А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Из облезлого стекла на него глянула испитая, с темными подглазниками незнакомая личность, небритая вдобавок. Но по исследованью на ощупь то оказалась обычная у гуляк серая мертвенная тень бессонной ночи. Автоматически переведя взор за окно, Дымков сквозь облетелую сирень увидел гулявшего за изгородью милиционера. Оно можно было бы и поскромней, но расчет велся на детскую впечатлительность новопосвященного. Вообще-то высокий ранг соратника вместе с известными ограниченьями давал и солидные номенклатурные привилегии, вроде недосягаемости от внешних помех и посещений, но к тому времени Дымков успел проникнуться земной действительностью вплоть до пониманья, что теперь железное кольцо осады сомкнулось вокруг него вглухую.
Вышесказанный, чрезмерно сложный комментарий к тому периоду русской истории создается не в оправданье вождя, а для профилактического постиженья корней, способных породить подобное злодейство.
По отсутствию покамест более надежных источников для познания всего случившегося в те годы, современник имеет законное право на собственные домыслы о тайностях отжитого века и личностях, безраздельно владевших его достоянием, отечеством и судьбой. Отсюда все маловероятные подробности предлагаемой, только что описанной, нигде не зафиксированной встречи командировочного ангела и вождя, начиная от чересчур откровенного монолога, хотя и возможного в тогдашнем предвоенном цейтноте, до наивного, мягко сказать, толкования истории, а также чисто протокольные неточности – все это надо отнести за счет роковой неосведомленности рассказчика, заставлявшей его обращаться к запредельным глубинам бытия в поисках истинной подоплеки совершившихся событий.
В своих позднейших мемуарах Никанор Васильевич Шамин перечислял наиболее вероятные, эпохально-целевые мотивы, толкавшие Хозяина довершить начатое преобразование в одно поколенье. Рисуя своеобразие той поры, автор приводил и наивное, но не лишенное известной глубины мнение рано погибшего дружка и якобы убежденного сталиниста Вадима Лоскутова. По его концепции, пагубный бросок к цели сквозь толщу палеонтологического времени, потребного на биологическое преображенье вида, логически приводил к той именно заповедной песенной остановке, что таится в беспечальной насекомой ипостаси перед лицом вечности. У вождя он диктовался не погоней за прижизненным триумфом или стремленьем приговоренных чем попало под рукой сократить нестерпимые сроки ожиданья хотя бы отдаленного конца, а тем стратегическим расчетом, что лобовой ход с риском догматически обусловленной войны и одинаковыми последствиями для подлежащего уничтоженью старого мира, как и при постепенном глобальном переплаве, возмещается выигрышем во времени и меньшей длительностью обморока всей жизни на Земле на пороге ее воскрешенья.
Как бы то ни было, представляется непостижимой такая осведомленность молодых людей о секретнейших мероприятиях эпохи, вроде вышеописанного – без стенограммы и свидетелей, а то и вовсе не состоявшихся. И вообще откуда зарождается молва народная об исподних помыслах недосягаемых государственных особ вплоть до наивысших, лишь в молитве упоминаемых? Основой служат навеянные ими вперемежку со страхом и болью, мечтанья и надежды наши, из коих по прошествии испуга и благого веяния выплавляется железная легенда, именуемая судом потомков .

Глава XV

Неслыханной для политика откровенностью кремлевский вождь стремился показать неизбежность задуманного преобразования и тем самым обеспечить себе надежное сотрудничество ангела, малейшее колебание коего, скажем, не вовремя дрогнувшая со скальпелем рука, могла не только повредить пациенту, но и бросить тень на доктрину в глазах потомков. Тем естественней было в целях сохранения тайны не выпускать новопосвященного соратника из поля зрения. Конечно, по наличию старо-федосеевских друзей, не обладавших даром утекать сквозь пальцы и в случае чего автоматически становившихся заложниками, он и сам теперь не убежал бы, так что пост наружного наблюдения прямо под носом у Дымкова, учреждался не столько ради подстраховки, как во удержание от опрометчивых поступков, пресечение коих внесло бы нежелательный холодок в отношения великого реформатора со своим напарником по окончательному устроению человека на Земле. Попутно простая регистрация посторонних посещений позволяла при необходимости проследить до конечного пункта утечку сверхсекретной отныне информации.
Тягостное сознание своей другим концом обернувшейся миссии – стать печальным вестником в домике со ставнями – заставляло Дымкова со дня на день оттягивать свой визит в Старо-Федосеево, позже сюда присоединилось опасение занести туда худшую на земле заразу. В свою очередь пугающее отсутствие вестей о Вадиме Лоскутове толкало старофедосеевцев на худшие предположения насчет его добровольного заступника, возможно, вызвавшего своим присутствием гнев диктатора. В разведку послан был хитроумный Никанор с наставлением беречься возможной засады, широко практикуемой для отлова сообщников арестованного; применительно к Никаноровой наружности трогательней всего выглядел совет поскромнее держаться на улицах, чтобы не привлекать внимание злых людей. Гонец прибыл на место к открытию пивного ларька, откуда улица Энгельса с памятным тополем посреди просматривалась во весь прогон. Первые же два часа непрерывного наблюдения за окрестностью со стеклянной, для конспирации кружкой в руке, поглотили скромную студентову наличность, да и окружающие, в большинстве одутловатой внешности сборище стало косо поглядывать на затесавшегося к ним детину. И тут последний внезапно в каком-нибудь десятке шагов увидел проходившего мимо Дымкова. Оказалось, занявшаяся с утра мытьем своей малолетней оравы квартирохозяйка упросила жильца, чем на койке-то валяться, сходить за нее на базар, проветриться. Никанору повезло вторично и в том, что целый хвост граждан с авоськами вытянулся за картошкой, так что пристроившийся позади ангела студент имел время вторично расспросить его, не вызывая ничьих подозрений. Дымков тоже заметно обрадовался возможности выполнить возложенное на него поручение через постороннее лицо, следовательно, без неизбежных в таком деле тягостных сцен и не привлекая ничьего внимания.
Но раз коснувшись затронутой темы, Дымкову нельзя стало обойти молчанием и данную ему в Кремле аудиенцию, на которой получил беглые сведения о Вадиме Лоскутове.
– Вы понимаете, Никанор, мне настрого запрещено болтать о нашей встрече с ним , – между прочим обмолвился Дымков, убедившись в отсутствии чужих ушей поблизости, – но я считаю, что нехорошо скрывать тайну от тех, кого она жизненно касается. Да и не успел бы полностью, на ходу, всего пересказать, на что у нас там ушло почти полночи...
– А и не надо полностью, предупредить можно и вкратце, – насторожившись, легонечко подтолкнул Никанор и тоном клятвы заверил ангела, что, кроме них троих, с Дуней во главе, ни одна душа не узнает про завязавшийся теперь разговор.
Кстати, он почти сдержал свое слово... если же позже к тройке и подключился некто четвертый, кому все они обязаны своим появленьем в данном повествовании, то лишь после выяснения, что все рассказанное в нем сущая неправда, которую и не стоит долее скрывать. Нагляднее всего проявляется она, пожалуй, в хронологическом парадоксе о несчастной Вадимовой участи. Сам Никанор объяснял его естественной, по недослышке в рыночной толчее, словесной путаницей. Кроме того, уже при последней встрече с Вадимом, когда постыдный монолог отступничества выявил всю необратимость его умственного разорения, студент наперед помирился с неизбежной трагической концовкой бывшего дружка; а не такая была эпоха, чтобы оглядываться на отстающих, зазря пропадающих, с разорванным сердцем падающих на бегу, так ему казалось тогда, по молодости лет. В подобном аспекте некогда было вникать в фактические причины Вадимовой гибели – от зверя или голода, настигающих неопытного беглеца в тайге сибирской. К слову, иные, насильственные варианты почему-то не умещались в дымковском воображении. Гораздо глубже, насколько можно было понять из бестолковой передачи ангела, взволновали Никанора программные замыслы вождя на завтрашний день мира с вопиющими отступленьями от генеральной линии своих предшественников, а кое-где и вразрез им. До вечера бродил по городу мыслитель Шамин, изнуряя себя напрасными терзаньями – как примирить дошедшие до него еретические откровенья с общеизвестными воззреньями беспощадного догматика. На практике постигал он тайны политического кораблевождения, состоящего не столько в решимости пойти на таран встречных препятствий, но прежде всего в искусстве маневра ради заключительного выигрыша, так сказать, с покрышкой . Студент уже считал, что ему посчастливилось послушать сокровеннейшие раздумья вождя над картой послезавтрашнего, окончательного боя, которым собирался, видимо, руководить посмертно, из могилы. И лишь в воротах старо-федосеевской обители с жутким холодком в спине прояснилось вдруг Никанору, что весь тот вечер в тайниках подсознанья и под прикрытием дум о вожде, велась у него мучительная работа по расшифровке основного логического противоречия между зарегистрированной датой Вадимовой гибели и его приездом к родителям на побывку, так сказать, чуда навыворот.
Загадочное происшествие с покойным дружком, способное самого стойкого атеиста повергнуть в идеологическое замешательство, если и не пошатнуло позитивное мировоззрение Никанора, то во всяком случае заставило его пересмотреть свои взгляды на личность великого корифея, чье авторство выпукло угадывалось в том адском спектакле с участием шестимесячного мертвеца. Казалось, такой изобретательный в истолковании всякой бытовой мистики, но теперь уставший разум соглашался признать наконец известную долю иррациональности в слишком уж невероятном факте. При всем своем телесном могуществе, как ни противился всю дорогу упадническим настроениям, на крыльце домика со ставнями студент Шамин испытал крайнее изнеможение, словно заодно с известием о Вадиме, самого его тащил домой на плече. В самом деле ступеньки так и прогибались под ним, когда поднимался к Дуне в светелку, где так недавно ее самое ждали домочадцы. По собственному Никанорову признанью, весь погано расслабевая при виде женских слез, он как-то сразу превращался в свою диалектическую противоположность. С минуту выстоял он на пороге, выдерживая вопросительное молчанье собравшихся, родителя своего в том числе, пока тоненько не всхлипнула Дуня, и тогда, лишь бы предотвратить готовые хлынуть рыдания, он и выпалил залпом принесенную им новость с попутным же намеком, кого надлежит всем им благодарить за доставленное удовольствие... Тут он и себя не пощадил заодно!.. Словно пелена с глаз упала, едва вспомнились обстоятельства той фантастической первомайской сходки в домике со ставнями – почти против воли о.Матвея, испугавшегося было именно ее зловещей сверхсекретности, но, значит, слишком назрела к тому времени его потребность в любом чуде, если сдался под конец на гарантийные Никаноровы уверенья, что приглашаемые делегаты света и тьмы, как он туманно выразился, вообще далеки от земной политики. Подслушанная снизу, сугубо богословского характера беседа их у Дуни в мезонинчике полностью сняла опасенья старо-федосеевского батюшки, тем более что незадолго перед тем на Вадимовом деле выявились богатейшие связи одного профессора в наивысших сферах. И сразу в прозревающей памяти стали каскадно проступать сопроводительные подробности его царственного обещанья еще в текущем году устроить родителям встречу с находящимся в неволе первенцем... прежде всего коленопреклоненная перед корифеем благодарная мать и его ласкательно отстраняющий жест, когда ринулась было прильнуть губами к его руке, после чего всеобщее просветленье наступило в домике со ставнями, потому что поверилось вдруг, что и он наконец-то перековался на Христову добродетель при виде страданий людских... И затем, помнится, началась вовсе неприличная, с показным перехлестом льстивая перед ним хлопотня – в пику небесам, премного провинившимся перед лоскутовским семейством... Примененный Никанором прием ошеломления, по действию своему, превзошел, однако, наихудшие ожидания. Не было плачевных восклицаний перед образами в углу, ни воплей похоронных с обмираньями на различные сроки, но и самое дыханье пресеклось на неопределенное время, как бывает, когда леденящий ужас притупляет самую горесть потери. Да и не успел никто, ибо сразу по произнесении нечистого имени как бы молния просверкнула среди них, и потом все сидели без единого стенания с черными лицами и обугленными душами. И без того некрупного телосложения, о.Матвей чуть не вдвое уменьшился в габаритах, у попадьи же и челюсть набекрень съехала со страха, хоть подвязывай. Лишь один Егор при намертво стиснутых зубах кривился в презрительной усмешке на всемогущего господина из преисподней, тоже вслед за комиссарами не устоявшего перед соблазном садануть перстом под ребро старо-федосеевского лишенца.
Две ночи сряду маялись без сна на полу нетопленого аблаевского помещения, пока проветривалось по соседству оскверненное жилье. Сквозь тонкие перегородки слышно было, как по смежным, настежь распахнутым комнатам посвистывают простудные сквозняки, гуляют-вылизывают, шурстят палым листом. По нехватке иного пристанища, да еще на зиму глядя, приходилось заново обживать получужие теперь, с оторванными кой-где обоями охолодавшие стены. С отчаяньем бездомности мыли и скоблили домашнюю утварь, которой хоть взором мог коснуться лютый гость, притом почему-то обходились без таких издревле проверенных очистительных средств, как освященная крещенская вода или натуральный смирнский ладан, в запасце сохраняемый о.Матвеем для понимающих клиентов, как будто керосиновая тряпка надежней изгоняет из щелей угнездившуюся нечисть. Значит, важнее было практически снять с себя томленье несмываемого греха... Но тут о.Матвею весьма пригодилась одна, безотказного действия, как отмычка, и в минутку слабости изобретенная им теория о неминуемости всего сущего именно в том виде, как оно есть – однако не в силу чьего-то, в небесах, волевого предопределения, а просто нечто совершившееся осуществилось в данном виде под воздействием бессчетного количества образующих причин, другими словами, люди оттого и грешат, что по природе своей не могут иначе, да и приложимо ли само понятие греховности к поведению диавола, например, который по своему штатному положению как отец зла и не обязан считаться с моралью противоположного профиля. В конце концов о.Матвей никому с услугами не набивался, ничего внаем не сдавал и даже имел все основания гордиться, что не какое-то там именитое созвездие, а его скромная нора оказалась предназначенной под столь авторитетную встречу, и, конечно, никто на его месте тоже не посмел бы отказать в гостеприимстве одному из ее участников без риска сорвать вселенского масштаба мероприятие, по всем признакам запланированное в веках.
Посредством неточной и блудливой философии этой о.Матвей пытался, подобно молодому Шамину, заслониться от раздумий о нынешнем Вадиме – в какой именно ипостаси припожаловал он к ним в Старо-Федосеево: призрак ли, подставная ли кукла с человечьим пищиком в гортани для односложных звуков согласия или сопротивления, просто двойник, наконец, выращенный на питательном настое братской могилы. Самая страшная, четвертая версия представлялась маловероятной не только по соображениям давности самого происшествия. Липучие на всякую падаль осенние мухи, к примеру сказать, не льнули к очевидному лакомству, а как-то суеверно шарахались от него, попадая в зону соприкосновенья. Тем не менее налицо были как раз утвердительные признаки гипотезы вроде водянистой припухлости и общего серо-зеленого колера, словно до костей пропитался тундровой жижей. Вдобавок при некоторых поворотах что-то подозрительно булькало и вроде переливалось внутри Вадима. На высказанное матушкой робкое недоуменье, – какая именно жидкость могла столь громко бултыхаться в человеке, – Егор намекнул в утвердительном смысле, что земля, как и вода, содержит газы, и это были пузыри земли, чем выдал одновременно и прозорливость свою, и начитанность. И действительно, зачем было иначе приезжему сердито отбиваться от участившихся было материнских объятий, как не для сокрытия физиологических улик происходившего в нем тогда процесса... или сторониться чарки, наваристых щей, жаркой лежанки и вообще огня печного, которые слаже жизни пришедшему с непогоды бродяге?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84