Хотя он ни разу не вспомнил мужчину с гвоздиками, любопытство не исчезло и тихонечко нашептывало Игорю: надо ехать, надо ехать, надо...
Дома он застал полный сбор: мать, Ирина, Валерий Васильевич и тот самый - с гвоздиками, как мысленно назвал его Игорь, - сидели перед телевизором. Цветы стояли в вазе.
- Знакомьтесь, - сказала мать и показала глазами на гостя.
- Алексей.
- Игорь.
- А я тебя сразу узнал.
- Я тоже. Вы у меня утром спросили...
- Можно "ты"... Мы ведь теперь вроде родственники...
Только тут до Игоря дошло: Алексей - сын Валерия Васильевича. Вот почему еще утром ему показалось, что он кого-то напоминает.
- Слушай, Игорь, я из-за тебя задержался, поговорить надо, - сказал Алексей, - если не возражаешь, выйдем.
Они перешли в другую комнату, и Алексей начал прямо с дела:
- Отец просил меня с тобой позаниматься. Говорит, надо натаскать к экзаменам. Я не против, а ты?
Игорь слушал только что обретенного родственника без энтузиазма, старался найти в нем что-нибудь неприятное, отталкивающее, но не находил. Алексей ему скорее нравился. Простой, приветливый...
- Ты не смотри на меня волком, - сказал Алеша. - В конце концов, кто из нас пострадавший?
- Как пострадавший? - не понял Игорь.
- А очень просто: отец ушел от моей матери к твоей, кому же быть в обиде? Скорее уж мне, чем тебе...
- Между прочим, я его не просил! - обозлился Игорь.
- Я тоже. Это их дело! И мы не в том возрасте, чтобы не понимать, почему люди расходятся, пережениваются...
- А тебе сколько? - спросил Игорь.
- Много. Двадцать один.
- И что ты делаешь?
- Кончил техникум, кончил курсы английского, работаю на монтаже электронно-вычислительных машин.
- А в институт почему не поступил?
- По моим школьным успехам не то что в институт, в техникум только по-пластунски можно было проползти.
Игорь хмыкнул:
- Как же ты меня учить будешь?
- Теперь я жутко умный стал. Теперь я запросто бы в институт поступил. - И, захватывая инициативу разговора, сказал: - Я, когда в техникум попал, на первом же занятии по математике - потешный старичок у нас преподавал, сухой, как листик, и бородка козлиная - подумал: в жизни мне не кончить, гонит, только брызги летят, ничего не понимаю. Потом стою в коридоре, подходит ко мне этот козлик и говорит: "Вы, молодой человек, не отчаивайтесь, главное, поверить в свои способности". - "А может, я полный дуб?" - говорю. "Хотите, мы это сейчас установим?" - это он. "А можете?" - "Вполне, - говорит, - могу". И задает задачу: два разведчика подошли к реке, мост взорван, река глубокая. У берега плотик. На плотике два пацана. Плотик выдерживает или одного разведчика, или двух пацанов. Ясно? Смогли ли солдаты переправиться на другой берег и если да, то как?
Пока Алексей рассказывал, Игорь живо представил себе берег незнакомой реки, и разведчиков в маскировочных плащ-накидках, и перепугавшихся при их появлении ребятишек. Все это увиделось ему с чрезвычайной ясностью.
- Ты слушаешь? - спросил Алеша.
- Слушаю.
- Поднатужившись, я задачу решил. Тут козлик и говорит: "Раз вы эту задачку решили, значит, соображаете. И даже вполне. А с рассеянностью будем бороться и лень выколачивать. Идет?" Промычал я что-то вроде: постараюсь или попробую, а он как закричит: "Никаких проб. К черту! Работать надо!" И гонял меня жуткое дело.
- А ты еще какой-нибудь задачи не знаешь? - спросил Игорь. - Ну-у для проверки - может человек или не может?
- Знаю. Пожалуйста: на столе лежат яблоки, если к ним прибавить еще столько, еще полстолько, еще четверть столько и одно, тогда будет сто яблок. Сколько яблок на столе?
- Так тут уравнение надо составлять.
- Не надо.
Игорь делает усилие, представляет кучу ярких, краснобоких яблок и перебирает в уме цифры. При этом он рассуждает вслух:
- Тридцать - мало: тридцать и тридцать шестьдесят, и пятнадцать семьдесят пять, и потом тридцать на четыре не делится... Сорок много...
Алексей не подгоняет его, молча рассматривает портрет Петелина-старшего на стене. Ждет.
- Тридцать шесть! - говорит Игорь.
- Правильно. Вот видишь, можешь. У тебя задачник есть?
- Есть.
- Дай-ка сюда.
И Алексей отчеркивает красным карандашом начиная с самого первого раздела по пять последних задач каждого параграфа.
- Вот этих пять, этих, еще этих, этих и этих... - быстро перелистывает странички, - и этих, и этих... отсюда десять! Идем на прорыв - сто тридцать задачек решаешь за эту неделю...
- Сколько-сколько?
- А чего особенного, задачки на повторение, легкие. Три минуты на задачку, сто тридцать штук - триста девяносто минут - семь с половиной часов, делим на семь - час с хвостиком в день. Ерунда! Зато после такого разгона знаешь как у нас дело пойдет. Будь здоров! В воскресенье приеду...
- Только не в воскресенье. В воскресенье я не смогу... Договорился, понимаешь, уже...
- С девчонкой, что ли, договорился?
- Вообще-то она замужем...
- Ну ты даешь! Так что будем делать: учиться или жениться?
В комнату входит Ирина.
- Мальчики, ужинать!
Внешне ужин проходит самым обыкновенным образом: Валерий Васильевич почти не разговаривает, Галина Михайловна суетится чуть больше, чем всегда, Ирина старается вести примирительно-успокаивающую партию самым незаметным образом, Игорь сдержанно злится: ему не нравится подчеркнутое внимание матери к Алексею, его раздражает Ирина, он старается не смотреть на Валерия Васильевича. А в голове возникает вдруг картина: река, разведчик и перепуганные пацаны. Сам того не ожидая, он говорит:
- Знаю, Сначала пацаны должны перегнать плотик на другой берег, потом один - вернуться, тогда солдат поплывет, потом другой пацан опять перегонит плотик, и второй солдат тоже переедет...
- Правильно, - говорит Алеша, - я же сказал: соображаешь!
Взрослые в недоумении смотрят на Игоря.
- Вот, я уже заговариваюсь. Замечаете? А что будет, когда я решу все задачи и начитаюсь английской физики Танькиного мужа? В атаку! - заполошно кричит Игорь. - Ура! - И, выскочив из-за стола, убегает во двор.
Темно, прохладно, между соседними корпусами зависла чистая, окруженная легким дымным диском луна. Звезд почти не видно. Откуда-то со стороны гаражей доносятся тревожные кошачьи голоса.
Игорь вышагивает по двору, пытаясь собраться, взять себя в руки. Если говорить честно, совсем честно, злиться решительно не на кого: что может быть более естественного, чем появление Алексея в их доме? Почему бы Валерию Васильевичу не иметь сына? И ничего плохого Алексей Игорю не сказал, наоборот, предложил помощь; пусть не сам придумал, пусть по просьбе своего отца, но откуда бы ему иначе знать о существовании Игоря, о его неприятностях? Мать старалась понравиться Алексею... Пожалуй, это самое неприятное... а как ей было себя вести? Вавасич - муж, и ей охота, чтобы он был доволен...
Наплевать бы на все и сбежать отсюда. Сбежать, а они пусть жалеют его, переживают и думают о нем. Только куда сбежишь? Обидно, но Вавасич прав - без бумажки об окончании восьмого класса на работу не возьмут и в суворовское не примут.
Кончать надо. Да и не дурее он Райки Бабуровой или Гарьки Синюхина... Неохота...
Надо и неохота - главное противоречие всей его жизни!
Он и раньше знал - не будешь делать уроки, засыплешься. Но торчать у стола, напрягать мозги и думать про то, что написано в книжке, вместо того, чтобы смотреть хоккей по телевизору, неохота было.
Он и раньше понимал - нахамишь классной, она от этого лучше относиться не станет. Надо сдерживаться, не распускать язык. Но почему-то язык всегда оказывался сильнее своего хозяина...
Игорь не из тех, кто склонен к самокопанию и долгим угрызениям совести, но в этот лунный вечер на пустынном дворе он вдруг оказался в окружении собственных мыслей. В блокаде, в кольце...
Обыкновенно, когда ему надо было оправдать какой-нибудь неблаговидный поступок, он не очень мучился. Скажем, шел на физику, не открыв дома книжку. В голову закрадывалась неприятная мысль: если спросят, от двояка не спастись. И тут же он успокаивал себя: как будто от того, что я просидел бы вчера хоть до двух ночи, что-нибудь могло измениться. Перед смертью не надышишься!
Или он хамил учительнице, хамил зря, просто потому, что его "несло". И тут же находил оправдание: а кто орал на меня прошлый раз? За что? За Гарьку - он пульнул в доску, а она подумала на меня. Как аукнется, так и откликнется.
Пословицы очень помогали Игорю жить, и он никогда не думал, что пользуется народной мудростью откровенно спекулятивно, выклевывая только те сентенции, афоризмы, поговорки, которые работают на него, и начисто забывая те, что звучат осуждающе...
Гарька появился, как всегда, неслышно, вроде бы ниоткуда. Он приблизился как бы на мягких кошачьих лапах и хмыкнул над самым Игоревым ухом:
- Прогуливаемся? Просто так или переживаем?
- Чего мне переживать?
- Мало ли, может, жених не нравится?
- Какой жених?
- Ну с цветочками. Видел, знаю!
- Чего ты знаешь?
- К Ирке сватается. Что, неправильно?
- Правильно-правильно. Ты всегда все самым первым узнаешь. У тебя нюх как у легавой...
- При чем легавая? Что я, собака...
- Ну ладно, это так, к слову.
- А он кто? - спрашивает Гарька и настораживается.
И тут в шальной Игоревой голове что-то тренькает, что-то срывается с оси, и язык его, набирая фантастические обороты, идет в полную раскрутку:
- Не протреплешься? Только тебе, как другу, говорю. Лешка, ну этот, с цветами, он вообще-то моряк. В загранку плавал. И получилась у него история с таможней. Кое-чего привез, чтобы фарцонуть, да сыпанулся. Ему, бах, и срок дали; ему бы сидеть и сидеть, но тут одно дело подвалило... словом, досрочное освобождение вышло...
- Какое дело подвалило?
- Боюсь, протреплешься.
- За кого ты меня считаешь?
- Смотри! Трепанешь, голову оторву. Он на севере сидел, ясно? А там золото добывают. Наткнулся на самородок. Семь кило! По закону, кто больше пяти кило самородок находит и государству сдает, того сразу по чистой отпускают. И еще премию дают.
- Большую?
- Лешке пятьдесят семь тысяч с чем-то отвалили.
- Ирка ваша небось с ума сходит, какая довольная?
- Да не очень. Все-таки вроде уголовник. Она говорит: лучше бы меньше получил, но какую-нибудь другую премию - за музыку или за изобретение...
Гарька совершенно околдован беспардонным Игоревым враньем, он готов тут же нестись домой, чтобы сразить такой новостью мамашу. Он давно приметил - стоит принести ей чего-нибудь скандально-неожиданного, и мать делается такой доброй, такой уступчивой - только проси...
- Ну и что, согласилась Ирка?
- А черт их поймет! Вавасич уговаривает, мать плачет...
- Чего ж ты ушел, чего ж не дождался, чем дело кончится?
- Неохота их слушать. Все равно они без меня ничего решить не могут.
- Как не могут? Почему?
- Есть причина. Ирка еще отцу обещала без моего согласия замуж не выходить.
- А ты? Согласен?
- Не знаю, хожу, думаю...
- Я бы сразу согласился.
- Ты можешь сразу, а я не могу.
- Да соглашайся, не думай!
И Гарька исчезает так же бесшумно, как пять минут назад появился. Игорь смотрит в уменьшившееся лицо луны и мысленно говорит: "Во дурак! Поверил".
Ч А С Т Ь В Т О Р А Я
НУЖЕН ХОРОШИЙ МАСТЕР
Николай Михайлович Балыков, директор училища металлистов, сидел в своем просторном серо-голубом кабинете и сосредоточенно глядел в одну точку. Точкой этой было заявление, лежавшее на директорском столе. Увы, заявление самое обычное, к глубокому огорчению Балыкова, оно не содержало в себе ничего нового:
"В связи с затруднительным семейным положением - рождением второго ребенка и болезнью жены, прошу освободить меня от занимаемой должности мастера вверенного вам профессионально-технического училища..."
Утром автор заявления - толковый человек и в прошлом ученик Николая Михайловича - заходил к директору и, стараясь не смотреть в глаза Балыкову, тихо говорил:
- Конечно, я понимаю, Николай Михайлович, подвожу вас... тем более учебный год к концу идет... Но и вы в мое положение войдите... Место сейчас в седьмом цехе освободилось, сколько они ждать согласятся? Неделю, ну десять дней... У них план... А я там против того, что здесь, вдвое заработаю... Верно? Когда бы не ребенок, можно до лета повременить, а так...
- Агитируешь? Или я сам не знаю и не сочувствую тебе, или не хочу сделать, чтобы всем лучше было? Только и ты, пойми: отпустить обязан, знаю, а кем тебя заменить? Кем? Резерва главного командования у меня нет и биржи труда тоже не существует... Кому твою группу передать, вот ведь в чем вопрос?
- Да у меня у самого душа за группу болит.
- Ладно. Ступай покуда к ребятам. Буду в завод звонить, попробую на отдел кадров нажать. Только ты мне нож к горлу не приставляй.
И Николай Михайлович, отпустив мастера, принялся звонить начальнику отдела кадров. И тот обстоятельно и весьма убедительно ругал его: это же черт знает что, до конца учебного года осталось совсем немного, могли бы и потерпеть...
А Балыков, словно ему надо было освободиться от нерадивого мастера, уговаривал кадровика:
- Ребенок у человека родился. Второй! Жена болеет. Должны мы в положение войти? Поддержать Фомина материально у меня возможностей нет, как же я могу его задерживать...
Теперь директор смотрел в одну точку и мучился сознанием своей беспомощности: не подписать заявления нельзя, ну задержать человека еще на каких-нибудь десять дней в его власти, но что толку?.. Отпустить? А как оставить группу без мастера?
И вместо того чтобы наложить какую-нибудь резолюцию: освободить по собственному желанию или отказать - Николай Михайлович вызывал в памяти мастеров, с которыми ему пришлось иметь дело за долгие годы работы в училище.
Как всегда в затруднительных положениях, первым Балыков вспомнил Федора Семеновича Бубнова. Старик учил его еще перед войной. Никакой специальной педагогической подготовки Бубнов не имел. И все-таки не было мальчишки в училище, которого Семеныч не сумел бы поставить на путь истинный.
Малорослый, грузный, медлительный, он вошел в жизнь Николая Михайловича, когда подвел его, тонкошеего, хиленького парнишку, к токарному станку, закрепил в патроне пруток и, прежде чем включить мотор, распорядился:
- А ну, засекай время!
Плавно закрутился пруток, вот уже черно-рыжей его поверхности коснулся резец, вот побежала стружка, вот обозначились контуры фигурного валика; мастер остановил станок, смерил штангенциркулем диаметр, прошелся еще раз по блестящей поверхности готовой детали и спросил:
- Сколько?
- Две минуты и чуть-чуть, - сказал Балыков, стеснительно глядя на мастера.
- Сорок шесть копеек в кармане. Ясно?
Неискушенный в арифметических расчетах, ничего не слушавший об экономике, четырнадцатилетний Колька Балыков вычислил в тот же вечер, что, работая, как Федор Семенович, юн смог бы зашибить тысячи три в месяц! Цифра эта ошеломила мальчишку, хотя по натуре он и не был жадным.
Собственно, не возможность разбогатеть произвела впечатление на Балыкова, нет, просто он впервые в жизни увидел, как "из ничего" добывается рубль. И то, что мастер делал это так невозмутимо и легко, на всю жизнь возвысило Бубнова надо всеми.
Позже Федор Семенович преподал Балыкову еще один памятный урок. В их группе учился паренек, успевший в жизни хлебнуть всякого лиха: и с милицией был знаком, и с воровской шайкой побратался, и в детской колонии побывал, словом, тертый калач, по прозвищу Зуб.
Зуб курил, умел пить водку и ругался так, что едва ли самый заправский боцман старой школы мог бы выиграть у него соревнование, проводись подобные конкурсы на земле или на море.
Ребята побаивались Зуба, здоров он был необыкновенно, и, что греха таить, завидовали его отваге, независимости, ореолу героя, которыми он сам себя очень заботливо окружал. Однажды Бубнов зашел в мастерскую в тот самый момент, когда Зуб гнусно сквернословил. Зуб не видел мастера и не понял предупредительных знаков ребят. Он умолк, исчерпав солидный запас непечатных слов.
И тут в мастерской наступила такая тишина, что парень сразу почувствовал - что-то неладно. Обернулся и глаза в глаза встретился с Федором Семеновичем.
Мастер молчал, внимательно разглядывая своего воспитанника.
Тот принял было самый независимый вид и тоже стал разглядывать своего мастера.
- Пожалуйста, Миша, - вздохнул Бубнов и сказал: - Повтори все специальные термины, только не спеша...
Зуб молчал.
- Не стесняйся, повтори, Миша.
Зуб молчал и как-то странно поеживался.
- Ну, чего же ты, Миша? Или забоялся?
- А вы сами что, не знаете или никогда не слыхали? - выговорил наконец парень.
- Знаю, - добродушно сказал Бубнов, - как не слыхать, слыхал. Но в хорошем исполнении хочется еще послушать.
Зуб нахохлился, странно как-то по-воробьиному заворочал головой и едва слышно выговорил:
- Да ну вас, Федор Семенович... Смеяться-то...
- Выходит, Миша, совесть у тебя все-таки есть? И то хорошо. - Мастер вздохнул, покачал по-стариковски головой и пошел своей тяжеловатой походкой к шкафчику, где хранил халат, журналы, кое-какой личный инструмент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30