позже. — Я получил докторскую степень, писал книги. Добился спонсирования своих исследований… Я был тем самым образцом успешного профессора, каким его представляют в Америке». Он ездил в Кембридж на «мерседес-седане», или иногда, когда ему взбредало в голову, забирался в глушь на мотоцикле «Триумф», или летал вдоль восточного побережья на своей «Сессне». Квартиру его украшали антикварные вещицы, время от времени он устраивал там «премиленькие вечеринки».
Но под внешней стороной жизни скрывался внутренний надлом.
Рисунок из тибетской книги мертвых «Бардо Тодоль»
Каждый раз, когда он читал лекции, у него начиналась диарея. Он сильно пил, а его сексуальная жизнь, когда ему случалось заниматься сексом, вызывала у него чувство стыда. Редкие попытки завязать гетеросексуальные связи лишь подтверждали то, о чем шептались мальчики у него в классе, называя его странным: Альперт предпочитал мужчин. Хотя ему удавалось скрывать растущее отчаяние за внешней жизнерадостностью, однако жизнь для него была полна внутренней неудовлетворенности. Добиваясь признания и успеха, он чувствовал, как вместо радости его переполняет гнев. «Я вам нравлюсь, да, но то, что вам нравится — это не я», — вот какие примерно рассуждения скрывались за выплескивающимися наружу эмоциями. Ко всему прочему в нем росло все большее разочарование в предмете, которым он занимался. «Все, чему мы учим, — это маленькие кусочки знаний, но эти знания не складываются в итоге ни в какую мудрость. Я просто становлюсь… более знающим, и все. И я очень хорошо выгляжу, когда речь идет об этих знаниях. Я могу задать на защите докторской весьма хитроумные вопросы и казаться чудовищно умным, но все это — пустое».
Еще одной проблемой был психоанализ. Альперт ходил к психоаналитику начиная со времен Виллистона. За время его жизни в Стенфорде на психоанализ у него ушло в общей сложности двадцать шесть тысяч долларов, и когда его врач узнал, что Альперт направляется в Гарвард, он посоветовал ему как можно скорее найти подходящую замену. «Вы слишком слабы, чтобы обойтись без психоанализа», — сообщил он ему.
Но если за двенадцать лет психоанализ ему не помог, то стоит ли вообще надеяться, что он ему поможет?
Примерно в таком унылом настроении Альперт вернулся осенью 1959 года в Гарвард. Зайдя на Дивинити-авеню, 5, он обнаружил, что старая подсобка переоборудована в кабинет. Помещение было до смешного маленьким — в нем едва умещался письменный стол и книжные полки. Там его встретил широко улыбающийся парень, разглядывающий карту Европы. «Я только вернулся из Европы, — сообщил ему Тим Лири, — без конца там мучился — не мог получить наличные по чекам».
«Он был способен строить умопомрачительно рискованные гипотезы», — так объяснял Альперт неотразимое обаяние Тима. Глядя на него, Альперт чувствовал, в нем вновь воскресает вера в психологию. На Лири же Альперт произвел впечатление «честолюбивого ученого-политика, большого щенка, виляющего хвостом, заинтересованного в карьере, и остроумного человека». Однако Лири также интуитивно почувствовал в Альперте такого же аутсайдера, каким был и сам. Гомосексуализм вкупе с еврейством делали его чужаком в обычном обществе. Они часто вместе выпивали и обучали друг друга экзистенциальной психологии, так что когда пришло время летних отпусков, то Лири предложил отправиться вместе на «Сессне» Альперта в Мексику. Однако у Альперта была договоренность относительно лекций в Стенфорде в начале лета, так что от этих планов пришлось отказаться. Они договорились встретиться в Куэрнаваке и там уже полетать на «Сессне».
Но полеты на самолете были отложены. Альперт прибыл на несколько дней позже, после эксперимента Лири. Вкусивший грибов и склонный к рискованным гипотезам приятель Альперта к тому времени уже не мог говорить ни о чем другом, кроме как о том, что надо срочно лететь назад в Гарвард и приниматься за работу. Поскольку Альперт должен был читать в Стенфорде еще и осенний курс лекций, ему оставалось лишь слушать восторженные излияния Тима. Все это сильно напомнило ему времена начала работы в Стенфорде и историю с марихуаной.
Однако во время первой же сессии в Ньютоне он понял, что ошибался. Самым важным моментом стали для него видения, несколько напоминающие театральный водевиль. Он мог наблюдать, лежа на диване, как открывается занавес и актеры поочередно выходят на сцену. Первым шел Альперт-профессор, глубокомысленно бормочущий что-то себе под нос. За ним последовали Альперт-космополит, Альперт — пилот самолета, Альперт-любовник и Альперт — маленький мальчик, который мечтает понравиться родителям и стать нейрохирургом. Фигуры выскакивали одна за другой и затем мгновенно исчезали. Это напоминало то, как умелый игрок вытаскивает карты из колоды. Сначала Альперта это заинтересовало. «Надо же, я так старался получить звания и положение, в которых вовсе не нуждался», — подумал он после исчезновения профессора. Однако по мере того как они один за другим исчезали, он запаниковал. Если исчезнут все его социальные роли, то что же останется?
Первым ответом, пришедшим ему на ум, было — если эго исчезнет, тогда останется только тело. По крайней мере, у меня останется тело, подумал Альперт. И я всегда смогу найти себе новую идентификацию. Но затем исчезло и тело. Он видел в зеркале, висящем перед ним, пустой диван, на котором никого не было! А что, если тело никогда не вернется? Это достаточно простой вопрос, особенно когда вы просто читаете об этом в книжке, вот как сейчас, например. Однако когда он возник в голове у Альперта, на него нахлынул приступ страха, такого, какого он никогда прежде не испытывал в своей жизни. Он уже открыл рот, чтобы закричать, но как раз в этот самый момент внутри у него зазвучал приятный мягкий голос, который спросил: «А кто следит за всем этим?» И тут же страх лопнул, как мыльный пузырь, кричать было не нужно. Если у него нет зго и нет тела, то откуда звучит этот голос?
И как только я смог сосредоточиться на этом вопросе, я понял, что хотя все, что я раньше воспринимал как «Я», включая мое тело и саму мою жизнь, ушло. Я продолжал сознавать происходящее! Вместе с этим осознанием на меня снизошло невероятное, никогда ранее не испытываемое ощущение глубокого покоя. Я наконец нашел это «Я», этот сканер-точку-сущность-ме-сто в беспредельности.
Смеясь от радости, он выскочил наружу навстречу снежной метели.
«Мы с ним тогда договорились, — рассказывал Тим о том, какую роль сыграл Альперт в программе по изучению псилоцибина. — Он сказал мне: «Слушай, я буду заниматься контактами со внешним миром, у меня это получится лучше — я умею с ними обращаться и смогу вас прикрыть». Так что на этом мы и сошлись. И он был совершенно незаменим в таких делах. Помню, как все мы слонялись вокруг кабинета, где шло заседание администрации, а он спокойно открыл дверь, зашел туда и вышел к нам уже с подписанными бумажками, все что надо, плюс еще список студентов, которые, как он считал, нам могли пригодиться. Он был для нас кем-то вроде представителя от народа в парламенте».
Альперт развернул бурную деятельность. По выходным он летал на «Сессне» в Северную Каролину, где проводил сессии в парапсихологическом институте Д.Б. Райна. Но чаще всего отправлялся в Нью-Йорк, где посещал светские рауты, на которых объяснял нужным людям — избранным интеллектуалам, представителям артистических кругов и другим влиятельным лицам — возможности, которые открывает псилоцибин для расширения человеческого сознания. Из всех, кого он обработал за те месяцы, пожалуй, наиболее важной личностью, о которой пойдет речь в нашем повествовании, была Пегги Хичкок.
Это была энергичная двадцативосьмилетняя девушка, наследница миллионера Меллона. Как позже писал Лири про Пегги, ей «быстро все приедалось, при этом она была полна честолюбивых замыслов и искала проект, который мог бы поглотить ее неуемную энергию». Задача расширения сознания была как раз по ней, и она присоединилась к Фло Фергюсон как неофициальная покровительница программы изучения псилоцибина.
По забавной иронии судьбы как раз в самый разгар вращения в высшем обществе Лири одновременно задумал эксперимент, который мог бы доказать, что псилоцибин является мощным средством изменения поведения. Как-то раз совершенно случайно он обратил внимание на стоявший у их здания автобус из Массачусетского управления исправительными заведениями. Представители управления пытались уговорить молодых медиков с факультета психологии поработать у них — просьба, редко находившая отклик. Работа в тюрьме по престижу была сравнима с работой в лепрозории. Лири созвонился с управлением и пригласил нескольких подходящих людей на ланч в факультетский клуб в Гарварде: за обедом он объяснил представителям управления, какая канцелярская волокита связана обычно с тем, чтобы получить разрешение дать заключенным наркотики. Потом добавил, что мог бы обеспечить им сотрудничество стольких аспирантов, сколько им потребуется. Через неделю он уже имел доступ в тюрьму штата Массачусетс Конкорд.
Прелесть тюремного проекта заключалась в том, что мало где еще можно найти столь чистые условия для эксперимента: окружающая атмосфера не менялась и все роли были строго заданы. И что самое главное — имелась точная статистика, доказывающая, что существующие методики работы с преступниками никуда не годятся: рецидивизм в массачусетских тюрьмах достиг небывалого уровня — 70 % осужденных вновь возвращались в исправительные заведения. Лири сказал тюремным чинам, что используя псилоцибин, можно добиться уменьшения этой цифры. Наедине с аспирантами он шутил: «Давайте посмотрим, сможем ли мы превратить преступников в будд».
Принимать псилоцибин в Ньютоне — это одно, а давать его глотать стаду закоренелых преступников в запертой комнате тюремного изолятора — совсем другое. Тюремный психиатр жизнерадостно ознакомил Лири с разношерстной группой испытуемых — два убийцы, два участника вооруженного ограбления, один растратчик и один героинист. По словам Мецнера, когда заключенные мягкой упругой походкой нервно прохаживались по комнате, ему вспоминались «тигры в клетке», которых он наблюдал в зоопарке.
Чашка с псилоцибином стояла на столе. Лири положил туда шесть розовых гранул и передал одному из испытуемых. Мужчина мгновение помедлил, а потом разом заглотил свои шесть таблеток. Уговорились, что утром Лири проведет сеанс с тремя заключенными, а во второй половине дня его сменят Мецнер и Гюнтер Вайл и будут вести сеанс с тремя остальными.
Когда наркотик начал действовать («мысли исчезают, у меня в голове будто молоток стучит, резкий пронзительный звук, ослепительный свет, все чувства вдруг обострились»), Лири почувствовал, что ему становится страшно. Вдруг один из узников спросил: «Док, почему так происходит?» «Потому что я вас боюсь», — пробурчал Лири. Мужчина расхохотался. «Забавно, док, но на самом деле это я вас боюсь!» «С чего это вы меня боитесь?» — удивленно спросил Лири. «Потому что вы… ученый псих!» — услышал он в ответ. Заключенные дружно заржали. Лед тронулся.
Когда вечером за ними лязгнули тюремные ворота, они с трудом сдерживались, чтобы не завопить от радости. Позже Лири говорил: «Мы верили в человеческую природу и в возможности наркотика. Но то, что случилось, было немного похоже на волшебство… И в тот момент мы ощущали себя героями».
После этого они посещали Конкорд по несколько раз в неделю. Иногда приходили просто побеседовать, иногда делали тесты, которые потом надо было спокойно объяснить настороженно слушавшим заключенным. И каждую неделю проводили еще одну сессию. Изменения, как те, о которых свидетельствовали тесты, так и описанные самими испытуемыми, были впечатляющими. Не прошло и месяца, как закоренелые преступники заговорили о любви, неземном экстазе и участии — понятиях, столь же далеких от тюрьмы Конкорд, как прежде — от Центра исследования личности.
По тюрьме прокатился слух, что в изоляторе творят странные штучки, благодаря которым можно откосить от работы. В одно из посещений к Лири подошли двое из самых крутых уголовников и сообщили, что они присоединяются к его проекту. Другие заключенные были испуганы. Эти двое парней стояли у самой верхушки тюремной иерархии, так что Тима предупредили — отказать этим двоим будет очень опасно, но и включать их в проект значило полностью нарушить уже сложившийся духовный настрой в группе. Тим выслушал их опасения и затем заявил, что прежде, чем парни смогут войти в их группу, они должны будут принять дозу псилоцибина. Когда возможные последствия этого дошли до испуганных заключенных, они заулыбались, а затем расхохотались.
Если вы можете себе представить, что будет, если Хамфри Богарта из «Грязнолицых ангелов» поместить в «Алису в стране чудес», то можете вообразить примерно, что творилось в тюрьме. Один из новичков испытал приступ паранойи и решил, глядя на Гюнтера Вайла ненавидящими глазами, что все это не иначе как хитрые происки полиции, которая таким способом пытается заставить его признаться во всех предыдущих преступлениях. Гюнтер Вайл почувствовал себя под этим взглядом неуютно. Ему стало бы еще неуютней, если бы он знал тогда, что заключенный про себя просчитывает варианты, каким способом можно подстроить несчастный случай, жертвой которого окажется этот гнилой мозгляк из Гарварда, который смог его обдурить. Однако умело подобранная обстановка и окружение сделали свое дело. Паранойя прошла, узник забыл о мести, а также о том, что принадлежит к бостонскому клану ирландской мафии. Он начал думать о всеобщей любви, о том, что все люди суть одно, и что на самом-то деле между ним и этим гарвардским парнем нет никаких различий.
Первые результаты работы в тюрьме были настолько обнадеживающими, что Лири полетел в Вашингтон, чтобы обсудить возможность применения псилоцибина для психотерапевтической работы в местах заключения.
Однако тюремные исследования выявили еще один характерный результат приема псилоцибина. Да, заключенные менялись, менялось и их поведение, все правильно. Однако эти изменения не вписывались в научные рамки, а скорее заставляли ученых чувствовать себя неловко, поскольку большая часть тех, кто принимал псилоцибин, так или иначе, но обращалась к религии. Это, конечно, касалось не только заключенных. Если уж закоренелые преступники могли обратиться к Богу, представьте себе, что творилось с обычными участниками программы изучения псилоцибина. Бэррон, понимая, что запредельный опыт заводит их в такие пространства, где агностические взгляды вряд ли помогут, закупил в Калифорнии целую библиотеку мистических текстов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61