и в конверте было несколько фотографий,
иллюстрирующих то, о чем он рассказывал. Глянув на эти фотоснимки, я ощутил
удивительное чувство страха и прикосновения к чему-то запретному; ибо,
несмотря на неясность изображений, они обладали дьявольской внушающей силой.
Чем больше я смотрел на них, тем больше убеждался в том, что моя
серьезная оценка Эйкели и его истории была вполне оправданной. Без всякого
сомнения, эти фотографии содержали убедительное доказательство существования
на вермонтских холмах явления, лежащего далеко за пределами наших привычных
знаний и представлений. Самое жуткое на этих фотографиях представляли собой
следы - снимок был сделан, когда яркое солнце осветило клочок голой земли
где-то на пустынной вершине. Даже беглый взгляд позволял убедиться, что это
не мистификация; ибо четко очерченные камни и лезвия трав полностью
исключали подделку или двойную экспозицию. Я назвал это "отпечатком ноги",
но "отпечаток когтя" было бы точнее. Даже сейчас я не могу описать этот
след, избежав сравнения с ужасным, отвратительным крабом, причем была
какая-то неопределенность в направлении этого следа. Он был не очень
глубоким или свежим отпечатком и по размеру не превосходил размер ноги
среднего человека. Из центральной подушечки выходили в противоположных
направлениях пары зубьев пилы - вид их сбивал с толку, если вообще этот
объект являлся исключительно органом движения.
Другая фотография - явно с большой выдержкой, сделанная в тени, -
представляла собой изображение входа в лесную пещеру, отверстие которой
закрывал круглый валун. На голой земле перед входом можно было разобрать
густую сеть линий, коща я рассмотрел ее в увеличительное стекло, то с
неприятным чувством убедился, что следы точно такие же, как и на другом
снимке. Третий снимок изображал кольцо камней жреческого типа, помещенных на
вершине холма. Вокруг загадочного кольца трава была сильно утоптана и почти
совсем стерта, причем здесь я не смог различить ни одного следа даже в
увеличительное стекло. Исключительная отдаленность изображенной местности
доказывалась перспективой уходящих за горизонт совершенно безлюдных холмов.
Но если самым неприятным и пугающим было изображение отпечатка на
земле, то наиболее любопытным оказался снимок большого черного камня,
найденного в лесах возле Круглого холма. Эйкели фотографировал камень, по
всей вероятности, на столе в своем кабинете, поскольку я смог разглядеть ряд
книжных полок, а на заднем плане бюст Мильтона. Камень был заснят в
вертикальном положении и представлял собой изрезанную поверхность, размером
один на два фута, но у меня не хватает слов, чтобы сказать что-либо
определенное об этих узорах или хотя бы об общей конфигурации всего камня.
Какие геометрические принципы легли в основу его огранки - ибо эго
несомненно была искусственная огранка, - я могу только догадываться; но
скажу без колебаний, что никогда я не видел предмета столь странного и
чуждого нашему миру. Из иероглифов, начертанных на поверхности, очень
немногие был различимы, но один-два вызвали у меня просто шок. Конечно, это
могла быть и фальсификация, ибо есть и кроме меня люди, читавшие чудовищный
"Некрономикон" безумного араба Абдула Альхазреда; но тем не менее я испытал
нервную дрожь, узнав определенные идеограммы, которые, как я знал по своим
исследованиям, связаны с наиболее святотатственными и леденящими кровь
историями о существах, которые вели безумное полусуществование задолго до
того, как были сотворены Земля и другие внутренние миры солнечной системы.
Из пяти оставшихся фотографий три изображали болотистую или холмистую
местность, которая, казалось, несла на себе отпечаток тайных и зловредных
обитателей. Еще одна изображала странную отметину на земле, совсем рядом с
домом Эйкели, которую он сфотографировал наутро после того, как собаки всю
ночь лаяли особенно яростно. Снимок был очень расплывчатый, и по нему трудно
было сказать что-либо определенное; но отпечаток отдаленно напоминал "след
когтя" на голой земле. Последняя фотография изображала само место жительства
Эйкели: аккуратный беленький двухэтажный дом, построенный, вероятно, лет сто
- сто двадцать тому назад, с хорошо подстриженным газоном и обложенной
камнями дорожкой, ведущей к искусно выполненной резной двери в георгианском
стиле. Несколько огромных полицейских псов сидели на газоне у ног человека
приятной наружности с аккуратной седой бородкой, который, как я догадался, и
был сам Эйкели - он же и делал этот снимок, о чем свидетельствовала лампочка
в его руке.
Осмотрев фотографии, я приступил к чтению обширного письма и на
последующие три часа погрузился в пучины неописуемого ужаса. То, что ранее
Эйкели излагал лишь в общих чертах, он описывал подробно, в мельчайших
деталях; представляя длинные списки слов, уловленных ночью в лесу, подробные
описания розоватых существ, шнырявших в сумерках в густых зарослях возле
холмов, а также чудовищные космогонические рассуждения, извлеченные из
собственных научных исследований и бесконечных разговоров с самозванным
безумным шпионом, наложившим на себя руки. Я столкнулся с именами, которые
встречал ранее лишь в контексте самых зловещих предположений - Йюггот,
Великий Цтулху, Тсатхоггуа, Йог-Стохотх, Р'льех, Ньярлатхотеп, Азатхотх,
Хастур, Йян, Ленг, Озеро Хали, Бетмура, Желтый Знак, Л'мур-Катхулос, Брэн и
Магнум Инноминандум - и был перенесен через безвестные эпохи и непостижимые
измерения в миры древних, открытых реальностей, о которых безумный автор
"Некрономикона" лишь смутно догадывался. Мне было сообщено о хранилищах
первичной жизни и о потоках, вытекавших оттуда; и, наконец, о струйках этих
потоков, которые оказались связанными с судьбами нашей планеты.
Я не в силах был собраться с мыслями; и если ранее я пытался многие
вещи объяснять, то теперь начинал верить в самые аномальные и невероятные
чудеса. Массив конкретных доказательств был грандиозен и подавлял, а
спокойная, холодная научная манера Эйкели - в которой не было ни грана
фанатизма, истерики или экстравагантности - сильнейшим образом повлияла на
мое восприятие проблемы и на мои оценки. Когда я отложил письмо в строну, то
уже мог понять опасения автора и был готов предпринять все возможное, чтоб
помешать людям посетить эту дикую местность. Даже сейчас, когда время
притупило мои тогдашние впечатления и во многом стерло из памяти мои
тогдашние сомнения и переживания, даже теперь есть такие фрагменты в письме
Эйкели, которые я не рискну привести и даже не доверю бумаге. Я почти рад,
что это письмо и запись фонографа теперь исчезли, - и я желал бы, по
причинам, которые скоро станут ясны, чтобы новая планета по ту сторону
Нептуна не была открыта.
После прочтения письма я прекратил все публичные выступления по поводу
кошмара в Вермонте. Доводы моих оппонентов оставил без ответа или отложил в
сторону, сделав неопределенные обещания вернуться к ним впоследствии, и в
конце концов дискуссия была предана забвению. Последнюю часть мая и весь
июнь мы поддерживали оживленную переписку с Эйкели. Правда, время от времени
письма терялись, и мы были вынуждены восстанавливать написанное и тратить
много сил на копирование. Главной нашей целью было сравнить собственные
подходы к загадочным мифам, чтобы добиться согласованного представления о
связи ужасных явлений в Вермонте со структурой и содержанием примитивных
мифов.
Прежде всего, мы согласились, что эти ужасные существа и адское Ми-Го
из Гималаев были кошмарными воплощениями одного порядка. Тут были также
захватывающие зоологические гипотезы, которые я предпочел обсудить с
профессором Декстером из своего колледжа, несмотря на категорическое
требование Эйкели никому не сообщать о возникшей перед нами проблеме. Если я
и нарушил это требование, то лишь потому, что считал: на этой стадии
предупреждение относительно опасности вермонтских холмов - и гималайских
пиков, на которые отчаянные исследователи стремились забраться, - более
отвечает интересам людей, чем молчание. Одной из конкретных задач, стоявших
перед нами, была расшифровка иероглифов на злосчастном камне, расшифровка,
которая должна была сделать нас обладателями тайн, более глубоких и более
потрясающих, чем все тайны, известные теперь человеку.
III
К концу июня я, наконец, получил запись фонографа - из Бреттлборо,
поскольку Эйкели не доверял железнодорожной ветке, расположенной севернее.
Им овладела все возраставшая шпиономания, усилившаяся после пропажи
некоторых из наших писем; он часто стал говорить о коварных действиях
некоторых людей, которых считал агентами скрытных созданий, их тайными
орудиями. Более всего он подозревал угрюмого фермера Уолтера Брауна, жившего
в одиночестве у подножия холма, вблизи от густого леса, и уверял, что часто
видел его праздно шатающимся в Бреттлборо, Беллоуз-Фоллз, Ньюфэйне и Южном
Лондондерри, когда появление его там было совершенно немотивированным и
ничем не оправданным. Более того, он пребывал в уверенности, что слышал
голос Брауна при определенных обстоятельствах во время одного ужасного
разговора; а однажды обнаружил след или, точней, отпечаток когтя недалеко от
дома Брауна. След этот был расположен подозрительно близко к отпечатку ноги
самого Брауна и они были повернуты друг к другу.
Итак, запись прибыла из Бреттлборо, куда Эйкели приехал на своем
"Форде" по пустынным дорогам Вермонта. Он признался в сопровождающей посылку
записке, что начинает бояться этих дорог и даже за продуктами в Тауншенд
предпочитает ездить лишь при дневном свете. Снова и снова он повторял, что
нельзя приближаться к этим тихим и загадочным холмам, зная так много, как
он, и что скоро он собирается переехать в Калифорнию к сыну.
Прежде, чем прослушать запись на аппарате, который я взял в
административном здании колледжа, я внимательно прочел сопроводительную
записку Эйкели и все его предшествовавшие письма, ще эта запись упоминалась.
Она была получена, согласно его данным, примерно в час ночи 1 мая 1915 года,
близ закрытого входа в пещеру на лесистом западном склоне Темной Горы, там,
ще она возвышается над болотом. В этом месте всегда звучали странные голоса,
и именно поэтому он и принес туда фонограф, диктофон и восковой валик.
Прошлый опыт подсказывал ему, что ночь накануне Первого Мая - или ночь
Шабаша, согласно европейским легендам, - должна быть наиболее удачной, и это
подтвердилось. Стоит отметить, однако, что больше он ни разу не слышал
голосов на этом месте.
В отличие от большинства лесных звуков, содержание этой записи было
похоже на запись какого-то ритуала, причем включало один явно различимый
человеческий голос, который Эйкели не мог идентифицировать. Голос этот не
принадлежал Брауну, а был, по всей видимости, голосом человека более
высокого культурного уровня. Второй же голос, собственно и представлявший
собой главное в этой записи, был скорее похож на отвратительное жужжание.
По-видимому, фонограф и диктофон при записи работали не очень хорошо,
что было печально, учитывая приглушенное и невнятное звучание самого
записывающегося ритуала; в результате разобрать можно было лишь отдельные
фрагменты. Эйкели прислал мне собственную письменную расшифровку записи, и я
еще раз проглядел ее прежде, чем включить аппаратуру. Текст скорее был
темным и загадочным, чем ужасным, хотя знание обстоятельств и источника
придавало ему дополнительную жуть, которую не могли бы отразить никакие
слова. Я представлю все это здесь полностью, так, как смог запомнить, -
после неоднократного прочтения записи и прослушивания - все досконально.
Такое нелегко забыть! (Неразборчивые звуки)
(Хорошо поставленный мужской голос)...
он Повелитель Леса, даже для... и дары людей Ленга... итак, из колодцев
ночи в бездны космоса, и из бездн космоса в колодцы ночи, вечно вознесутся
хвалы Великому Цтулху, Тсат-хогуа, и к Тому, Чье Имя Не Может Быть Названо.
Вечны хвалы Им, и пожелание изобилия Черному Козерогу Лесов. Йа!
Шаб-Ниггуратх! Козерог с Тысячным Потомством!
(Жужжащая имитация человеческой речи)
Йа! Шаб-Ниггуратх! Черный Козерог Лесов С Тысячным Потомством!
(Человеческий голос)
Наступило время для Повелителя Лесов... семь и девять, вниз по ступеням
из оникса... посвятить Ему, тому, кто из Бездны, Азароту, Из Тех, Кому Ты
учил нас поклоняться... на крыльях ночи за пределы космоса, за пределы т...
Тому, кому Йюггот - младший сын, катящийся в одиночестве в черном эфире у
края...
(Жужжащий звук)...
ходить среди людей и найти пути к тому, что знает Тот, кто из Бездны.
Ньярлатхотепу, Могущественному Посланцу, ему все должно быть сказано. И Он
примет внешность человека, восковую маску и одежды, которые скроют его, и
спустится вниз из страны Семи Солнц, чтобы притвориться...
(Снова жужжащий звук)...
(Ньярл) атхотеп, Великий Посланец, приносящий из пустоты чудесную
радость Йюгготу, Отец Миллиона Избранных, Сталкер среди..
(Здесь речь прерывается - конец записи)
Вот, что я услышал, включив фонограф. Меня охватил настоящий страх,
когда я нажал рукоятку и услышал скрип иголки по валику, так что я
обрадовался, коща первые слабо различимые слова оказались произнесенными
человеческим голосом - мягким, приятным, интеллигентным голосом, с
бостонским акцентом, явно не принадлежащий уроженцу Вермонта. Прислушиваясь
к записи, я обнаружил ее идентичной тщательно выполненному протоколу Эйкели.
Этот сочный бостонский голос распевал:"...Йа! Шаб-Ниггуратх! Козерог с
Тысячным Потомством!..." И тут я услышал другой голос. До сих пор меня
охватывает дрожь, стоит лишь подумать, как меня поразили эти звуки, хоть я и
был, казалось, подготовлен к ним письмами Эйкели. Те люди, которым я
впоследствии описывал ту запись, ничего не находили в ней, кроме дешевого
шарлатанства или признаков безумия; но если бы им довелось услышать этот
отвратительный голос или прочесть все письма Эйкели (в особенности то -
ужасное энциклопедически полное второе письмо), я уверен, что они резко
изменили бы свое отношение. Мне очень жаль, что я подчинился требованию
Эйкели и больше никому не дал прослушать записи - не менее жаль, что все
письма его тоже пропали. Что же касается меня самого, то с учетом реального
впечатления от звучания, да еще моих знаний о подоплеке всей истории и ее
обстоятельств, голос этот был просто чудовищным. В исполнении этого адского
обряда он звучал синхронно с человеческим голосом, но в моем воображении
являлся отвратительным эхом, которое доносится через невообразимые бездны из
дьявольских миров. Прошло более двух лет с тех пор, как я прослушал этот
богохульный восковой цилиндрик, до сих пор у меня в ушах звучит это дрожащее
жужжание, как будто я услышал его только что.
"Йа! Шаб-Ниггуратх! Черный Козерог Лесов с Тысячным Потомством!"
Но хоть и звучит этот голос неотрывно в моих ушах, я все-таки не моту
еще достаточно точно подвергнуть его анализу для того, чтобы описать. Он был
подобен гудению какого-то отвратительного гигантского насекомого, умышленно
преобразованному в артикулированную речь какого-то чуждого существа, причем
я был совершенно уверен, что органы, продуцирующие этот звук, ничем не
похожи на вокальные органы человека, как, впрочем, и других млекопитающих.
Были тут вариации в тембре, диапазоне и полутонах, полностью выводившие это
явление за рамки человеческого, земного опыта. Первое появление этого
звучания настолько поразило меня, что всю оставшуюся часть записи я слушал в
состоянии некоей прострации. Коща же звучали более развернутые пассажи
жужжащей речи, ощущение кощунственной бесконечности, поразившее меня при
первых звуках, обострилось. Наконец, запись резко оборвалась в момент
произнесения высказываний исключительно четким и ясным человеческим голосом
с бостонским акцентом; но я по-прежнему сидел, тупо глядя перед собой, даже
коща аппарат автоматически выключился.
Нечего и говорить, что я неоднократно прослушал эту ужасающую запись и
предпринял отчаянные попытки анализа и комментирования, сравнивая свои
соображения с записями Эйкели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10