Способности их мозга
превосходят все существующие живые формы, хотя крылатые существа с наших
холмов не являются в этом смысле наиболее развитыми. Обычным средством их
общения служит телепатия, хотя у них есть рудиментарные вокальные органы,
которые после несложной хирургической операции (ибо хирургия для них вещь
привычная, и можно сказать - рутинная), могут примерно воспроизводить речь
любого существа, который ею владеет.
Их основное нынешнее обиталище - это до сих пор неоткрытая и почти
абсолютно неосвещенная планета на самом краю нашей солнечной системы -
расположенная за пределами Нептуна и девятая от Солнца по расстоянию. Это,
как удалось выяснить, объект, удостоившийся таинственного обращения "Йюггот"
в некоторых древних и запретных рукописях; и в скором времени ему предстоит
стать средоточием мышления о нашем мире,с целью усиления взаимопонимания. Я
не удивлюсь, если астрономы станут особенно подвержены этим потокам мыслей и
"откроют" Йюггот, коща Существа Извне того пожелают. Но Йюггот, вне всякого
сомнения, лишь промежуточная ступень. Основная масса этих созданий населяет
причудливо организованные пучины, находящиеся за пределами самого смелого
человеческого воображения. Сфера пространства-времени, которую мы считаем
вместилищем всего космоса , на самом деле представляет собой лишь атом в
подлинной бесконечности, принадлежащей им. . И та часть этой бесконечности,
какую только в состоянии вместить человеческий мозг, была постепенно открыта
передо мной, как до того было сделано в отношении не более, чем пятидесяти
других людей за всю историю существования человечества. Все это покажется
вам поначалу бредом, Уилмерт, но со временем вы оцените ту колоссальную
возможность, которая передо мной открылась. Я хочу, чтобы вы воспользовались
ею вместе со мной, тем более что я должен рассказать вам еще массу вещей,
которые не опишешь на бумаге. Раньше я предупреждал, чтобы вы не ездили ко
мне. Теперь же, коща мы в безопасности, я с удовольствием снимаю это
предупреждение и приглашаю вас.
Можете ли вы приехать сюда до того, как начнется семестр в вашем
колледже? Это было бы великолепно. Захватите с собой запись фонографа и все
мои письма к вам - они понадобятся нам при обсуждении и помогут воссоздать в
целостности эту поразительную историю. Желательно чтобы вы привезли и
фотоснимки, потому что я куда-то задевал и фотографии, и негативы в недавней
суматохе. Но если бы вы только знали, какой потрясающий материал я хочу
присоединить к этим отрывочным и неточным сведениям - и какое изумительное
приспособление будет служить основой для моих добавлений!
Не надо долго раздумывать - теперь я свободен от слежки, и вам не
угрожает встреча с чем-либо неестественным или пугающим. Приезжайте сразу, и
я встречу вас на станции Бреттлборо, куда приеду на машине, - приготовьтесь
пробыть у меня подольше, помните, что вас ожидают многие вечера обсуждения
таких вещей, которые превосходят все человеческие устремления. Не надо
только никому об этом говорить - ибо эта информация не должна, разумеется,
стать достоянием нашей испорченной публики.
Железнодорожное сообщение с Бреттлборо хорошее - можете ознакомиться с
расписанием в Бостоне. Доезжайте экспрессом до Гринфилда, а затем
пересядьте, чтобы проделать небольшой отрезок оставшегося пути. Я рекомендую
вам сесть на поезд 4:10 вечера из Бостона. Он прибывает в Гринфилд в 7:35, а
в 9:19 оттуда идет поезд, прибывающий в Бреттлборо в 10:01. Это по будним
дням. Дайте мне знать дату приезда, и я встречу вас с машиной на станции.
Прошу прощения за то, что письмо напечатано на машинке, но мой почерк
за последнее время стал, как вы знаете, весьма неровным, и я не в состоянии
писать длинные тексты. Эту новую "Корону" я получил вчера в Бреттлборо -
похоже, что она очень хорошо работает.
Ожидаю ответа и надеюсь скоро увидеть вас с записью фонографа и всеми
письмами от меня - а также с фотографиями -
Остаюсь в ожидании встречи
Ваш Генри У. Эйкели Альберту Н. Уилмерту, эсквайру, Университет
Мискатоник
Эркхем, штат Массачусетс".
Чувства мои после прочтения и перечитывания этого странного и
непредвиденного письма были настолько смешаны, что это не поддается
описанию. Я сказал, что испытал одновременно чувство облегчения и тревогу,
но это лишь грубо передает те оттенки моих подсознательных ощущений, которые
пронизывали как облегчение, так и тревогу. Начать с того, что это послание
находилось в полном противоречии с предшествовавшей цепочкой посланий -
смена настроения с дикого ужаса на спокойное благодушие и даже воодушевление
была слишком полной и неожиданной, подобно удару молнии! Я с трудом мог
поверить, что один-единственный день мог так сильно изменить психологическое
состояние того, кто написал недавнее чудовищное изложение событий,
происшедших в среду, какие бы благоприятные открытия этот день ни принес.
Временами ощущение противоречивости побуждало меня задаваться вопросом, а не
была ли вся эта драма фантастических сил, происшедшая вдали от меня, неким
полубредом, созданным моим собственным воображением? Но тут я вспоминал о
записи фонографа и . чувствовал себя еще более озадаченным.
Менее всего мог я ожидать вот такого письма! Анализируя свои
впечатления, я смог выделить в них две совершенно различных фазы. Во-первых,
если предположить психическую нормальность Эйкели в данный момент и ранее,
то отмеченная перемена в нем представлялась слишком быстрой и невероятной.
Во-вторых, собственно манера Эйкели, его установка, его язык изменились
также чересчур кардинально. Вся его личность, казалось, подверглась какой-то
скрытой мутации - мутации настолько глубокой, что было очень сложно сочетать
два его образа, если предполагать, повторяю, что и тогда и теперь он был
вменяемым. Подбор слов, стиль - все было как будто несколько иное. Отличаясь
академической сензитивностью к особенностям изложения, я легко заметил
отклонения в ритмике и характере построения фраз. Разумеется, эмоциональное
потрясение или откровение, вызывающие столь радикальную перемену, должны
быть по-настоящему экстремальными! С другой стороны, во многом это было
письмо, весьма характерное для Эйкели. Та же старая склонность ссылаться на
вечность и бесконечность - та же типично научная дотошность. Я не мог даже
на мгновение - по крайней мере, больше, чем на мгновение, - поверить в
возможность фальшивки или злостной подмены. Разве приглашение - готовность
предоставить мне возможность лично убедиться в истине - не доказывало
подлинности письма?
Я не смог заснуть субботней ночью, а потому все время думал о смутных
моментах и чудесах, связанных с полученным письмом. Разум, уставший от
накопившихся страхов и чудовищных фактов, с которыми он столкнулся за
последние четыре месяца, безостановочно работал над этим потрясающим новым
материалом, снова и снова проходя циклы колебания и убеждения, уже не раз
пережитые при столкновении с прежними сенсациями. Безумен он или нормален,
подвергся какой-то метаморфозе или просто испытал облегчение, но похоже
было, что Эйкели действительно столкнулся с каким-то невероятным изменением
всей перспективы его опасных исследований; изменением, которое полностью
устранило чувство опасности - реальной или воображаемой, - и открыло новые
головокружительные сферы космического и сверхчеловеческого знания. Моя
собственная жажда познать неизведанное ничуть не уступала его стремлениям, и
я ощутил, что тоже захвачен ситуацией разрушения загадочного барьера.
Сбросить безумные и ограничивающие нас во всем путы пространства, времени и
естественных законов, - чтобы обрести связь с потусторонним - приблизиться к
бездонным пучинам бесконечности и ее секретам - ради этого, безусловно,
стоило рискнуть своей жизнью, своей душой и своим здравым рассудком! Да к
тому же Эйкели уверяет, что более нет никаких препятствий, - он сам
приглашает меня, в то время как ранее убедительно отговаривал от поездки.
При мысли о том, что он может мне сообщить, я просто задрожал от возбуждения
- возникло чувство какого-то столбняка от предвкушения того, что я буду
сидеть в одиноком и недавно подвергавшемся осаде сельском доме с человеком,
который общался с посланцами из открытого космоса; сидеть там с этой ужасной
звукозаписью и пачкой писем, в которых Эйкели суммировал свои ранние
заключения.
Итак, утром в воскресенье я телеграфировал Эйкели, что встречусь с ним
в Бреттлборо в следующую среду - 12 сентября, если, конечно, эта дата его
устраивает. Лишь в одном отношении я не последовал его совету - а именно, в
выборе поезда. Честно говоря, мне не хотелось приезжать в эту мрачную
местность Вермонта на ночь глядя; а потому я позвонил на станцию и выяснил
другие возможности. Встав пораньше и отправившись на поезде 8:07 утра в
Бостон, я мог успеть на утренний до Гринфилда в 9:25, который прибывал туда
в 12:22. Это давало возможность прибыть в Бреттлборо в 1:08 пополудни, то
есть время гораздо более подходящее, чем 10:01 вечера, чтобы встретиться с
Эйкели и ехать вместе с ним в район заброшенных, таинственных холмов.
Я сообщил о своем маршруте в телеграмме и был рад получить ответ уже
этим вечером, что мой вариант вполне устраивает корреспондента. Его
телеграмма гласила:
"УСЛОВИЯ ВПОЛНЕ ПОДХОДЯЩИЕ ВСТРЕЧАЮ ПОЕЗДОМ ОДИН НОЛЬ ВОСЕМЬ СРЕДУ НЕ
ЗАБУДЬ ЗАПИСЬ И ПИСЬМА И СНИМКИ СОХРАНИТЕ ЦЕЛЬ ПОЕЗДКИ ТАЙНЕ ОЖИДАЙТЕ ВАЖНЫХ
ОТКРЫТИЙ ЭЙКЕЛИ"
Получение этой телеграммы в ответ на мою, посланную Эйкели, и,
разумеется, доставленную к нему домой со станции Тауншенд либо официальным
посыльным, либо сообщенную по телефону, избавило меня от всяких
подсознательных сомнений относительно авторства ошеломляющего письма.
Облегчение мое было очевидным, оно было даже сильнее, чем я мог ожидать, -
видимо, все мои сомнения были запрятаны достаточно глубоко. Однако в эту
ночь я спал крепким и спокойным сном, а последующие два дня был занят
подготовкой к поездке.
VI
В среду я выехал согласно намеченному графику, захватив с собой
саквояж, заполненный всем необходимым в дорогу, научными материалами,
включающими запись фонографа, фотоснимки и целую папку с письмами Эйкели.
Как было условлено, я никому не сообщил о цели своей поездки, ибо понимал,
что дело требует максимальной секретности, даже если все будет складываться
для нас наилучшим образом. Мысль о предстоящем интеллектуальном и духовном
контакте с чуждыми, потусторонними существами была ошеломительна даже для
моего, подготовленного к этому разума; что же говорить о ее возможном
влиянии на огромные массы несведущих дилетантов? Не знаю, что преобладало во
мне - страх или ожидание захватывающего приключения, - когда я в Бостоне
пересаживался на поезд, идущий на запад сначала через хорошо знакомые мне
места, а затем через все менее и менее известные: Уолтхэм - Конкорд - Эйер -
Фитчбург - Гарднер - Этхол...
Мой поезд прибыл в Гринфилд с семиминутным опозданием, однако местный в
северном направлении еще не отошел. Поспешно пересев на него, я смотрел в
окно вагона и с замиранием сердца наблюдал, как поезд проносится через
залитые дневным солнцем местности, о которых я так много читал, но где
никогда до сих пор не был. Я знал, что въезжаю на старую и сохранившую свой
первозданный облик территорию Новой Англии, в отличие от механизированных и
урбанизированных районов юга и побережья, где прошла вся моя жизнь;
неиспорченная, древняя земля без иностранцев и фабричных дымов, рекламных
щитов и бетонных покрытий, то есть без всех тех признаков современности,
которые прижились в остальной части. Здесь ожидаешь увидеть сохранившиеся в
неприкосновенности атрибуты местных традиций, жизни, глубокие корни которой
полностью вросли в окружающий ландшафт - сохранившегося образа жизни, где
еще остались странные древние воспоминания и где почва весьма благоприятна
для загадочных, редко упоминаемых верований.
Время от времени я видел голубую реку Коннектикут, сверкающую на
солнце, а после Нортфилда мы ее пересекли. Впереди неясно вырисовывались
зеленые загадочные холмы, и когда подошел кондуктор, я узнал, что мы,
наконец, въехали на территорию Вермонта. Он предложил мне перевести стрелки
часов на час назад, поскольку эта область северных холмов не участвовала в
использовании режимов летнего и зимнего времени. Выполняя его совет, я как
будто почувствовал, что одновременно и календарь переворачиваю на целый век
назад.
Поезд ехал совсем рядом с рекой, а на противоположном берегу в
Нью-Хэмпшире можно было видеть приближающийся склон крутого Вэнтестикьюта,
средоточия многих древних легенд. Слева от меня появились улицы, а справа, в
потоке, показался зеленый остров. Люди встали с мест и направились к двери.
Я последовал за ними. Вагон остановился, и я увидел внизу длинный перрон
станции Бреттлборо.
Оглядев шеренгу ожидающих на стоянке машин, я мгновение размышлял,
какая из них могла быть "Фордом" Эйкели, но мой выбор оказался затруднен
одним обстоятельством. Похоже, что меня узнали раньше, чем я проявил
инициативу. И в то же время человек, подходивший ко мне с протянутой для
рукопожатия рукой, явно не был Эйкели, хотя он и спросил сочным приятным
голосом, не я ли мистер Альберт Н. Уилмерт из Эркхема. Человек этот ничуть
не походил на бородатого седого Эйкели, каким я видел того на фотоснимке; он
был значительно моложе, явно городской житель, модно одетый, с маленькими
черными усиками. Его хорошо поставленный голос был мне чем-то знаком, хотя с
определенностью припомнить его я не мог.
Пока я его разглядывал, он сообщил, то прибыл сюда из Тауншенда вместо
своего друга, мистера Эйкели. С последним, как он объяснил, случился приступ
астмы, и он оказался не в состоянии совершить поездку по свежему воздуху.
Ничего серьезного, заверил он меня, и это никак не помешает нашим планам. Я
не мог сразу понять, насколько мистер Нойес, - так он себя назвал, - был в
курсе исследований Эйкели и его открытий, хотя мне показалось, что его
небрежная манера выдает человека совершенно постороннего. Припомнив, что
Эйкели вел жизнь отшельника, я был несколько удивлен наличием у |него такого
друга, но мое удивление не помешало мне сесть в машину, на которую он
показал. Это оказался вовсе не древний автомобиль, который я ожидал увидеть,
вспомнив письма Эйкели, где он его упоминал, а большой и безукоризненно
чистый представитель последнего поколения машин - явно собственность Нойеса,
с массачусетским номером. Мой проводник, решил я, должно быть, просто на
лето приехал в Тауншенд.
Нойес забрался в машину, и мы сразу же тронулись. Я порадовался тому,
что мой попутчик не слишком разговорчив, так как необычная напряженность,
висевшая в воздухе этим днем, не располагала к общению. В свете дневного
солнца городок выглядел очень привлекательным; я успел заметить это, пока мы
двигались вниз под уклон и поворачивали направо на главную улицу.
Погруженный в полудрему, как все старинные города Новой Англии, которые
помнишь с детства: к тому же что-то в расположении крыш и шпилей, дымовых
труб и кирпичных стен трогало струны самых глубоких, связанных с далеким
прошлым чувств. Я ощущал себя у порога местности, еще наполовину
заколдованной нетронутыми наслоениями прошедших времен: местности, где еще
могли случиться странные события из прошлого, которого до сих пор никто не
будоражил.
Когда мы выехали из Бреттлборо, моя напряженность и предчувствие
чего-то дурного усилились, чему способствовала окружающая нас холмистая
местность, с ее громоздящимися, давящими, угрожающими зелеными и гранитными
склонами, таящими страшные тайны и сохранившимися с незапамятных времен
обитателями, которые могли быть, а могли и не быть угрозой для всего
человечества. Некоторое время мы ехали вдоль широкой, но мелководной реки,
текущей от неизвестных холмов на севере и носящей название Вест-Ривер.
Услышав это название от своего попутчика, я передернулся от страха, потому
что вспомнил, что именно в этом потоке, как сообщали газеты, было обнаружено
одно из этих чудовищных крабовидных созданий во время злополучного
наводнения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10