Даже профессиональные свои неудачи, которых у него почти не было, он переживал не так глубоко, как то маленькое охлажденье, не говоря уже об огорчениях любви, которых не знавал совсем. Именно благодаря затянувшейся разлуке признанный деятель социалистической кинематографии, избалованный премиями, аплодисментами толпы, всегда столь доходным покровительством властей, вдруг обнаружил за собой сильнее прочих страстей житейских раболепное влеченье к этой женщине – не потому только, что все еще красавица, хотя после трудного дня перед сном и просвечивала сквозь кожу тоска увяданья, не потому также, что умница с жестоким даром неподкупного и значительного молчанья, преодолеть которое можно было лишь подвигом. Отсюда единственным средством вернуть расположение Юлии становилось срочное выполнение некогда навязанного ему обета. Если раскрыть ведомственный секрет, весь коллектив творческого объединения, которым руководил Сорокин, уже месяц под видом новаторских исканий, сам того не подозревая, и не только во внерабочее время изобретал мало-мальски правдоподобный сюжетный конфликт, куда вписывался бы облик центральной исполнительницы, для коей предназначался, но без особых натяжек и необременительно для нее, то есть с учетом ее скромных дарований. Между тем нетронутая и вполне созвучная эпохе тема таилась прямо под рукой у будущего постановщика – в поэтапном развитии его странной дружбы с Юлией Bambalsky, если рассматривать в плане все той же острой социальной борьбы, перекинувшейся теперь на интеллектуальный уровень. В бухгалтерской заявке значилось бы, что содержанием фильма явится ущербное и, несмотря на одержанные победы, все еще плебейское самосознание бедного киевского мальчика перед деньгами и династической славой одного магната – в лице его наследницы, также усилия и способы, предпринимаемые героем для преодоления в себе рабских пережитков прошлого.
Стесненное законами финансового оборота искусство кино повсеместно становилось отраслью промышленности, вывод же Юлии на мировой экран требовал сверхдлительной подготовки. У Сорокина имелись и личные поводы отказаться от щекотливых автобиографических признаний в духе Руссо, он избрал путь попроще. В ту пору постановщики, особенно пожилые, под предлогом обновления артистических кадров частенько приглашали на заглавные роли исполнительниц помоложе: за них играли достоинства сценария, режиссерские ухищрения, более способные партнеры. Тот же способ улаживать текущие личные надобности применялся и в данном случае. Беглого внимания заслуживает и предыстория так и не родившегося на свет фильма.
После памятного конфуза в подземном музее позитивное мировоззрение Сорокина подверглось жестокому испытанию. Первое время ломило виски при воспоминании о подвешенных чуть ли не в воздухе галереях, гигантских объемов и пристроенных прямо к глухой стене лестницах пиранезииского размаха, о бродивших между ними таинственных сквозняках, также и других нагромождениях неблагополучной фантазии. Наяву происходило раздвоение логической перспективы, что, по слухам, предшествует психическому заболеванию, – вслед за тем начался скоростной процесс привыкания к чуду. Все чаще Сорокин стал запросто, в отсутствие хозяйки, отправляться в мысленные прогулки в загадочное подземелье Юлии, режиссерским оком приспособляя его к туго слагавшемуся замыслу.
Очень скоро он пришел к выводу, что все это сооружение, в целом практически не применимое в условиях социалистического реализма, сгодится разве только в качестве сундука с бутафорским барахлом для сверхзаумной постановки, где самая нелепость подобно резонатору выпячивала бы некую трагическую идею, которая, как на грех, все не проклевывалась. Но именно на таком фоне, с нарушением здравого смысла, уже рисовался режиссеру сенсационный шлягер на тысячу копий, кабы посчастливилось протащить в инстанциях одну забавную с мистериальным душком затею в качестве, скажем, памфлета на капитализм. Кроме того, дальнейшая утайка от объектива столь внушительных каменных пустот, впечатляющих не менее самих нагромождений, непосильных никакому бюджету, уже готовых и, главное, абсолютно даровых , выглядела бы не меньшим государственным преступленьем, чем сокрытие золотых рудников от казны. Уже прикидывал он на глазок наиболее выгодные точки съемки и, заранее уверенный в согласии хозяйки, перекраивал планировку циклопических интерьеров приспособительно к замыслу, как обыкновенный реквизит. Вся черновая работа, естественно, возлагалась на ангела, что, помимо экономии на рабсилу, помогало сохранить от огласки их оккультное происхождение... Возникшая как раз в том коварном тоннеле идея складывалась пока в образе свойственного людям маньякального и вполне напрасного желания безразлично-любовного, познавательного или завоевательно-политического, потому что к уже достигнутому всегда желательно прибавить единицу. Вызревание героини происходило быстрей обычного. И в одно из мысленных сорокинских пребываний там, оставляя вещественный холодок движения на щеках, мимо него прошла наконец, несколько условная, но уже годная для сдачи в оформительские цеха женская фигура, вобравшая в себя все авторские обстоятельства на текущий момент. Испуганным взором проводил ее режиссер, впервые родившуюся так естественно, без привычных потуг ума. Оставалось покинуть отыгранную катакомбу и отправиться вослед путеводному призраку, запоминая ее шаги по действительности.
Женщина была без возраста, с ношей тяжких спутанных волос на голове, с намертво закушенными губами и неподвижным лицом Юлии. Среди прочих мысленных же режиссерских пометок на полях еще не написанного сценария значилось также, что ее длинный, обтрепавшийся снизу балахон одинаково смахивает и на греческую тунику и на больничную рубаху для помешанных в уме, с ног едва не спадают грубые, возможно даже мужские, стоптанные в ходьбе башмаки. Проливной дождик хлещет тотчас за порогом подземелья, но женщина все равно уходит в глухую ночь, потому что в той стадии уже не удается заснуть. Никаких препятствий нет у ней на пути, она одинаково легко идет сквозь баррикадный бой, где случится и военные маневры, крепостные стены тюрем и банков ей нипочем, вокруг же расцветает полнокровный прогресс – муравьиное, по крохам, созидание материальных и духовных святынь с обязательным затем обращением их в руины и пепел, для чего и происходит бесперебойная, любовной и семейной романтикой овеянная поставка людских кадров на выполнение программы. Что касается самой драматургии, ее Сорокин препоручал литературным искусникам. По его же неосторожному каламбуру в кругу друзей, они лихо навострились на селедочный костяк прописи, на ведомственный циркуляр наращивать разбитное высокохудожественное мясо. «В отличие от прежних и, подобно кирпичной машине, нынешние ваятели не интересуются у глины в их ладонях, чем бы ей хотелось быть», – обобщил он тогда в подтвержденье своей подпольной репутации скептика и озорника. Успех был обеспечен уже потому, что изобретение работало одновременно на оба фронта неопределенностью своей – кого призвана олицетворять загадочная героиня. Если для внутреннего употребления она сойдет за истерзанную империализмом совесть мира, то на Западе она стала бы значиться как мировая душа или, что тоже шикарно, заблудившаяся мысль человеческая. Ее проходы по экрану должны сопровождаться звенящим вокализом знаменитейшей певицы, прерываемым паузами спазматического молчания, а мощная реверберационная техника, способная заглушить пушечную пальбу, но выделить тоненький плач ребенка, придаст человеческому голосу звучание органа, горного эха или нечто в этом же роде. Новаторство будущего фильма заключалось и в уже модной тогда бессюжетности, что при той же оплате значительно облегчало работу творцов, а готовая хроника тех дней была похлеще самой хитроумной выдумки. Собственно, актрисе ничего и не потребуется делать в картине, сама действительность кровью и потом станет работать на нее, – а лишь идти с чуть раскосившимся взором, глядя поверх творящегося вокруг, прислушиваясь к чему еще важней на свете... Между прочим, по ходу репетиций рассчитывал обучить исполнительницу двигаться немножко левым плечом вперед, чтобы лучше высвечивалась асимметричность ее психического состоянья и, если удастся сломить гордыню, не махать руками на ходу, как свойственно заурядным людям. Наряду с Елисейскими полями, куда в особенности при всех оказиях влекло режиссера Сорокина, в маршрут философских скитаний героини включены были и уединенные Сейшельские острова, предмет еще детских мечтаний, хотя к стыду для эрудита и затруднился бы отыскать их на глобусе. И наконец по родству с безумием и отчаяньем, которые при всем его хваленом оптимизме он считал генеральными координатами современности, фильм до утверждения его в верхах назывался пока Меланхолия .
После памятного, так и не реализованного томления о некой нарисованной двери в смежное бытие, образом которой минимум на месяц раздразнила его та провинциальная козявка в синей шубке, вторично за полугодие Сорокин заболел темой потенциального шедевра. Пусть она еще не просматривалась в глубину – тем сильней становилась его одержимость сделать чужое счастье, тем больше разгоралось нетерпенье мчаться в переулок Юлии и немедленно насладиться ее восхищенной немотой, без особой уверенности, впрочем, что, равнодушная к талантам и подвигам вокруг себя, не воспримет как должное халифскую щедрость подношенья. Нужно было как-то осложнить его врученье, даже толкнуть женщину на некоторые жертвы, чтобы не обесценить своего дара мнимой легкостью полученья. Поэтому еще засветло и телефонным звонком, не называясь, Сорокин убедился в ее возвращении с курорта, но вместо Плющихи отправился сперва к портному, потом в Дом кино, где бестолково, то и дело поглядывая на часы, провел весь вечер. Никогда так лениво не текло время, и все же после ужина и каких-то привозных мультипликаций в просмотровом зале у него еще хватило выдержки сыграть партию на бильярде, – лишь на исходе одиннадцатого и вдруг ринулся он по заветному адресу во всю мощь своих сорока лошадиных сил.
Переулок оказался изрыт для очередных коммунальных исследований, машину пришлось оставить на Плющихе. Зато, как заранее было известно Сорокину, наискосок через улицу против подъезда Юлии имелся телефонный автомат, так что при разговоре можно было наблюдать ее окна. Когда входил в будку, они как раз стали гаснуть одно за другим, все три, однако то ли ради утвержденья личности, то ли в отместку за что-то режиссер медлил браться за трубку, даже вышел наружу погулять минутку-другую, чтобы та, во втором этаже, прочнее улеглась в кровать.
Из будки видно было, как в двух комнатах, одна за другой, зажегся свет, и снова с дрессировочной целью он помедлил с ответом.
– Говорит ваш провинившийся паладин, некто бывший Сорокин, – замогильным голосом, чтобы посмешнее, представился он лишь на вторичный, злее, окрик Юлии. – В покаянном рубище и продрогший от ночной непогоды он стоит внизу у ворот и просит пристанища максимум минут на двадцать.
Та даже растерялась немножко от дерзости, на которую именно ему не давала никаких оснований:
– Но, дорогой мой, я только что приехала, не успела чемоданы разобрать... позвоните в конце недели! – и лишь теперь сообразила, кто ее поднял с кровати. – Вообще, откуда вы взялись среди ночи, безумный человек? Врываетесь, шумите на весь дом... Я же раздета, наконец!
– О, ничего, дорогая, я отвернулся и не смотрю. В ваших же интересах должен огорчить вас, пани Юлия: дело мое не терпит отлагательства.
Как и следовало рассчитывать, дамская любознательность готова была мириться с кое-какими неудобствами позднего вторженья, но требовался задаток.
– И дело настолько важно, что имеется риск забыть до утра? Подскажите же, чтобы я напомнила вам при встрече!
Приходилось показать краешек тайны:
– Ну, скажем, мне удалось сделать открытие. Искусство наше буквально ходит по хлебу, которым можно утолять нынешний голод людей в их чрезвычайном бегстве от настигающего мира. Причем одни, вроде вас, бегут из личной стесненности, бегут в тупик мнимого простора, другие же, напротив, стремятся укрыться в пустыне самих себя...
Не в сорокинских правилах было делиться с друзьями своими творческими замыслами. Тем обидней в ответ прозвучала шутка Юлии, что при всей туманности сделанная находка делает честь его уму, если только самостоятельная. Некоторое время затем она явно боролась с соблазном:
– Хорошо, Женя, послезавтра пообедаем в Химках... Сразу после массажистки, то есть не раньше трех. Возможно, опоздаю на полчаса. Теперь кладите трубку, мне холодно... – однако почему-то медлила сделать это сама.
Так много для Сорокина было поставлено на карту, что нельзя было уступать даже в заведомом капризе.
– Наш разговор должен состояться немедленно и на месте предполагаемого действия, то есть у вас там ... понятно? Заодно хотелось бы срочно уточнить, надо ли помещать в титрах вашу девичью фамилию или настаиваете на той, покрасивей ?
Вторичный, уже ультимативнее, намек сулил исполнение давних и почему-то стыдных желаний, но, значит, слишком увядших к тому времени, чтобы стоило жертвовать ради них теплой постелью. Вместе с тем предложение могло и не повториться более. Показательно, как старалась она притормозить наметившуюся сдачу:
– Боже, какой же вы стали надоедный, Сорокин. Ладно, мы отправимся туда завтра после ужина в Химках. Весь день я буду занята и вряд ли освобожусь рано... Во всяком случае, постараюсь поспеть до закрытия. Итак, завтра ждите меня в Химках близ одиннадцати...
Сорокин поскрипел зубами, чтоб не совершить худшего поступка:
– Не получится. Мои сорок лошадиных сил в ремонте, так что ночью в Химки мне далеко. Кроме того, по причине нервного истощения доктор предписал мне молочную пищу и ранний сон. Учтите также, пани Юлия, что я нахожусь в телефонной будке у вас внизу. Мне здесь неуютно, и я немного сержусь...
Она сухо посмеялась:
– А мне-то казалось, что туда даже лучше после полуночи, когда нечистые духи отправляются на покой... Ну, чтобы не удирать от них вприпрыжку! – вскользь подколола она в отместку за настойчивость. – Но не берите меня за шкирку , Женя, я этого не люблю. Хорошо, я подхвачу вас по дороге ровно в девять у Смоленского метро... Вам подходит? Теперь все... Я приняла снотворное, и у меня тяжелеют веки. Ну, ступайте же, пока я не прогнала вас прочь... – и сразу голос Юлии сменился частыми гудками.
Никак не меньше минуты Сорокин слушал их, с кривой усмешкой поглядывая на снова почерневшие прямоугольники окон. Оцепенившая его тихая ярость походила на временный паралич. Юлия и всегда была резковата с друзьями, а просто он ожидал другого приема. Было до крайности унизительно стоять на улице перед захлопнувшейся дверью с приношениями в протянутых руках. Время шло, плечи ныли от напряженья, никто не выбегал поправить недопустимую ошибку. Почудилось вдобавок – за ним следят сверху из оконного мрака, и, хотя не различить было лицо или силуэт наблюдателя, Сорокин сразу опознал Юлию по тому гадкому, смятенному самочувствию, словно опять, как в тот проклятый день, стоял перед нею в кургузых по щиколотку брючках и самодельной курточке с надставными рукавами. То был особый взгляд умного и терпеливого любопытства, каким хорошо воспитанные дети смотрят на экзотическую живность в аквариуме, следователи – на уличенных негодяев, вельможи – на оскользнувшегося гения, кошка – на обреченную мышь. В памяти режиссера Сорокина живо возникла мрачная столовая в киевском особняке Bambalsky с широкой двухмаршевой лестницей куда-то в недоступный нищим эмпирей, и – черный недвижный глазок, нацеленный в него сквозь балюстраду, созерцает таинственную процедуру кражи. Двадцатилетней давности воспоминанье изобиловало колючими подробностями – от затхлого запаха никогда не проветриваемых помещений и косого, на бархатной скатерти, сентябрьского солнца, подползающего к серебряной плетенке с пирожными, где в зияющем провале сбоку явно недоставало одного, – до еще сохранившейся липкости в пальцах и трагического неудобства где-то за пазухой, на животе... Так он и шагал до машины, мысленно таща на руках непригодившееся приношенье да еще с ощущеньем физической тяжести в лопатках, так как из окон Юлии видимость вдоль переулка была отличная, а осенним холодком напоенная ночь к тому же – и лунная.
– Вы мне с процентами заплатите за все по совокупности, мадам Bambalsky, – сквозь зубы посулил он, садясь за руль, что также не облегчило ему душу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84