– Ты не хочешь попрощаться со своими друзьями? – спросила Николь.
– Я уже.
– Ой, Лили, положи блузки сверху.
– Почему ты не сказала мне раньше? – Лили прекратила складывать вещи и посмотрела на Николь, прекрасно зная, что ее жесткий взгляд действует на мать раздражающе.
– Я не знала, правда, – сказала она. – Это все случилось так быстро.
Николь повернулась к зеркалу, поправила шляпку, оценивающе взглянула на себя и разгладила юбку своего безупречного розового костюма «Шанель».
– Быстро? – Лили рассмеялась. – Ты знала Жан-Клода еще до моего рождения.
Прежде ты всегда предупреждала меня, что собираешься выйти замуж. Телеграмма, телефонный звонок, в конце концов, я знала об этом до того, как ты появлялась со своим новым мужем.
– Ах, господи, Лили, по-моему, ты все усложняешь, тебе не кажется?
– Я просто хотела бы знать, почему в этот раз все было по-другому, – голос Лили звучал ровно.
– Потому что в этот раз все – по-другому. Жан-Клод не такой, как все. Я боялась, что ты будешь против, и…
– Николь, будь честной. Я никогда не мешала тебе. Я даже никогда не встречалась с этим, как его, Андреасом, – рассмеялась Лили.
– Все это для меня очень важно. Я хочу, чтобы ты узнала его. Я надеюсь, что ты полюбишь его так же, как я: Пожалуйста, Лили, постарайся. Я знаю, что я не особо прилежная мать, но все-таки…
– Я не возражаю, Николь. Правда, я одобряю. Мне всегда нравился Жан-Клод.
Лили вновь занялась укладыванием чемоданов. Николь села на краешек кровати и наблюдала за ней, понимая, что эта красивая молодая женщина, тех же самых лет, что была она, когда родилась Лили, знает о ней не больше, чем продавщица в Эксе… – лицо знакомое, но чужое.
Она поступила правильно, определив маленькую Лили в частную школу. Она не могла таскать ребенка с собой по всему миру, Лили это не пошло бы на пользу. А сейчас перед ней стояла взрослая женщина, которую она едва ли знала. Она узнавала милые, как бы знакомые черты, прекрасное повторение ее собственных, но волосы пшеничного цвета, дымчатые серые глаза, тонкая кость – это у Лили от отца. Ее собственная внешность – темная брюнетка с карими глазами – более театральна, рост меньше и фигура полнее. Николь казалось, что они – зеркальное отражение друг друга: Николь страстная и пылкая, Лили холодная и отчужденная.
– Я хочу, чтобы ты пожила с нами некоторое время в Париже, Лили. Забудь пока про Нью-Йорк. Ты вполне можешь поступить в художественную школу в Париже. Мне нужно побыть с тобой.
– Почему сейчас? – голос Лили звучал всего лишь удивленно. Николь несколько растерялась. Она готова была к возражениям, но их не было. В голосе Лили было почти согласие.
– Потому что мне очень много надо объяснить тебе, это займет время. Нам надо лучше узнать друг друга.
– Ах, Николь, ты всегда так драматична, – сказала Лили с улыбкой. – Я поеду. Но не могу обещать, что останусь надолго.
– Я очень горжусь тобой, Лили. Мне стыдно признаться, что я не знаю, какой из тебя будет художник. Я была очень удивлена медалью, которую ты получила за свою работу.
– Ну, тогда мы в расчете. Я была очень удивлена твоим новым мужем. Пойдем, я собралась. Давай освободим Жан-Клода от Мадам.
Жан-Клод стоял в мраморном вестибюле у винтовой лестницы, несколько постаревший, поседевший, по сравнению с тем, каким его помнила Лили, но все такой же стройный, подтянутый, элегантный. Он положил ей руки на плечи, ласково поцеловал в обе щеки и отодвинул от себя на расстояние вытянутой руки.
– Какой красивой женщиной ты стала, дорогая!
Лили улыбнулась. Последний раз она видела его в квартире Николь в Нью-Йорке. За месяц до этого умерла его жена. Николь тогда была помолвлена с Андреасом.
Когда начался их роман, интересно было бы знать? Когда старый друг семьи стал любовником, а затем и мужем?
– И как мне теперь вас называть? – спросила Лили. – Дядя Жан-Клод, кажется, уже не подходит, месье де Сен-Аби – слишком официально.
– Ну, тогда, может быть, просто Жан-Клод?
– Прекрасно, – сказала она, – и, Жан-Клод, я очень рада, что у Николь наконец-то исправился вкус.
– Ну, в самом деле, Лили, не будь ребенком, – сказала Николь.
– Но она права, Николь, она совершенно права! – рассмеялся Жан-Клод.
Послеполуденное солнце сквозь чистый горный воздух окрасило в золото озеро Бурже. Весенние полевые цветы покрывали все подножие от ухабистой грязной дороги до луга вдали. Жан-Клод, спешивший попасть в Шамбри до того, как солнце скроется за горными пиками, и опасная дорога погрузится в темноту, мастерски управлял машиной на опасных поворотах. Николь слегка откинулась на сиденье и изучала его лицо. На нем сейчас проступили тонкие морщины, глаза выглядели утомленными, в уголках рта залегли глубокие складки. Это было постаревшее мужественное лицо, которое так очаровало ее двадцать лет назад, лицо человека, которого она до сих пор любила, которого она всегда любила, с той первой ночи в Париже давным-давно. Мысль о том, что они, наконец, вместе, и теперь всегда будут вместе, воодушевляла ее. Все эти годы гонки по свету, головокружительные рауты и приемы, бесконечные поиски любви в объятиях посторонних мужчин, все это осталось позади. Теперь она, наконец, может отдохнуть. «Спасибо тебе, Господи», произнесла она про себя. Сейчас надо заняться Лили. Только сейчас, когда она остановила свой бег, она начала ощущать вину перед дочерью. Рождество в Рио, Барселоне, на острове Патмос. Господи, даже в Биаррице, совсем рядом с Лили, но без нее, если бы только…
– Лили, ты никогда не видела моего сына, Люка? Он вернется в Париж через несколько дней.
– Правда? – спросила Лили, а где он был?
– В Тоскане. Рисовал. Мне кажется, он очень одаренный художник. Масло, акварель, гуашь. Очень здорово, правда. У него талант, которым я могу только восхищаться, так как сам лишен этого. Он готовится к выставке следующей осенью. Вероятно, в октябре. У него это будет первая выставка в Париже. Он выставлялся на юге и еще был небольшой показ в Нью-Йорке в прошлом году, но это будет его первая большая выставка. Он, естественно, очень взволнован.
– Наверняка, это будет в вашей галерее, – Лили рассмеялась.
– Конечно. Но пойми меня правильно. Я должен поддержать его. Я бы не хотел показывать его работы, если они того не заслуживают, и подумал, что, возможно, он сможет помочь тебе поступить в художественную школу. Кажется, ты подаешь надежды.
– Я хочу поступить в школу в Нью-Йорке, – ответила Лили, – но мне нужно сначала подготовить вступительную работу. Было бы замечательно, если бы Люк помог мне с этим.
Николь слушала разговор Лили и Жан-Клода. «Господи, пусть так и будет! Пусть, наконец, у нас будет настоящая семья».
Лили и Люк взяли кофе и вышли из гостиной в небольшой сад. Летний вечер был теплым и пахло каштанами. Мягкий отсвет фонарей на Рю де Сен-Пре падал на внутренний кирпичный дворик.
– Ты бывала раньше в Париже? – спросил Люк, откинув со лба прядь светло-русых волос.
– Да. Я иногда проводила праздники со своей соседкой по комнате и ее семьей в Монморанси. Мы часто ездили в Париж в магазины или пообедать.
– Но ты никогда не была здесь долго.
– Пожалуй.
– Это замечательно. В таком случае, тебе требуется большая экскурсия. Я буду твоим гидом.
Лили почувствовала, что между ними протягивается невидимая нить.
– У тебя найдется время? Ты не будешь слишком занята, чтобы подготовится к демонстрации достопримечательностей?
Люк облокотился на каменную ограду, отхлебнул из чашки и потер затылок.
– Ах, да. Выставка. Ты поможешь мне.
– Чем я смогу помочь?
– Ты поможешь мне с каталогом, и, – он опять задержал на ней свой взгляд, – ты должна мне позировать.
Люк смотрел на нее в смущении. На мгновение у Лили сжалось все внутри, но тут же она поддалась теплу его взгляда и почувствовала незнакомую волну, поднимающуюся из какого-то неизвестного ей источника внутри.
Она просто отказывается ехать с нами, – сказала Николь. – Господи, ну кто остается на лето в Париже? Это какое-то упрямство.
– Ты спорила с ней? – спросил Жан-Клод.
– Нет. Она была совершенно непреклонной, – Николь покачала головой. Лили опрокидывала все ее планы. Она могла понять чувство обиды за годы, проведенные врозь, она сама себе сейчас признавалась, что забросила единственную дочь. Она могла понять гнев. Она понимала страсть, но пассивность Лили, хорошее отношение на расстоянии, выводили ее из себя. И хотя недели, проведенные в Сен-Жермене, были самыми безмятежными за все то время, что они провели вместе, в их взаимоотношениях не произошло никаких сдвигов. Расстояние между ними не уменьшалось и не увеличивалось. Температура их отношений оставалась вежливо прохладной, никогда не повышаясь и не понижаясь. Возможно, еще слишком рано. Возможно, она очень многого ждала, но ей так хотелось приблизить к себе Лили, компенсировать все то время, которое та провела без матери. Дважды она пыталась обнять Лили. Та не сопротивлялась, но и не отвечала, просто принимала эти объятия безо всякой заметной реакции. Как показалось Николь, просто для того, чтобы доставить ей удовольствие. Вроде бы, ей нравились прогулки по магазинам. Она получала удовольствие, примеряя вещь за вещью в каждом модном салоне, счастливо оценивая произведенный эффект и радостно выбирая самое подходящее.
– Мне кажется, что ей нравится посещать занятия, – сказал Жан-Клод. – Она просто не хочет прерывать их.
– Но ты ведь знаешь, как важно, чтобы мы проводили время вместе. – Я едва ли провела с ней час с тех пор, как она приехала в Париж.
Жан-Клод рассмеялся.
– Я понимаю, что часы, проведенные в «Шанель», «Диор» и «Живанши» в счет не идут.
– Ну конечно, они считаются, – сказала Николь, – но я говорю о времени, проведенном с глазу на глаз. Я рассчитывала, что мы будем вместе в Кап-Ферра. Господи, ты же знаешь, что я не могу сразу все рассказать. Я просто могу отвратить ее этим от себя. Мне нужно время.
– Я понимаю, Николь. Это важно для всех нас. Но разве можно за шесть недель добиться перемены? Она выглядит счастливой. Мне кажется, что не надо отрывать ее от занятий, если ей этого не хочется. Чем счастливей она будет, тем легче ей будет адаптироваться. – Он обнял Николь и прижал ее к себе. – Нам не так уж много осталось. Не будем спешить.
В тот день, когда Николь и Жан-Клод уехали из Парижа в Кап-Ферра, Лили сложила одежду в сумку и вышла из дома в Сен-Жермен-де-Пре. Она задыхалась, и у нее кружилась голова, когда она, наконец, добралась до студии Люка.
– Зачем столько одежды? – поддразнил ее Люк. – Она совершенно не нужна для того, чтобы позировать или заниматься любовью, а мы будем проводить время именно так.
– Мы что, даже не будем есть? – рассмеялась она. – Или выходить?
– Нет. У нас нет на это времени. Ты слишком легкомысленна…
Лили бросила одежду на кровать и ждала, когда он ее обнимет. Она повернулась и положила голову ему на плечо. Он взял ее голову руками и осторожно повернул к себе. Как она узнала? Это интересно. Но она знала, с самого первого вечера в Сен-Жермене, что Люк всегда будет в центре ее жизни. Совершенно четко, с равной уверенностью, она знала, что то, что будет кроме этого, это все равно будет Люк. Как она узнала об этом? Ей казалось, как будто чистый, узкий луч света сфокусировался на них, выделил их, осветив друг для друга, оставив остальной мир в тусклой тени. Мадлен верила в реинкарнацию и говорила, что души возвращаются и воссоединяются друг с другом, чтобы продолжить дело, начатое в прошлой жизни. Возможно, она права. Если так, то Люк будет для нее единственным поводом для возвращения, а она – для него. Остальные не важны. Только с Люком ее жизнь. Кроме того, что-то было в них обоих непрочное, иллюзорное. Только вместе они обретали устойчивость. Она ощущала, что в одиночестве никому из них не требовались пища и воздух, и только вместе они были такой реальностью, которой нужны подобные вещи для поддержания жизни. Она никогда не понимала легкомысленных девчонок, которые проводили часы, без толку мечтая о каком-нибудь кадете из военной школы, которая была чуть дальше на берегу озера, или болтая про эротические похождения, большей частью выдуманные, профессора Ле Клера или Херста, светловолосого швейцарца, шофера Мадам. И когда профессор Ле Клер затащил ее в маленькую пустую комнату над гаражом за его домом и просто-напросто трахнул, то это не прибавило ей совершенно никаких ощущений.
* * *
Они встретились за городом в жаркий воскресный полдень.
– Мадемуазель Паскаль! – воскликнул он, вытирая лоб белым носовым платком. – Мадемуазель!
Он прошел с ней по крутой дороге обратно к школе, держа перед собой коричневый бумажный мешок, вытирая носовым платком бисерины пота на лбу. Ему надо, сказал он, сначала закинуть эти бакалейные товары домой, а потом он пойдет с ней в школу.
– Пойдем, пойдем, – сказал он, задыхаясь. – Это займет всего лишь минуту.
Она поднялась за ним по лестнице и наблюдала, как нетерпеливо он поворачивает в замке ключ, неловко перекидывая бумажный пакет из одной руки в другую. Он был мал ростом и широк в талии. Она была уверена, что его курчавые иссиня-черные волосы – крашеные. Его мрачное, квадратное лицо, с большими глазами темно-оливкового цвета, было красивым, лицо, которое могло быть очень строгим, когда он стоял перед ними в классной комнате, и которое светилось, когда он смеялся. Ее поразила деликатность, с которой его толстые, грубые пальцы расстегнули ее белую льняную блузку, а затем ловко освободили крючки на юбке, которая упала вниз к ее ногам. Когда он снял с нее лифчик и взял ладонями ее грудь, он держался едва ли не почтительно. Потом он резко бросил ее на кровать, быстро разделся и придавил ее своим тяжелым телом. Он грубо терся об нее, влажное тело скользило по ее коже, легкая щетина на щеке противно царапала лицо, и только руки оставались нежными и ласковыми. Это ее удивило. Внезапно его грубое дыхание прервалось и, схватив за волосы, он застонал и в изнеможении обрушился на нее. Когда его дыхание стало глубоким и ровным, она с тревогой обнаружила, что он заснул, а она не может выбраться из-под него, но он скоро зашевелился и сполз с нее. Потом глубоко вздохнул и сел. «Господи!» – произнес он едва слышно. Он встал и подошел к небольшой раковине, плеснул себе на лицо и грудь и энергично вытерся маленьким турецким полотенцем.
– Пойдем, пойдем, Лили, – сказал он, – моя сейчас у сестры в больнице и может вернуться в любой момент. Надо идти, так что одевайся побыстрее.
Его голос звучал заговорщицки, хотя Лили не понимала, какое отношение к ней имеют планы его жены или здоровье ее сестры. Но, не видя никаких причин продолжать лежать, она встала и оделась. Она тоже плеснула водой на лицо и промокнула его полотенцем, которое хранило запах его несвежего тела.
– Можно мне выпить молока? – спросила она.
– Молока? – отозвался он удивленно.
– Да, очень жарко.
– Да. Да. Молока. – Он достал бутылку молока из маленького холодильника и попытался снять картонную крышку с горлышка. Лили удивилась, что его руки, такие ловкие и проворные несколько минут назад, стали неожиданно такими неуклюжими. Он налил молоко в маленький стакан и протянул ей. Пока она пила, он поставил молоко обратно в холодильник, нервно болтая о том, как им встретиться в следующий раз. Его жена уезжает каждый вторник – церковный хор репетирует с восьми до десяти по вторникам, объяснил он – и пока сестра в больнице, она будет часто ее навещать. Лили пила молоко маленькими глотками и удивлялась, зачем нужно все это повторять. Она протянула ему пустой стакан, и он аккуратно поставил его в обшарпанную эмалированную раковину. Он решил, что будет лучше, если они выйдут порознь. Лучше, чтобы их не видели вместе. Она кивнула, улыбнулась и вышла. Поднимаясь в гору, она подумала, неужели это то самое, о чем так заговорщицки шептались девчонки по ночам?
– Почему я должна тебе верить? – спросила Лили. Ее голос слегка дрожал, и это выводило Николь из себя больше, чем если бы она на нее кричала.
– Боже мой, Лили, но почему я должна тебе врать?
– Ну, либо ты врешь сейчас, либо врала все последние девятнадцать лет. Мне кажется, что ты врешь сейчас.
– Боже мой, Лили, я так сожалею. Именно поэтому я так умоляла тебя поехать с нами в Кап Ферра. Мне хотелось побыть с тобой, все тебе объяснить, дать тебе возможность побыть с Жан-Клодом. Я не хочу, чтобы ты отдалялась от нас. – Николь вдруг почувствовала, как будто большая кость застряла у нее в горле, из-за чего все слова давались ей с мучительной болью. – Многое из того, что я говорила тебе про твоего отца, это правда, Лили. Что мы очень любили друг друга, что он настоял, когда оказалось, что я беременна тобой, чтобы я…, чтобы мы вернулись в Штаты, потому что начиналась война. Что ему пришлось остаться. Это все правда. Все правда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26