Странно, что Игорь горой за Карича!..
На другой день я позвонил Анне Егоровне. Помня о ее сувенире гусином пере с шариковой вставкой, я привез в подарок Анне Егоровне шикарные фотографии горных вершин... Разговор, однако, получился невеселый. После первого обмена приветствиями я почувствовал что-то не в порядке и спросил:
- Не нравится мне ваш голос, Анна Егоровна, что случилось?
- Пока не случилось, но случится.
- О чем вы?
- Говорят, пора на пенсию... Только не надо утешительных слов. Все идет, как должно идти. Подошло, время - гуляй! Да вот беда - работать умею, а отдыхать не научилась. Приезжайте, поговорим...
В тот же вечер заехал ко мне Грачев и с ходу окунул в дела училища. По его словам выходило, все течет и ничего не меняется: Балыков вздрагивает при каждом телефонном звонке, Гриша Андреади скандалит с завучем, только оглоедики не портят кровь...
- Вот, честное слово, другой раз думаю - уйду...
- Куда? - спрашиваю я.
- Да что, в Москве одно училище металлистов?
- А ты уверен, что с другим Балыковым поладишь лучше?
- То-то и оно - не уверен. Ты не улыбайся: я намек понял - Балыков хорош, и я не сахар! Так?
- Но ведь правда - не сахар...
- А если я стану тихим-тихим и обтекаемым, как огурец, кому будет польза?
- Не надо тебе быть другим и уходить не надо. Воюешь - воюй. Да Балыков тебя и не отпустит.
- Это точно, хотя он и не может слышать, когда моих оглоедиков называют грачатами.
- Думаешь, завидует? Или жалеет, что балычата - не звучит!
Анатолий Михайлович улыбается. "Балычата" ему понравились. И мы еще долго толкуем о делах, о рыбалке, о жизни; спрашиваю, как Игорь?
- Притерся. Руки хорошие. Раньше говорили - божьей милостью мастер. Дурь помаленьку выпаривается. Повезло ему. Коновницын кого хочешь человеком сделает!
Постепенно московская жизнь входит в обычную колею - работа, встречи, вечный дефицит времени. И только недели через две удается повидать Игоря. Он рассказывает:
- Тут недавно по телевизору чудака одного показывали, даже не чудака - изобретателя. Берет детские воздушные шарики, вставляет оболочку в оболочку - пять штук. Представляете? Накачивает - и получается поплавок. Прочность - жуткая! Толстый дядька на этой штуке, задрав ноги, сидел и хоть бы что! Вот на этих поплавках он спускается по горным рекам. Не верхом, ясно, а собирает плот - и пошел! Я подсчитал, если взять двадцать шариков диаметром в полметра, получится четыре поплавка и каждый поднимет шестьдесят два с половиной килограмма. По формуле одна шестая "пи" "дэ" куб получается. А плот потянет четверть тонны. Здорово?
- Здорово, только не улавливаю, для чего тебе плот?
- Как для чего? Ставим палатку и поехали! Можно по Оке, по Волге - до Сталинграда или до Астрахани.
- Это мечта или план?
- Мы с ребятами решили на каникулах махнуть...
Игорь еще долго и увлеченно рассказывает о будущем походе, и я замечаю - все обдумано, подсчитано, поставлено на деловую ногу. Так в разговоре проходит с полчаса. Спрашиваю:
- В училище какие дела? Нравится? Не жалеешь?
- Нет, не жалею.
- Чего так сдержанно, без восторга?
- Работать - не болтать, - говорит Игорь, и я понимаю - слова не его, скорее - мастера Коновницына.
И о домашних делах Игорь рассказывает сдержанно. Все, мол, в порядке. Вавасич работает, мать - тоже очень довольна, Ирина морочит голову Алешке, так что ему, Игорю, даже непонятно, "чего она тянет, или шла бы замуж, или не держала бы Алешку на строгом ошейнике".
- А как твой друг Гарька? - спрашиваю я.
- Постигает науку! Мамаша на весь двор объявила: "Мы готовимся в МИМО!"
Игорь поворачивается ко мне в профиль и, как всегда, - стоит ему задуматься, наморщить лоб - делается невозможно похож на отца. И я вспоминаю эпизод тридцатилетней давности.
Последние дни войны. Аэродром Штаргардт. Развороченные окрестности небольшого городка. Получен приказ - отправиться в тыл и перегнать с завода партию новых истребителей. Странное раздвоение: не хочется улетать от последних боев и до смерти охота получить новые машины.
Ранним утром собираемся у потрепанного Ли-2. Нас двенадцать летчиков - штатная эскадрилья. Залезаем в гулкий фюзеляж, рассаживаемся на жестких дюралевых лавочках, ждем.
Проходит пятнадцать, двадцать минут, экипаж не запускает двигателей. Пепе идет к командиру корабля.
- Чего сидим?
- По радио приказали обождать пассажира.
Наконец он появляется, этот пассажир. Тучный, немолодой, в кожаном реглане без погон, в форменной авиационной фуражке. Грузно поднимается по лесенке, по-хозяйски оглядывает самолет. Два солдата вносят объемистые чемоданы - штук шесть и небрежно упакованный сверток - ковер. Это трофеи.
- Здравствуйте, товарищи! - говорит пассажир.
Мы нестройно отвечаем. Пауза. И на весь самолет голос Пепе:
- Гусь свинье не товарищ.
- Кто вы такой? - багровеет затянутый в кожу мужчина.
- По отношению к вам? Гусь.
- Вы еще пожалеете и горько раскаетесь, капитан...
Экипаж запускает двигатели, гулкая кабина наполняется грохотом... Взлетаем и летим шесть часов подряд. Пепе смотрит в иллюминатор и молчит. На него это непохоже.
Оглохшие и измочаленные, приземляемся на заводском аэродроме. Летчику-истребителю нет хуже испытания, чем полет пассажиром. Раздраженные сходим на зеленую травку, закуриваем...
Наш попутчик, не обращаясь ни к кому, просит:
- Помогите, ребята, вещички забрать.
- Не сметь! - говорит Пепе. - Если кто дотронется, выгоню из эскадрильи...
Не знаю в точности, кем был тот пассажир, знаю, Пепе вызывали на Военный совет, требовали ответа. Потом Пепе рассказывал:
- Ну, я церемониться не стал и рубанул, как думал: если солдат, у которого сожгли дом, разорили семью, который настрадался, топая от Сталинграда до Берлина, хватает трофейное барахлишко, и понять и извинить могу, но когда такой...
Выручил Пепе Главный маршал:
- Молодец, капитан, с принципами...
А скорее выручила Петьку победа. На радостях дело замяли.
Валерий Васильевич приглашает всех, как он выражается, посмотреть гранд-кино. Я догадываюсь, что это неспроста.
Картина называется "Обгоняющий календарь", и смотреть ее предстоит в клубе какого-то научно-исследовательского института, на широкий экран фильм выйдет только месяца через три-четыре.
Еще в вестибюле просторного очень современного здания я начинаю встречать знакомых: Галю, Ирину и Алешу... Они говорят, что Валерий Васильевич уже здесь, только на минуточку отошел. Потом появляется Игорь с оравой приятелей. Чуть позже - Грачев.
- Петелин пригласил, - говорит Анатолий Михайлович. - И так уговаривал, будто он главную роль играет...
Мимо проходит стройная девушка в модных расклешенных брюках, в замшевой курточке-коротышке. Протягивая руку, говорит:
- Не узнали? Здравствуйте.
- Люся? - удивляюсь я.
- Удовольствие получите, но страху натерпитесь, приготовьтесь...
- Ты уже видела фильм?
- Конечно. Но такую картину можно десять раз смотреть...
Мы еще немного толкуем о пустяках, я интересуюсь, что делает Люся, и она с удовольствием объясняет:
- Закрепилась на студии. В штате. Любовь Орлова из меня не получилась, но я довольна. В костюмерном - работа не для каждого...
Мне не удается выяснить подробности "работы не для каждого", к нам подлетают Таня и Вадим.
И тут же звонят звонки.
Фильм начинается сразу, без журнала. По черному экрану пробегают рубиновые, темно-зеленые, потом соломенно-желтые всполохи, и тревожная музыка тихо сочится в зал. Черт возьми, еще ничего не случилось, а ты уже в ожидании.
Экран словно разрывается, и по головокружительной горной дороге, залитой медово-ярким солнечным светом, на сумасшедшей скорости несется автомобиль-сигара. Красавица гоночная машина приближается к полуразрушенному мосту...
В зале раздается единый выдох-стон, и на глазах совершенно обалдевшей публики происходит чудо: в реве сверхмощного двигателя, в облаке мгновенно взметнувшейся из-под колес пыли автомобиль проскакивает мост по двум жиденьким бревнышкам...
И сразу остатки моста рушатся в глубокое мрачное ущелье.
Пересказать фильм "Обгоняющий календарь" заманчиво, но я не стану этого делать, ибо древняя мудрость гласит: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
Скажу только: волею режиссера, а может быть и вопреки его замыслу, автомобиль-сигара вытеснил самых превосходных актеров. Машина как бы перестала быть машиной, она превратилась в динамичный, трагический и мажорный символ времени. Гоночная машина прыгала через препятствия, взлетала на почти вертикальную стену, вкатывалась на стремительно мчавшийся грузовик, проносилась под носом курьерского поезда. Вперед! Через все препятствия! Быстрее, и дальше! Машине не хватало только человеческого лица и человеческого голоса.
Полтора часа сладкого волнения подошли к концу.
Последний эпизод был отснят столь же мастерски, как и первые кадры фильма. Громадный зеленый луг. Над лугом тихое небо в легкой облачной поволоке. Сумасшедшей силой цветения наполнен клевер - густой, высокий, в капельках росы, блистающей, словно алмазные брызги. В отдалении стадо пестрых коров, по лугу медленно передвигается чудо-машина: будто шагнет, остановится и снова шагнет... И так она приближается, приближается, пока не выходит из кадра в зал. И тогда идут титры. Одного за другим зрителю представляют всех участников и создателей фильма. Каждый снят без грима, в повседневном обличье, за занятием, никакого отношения к его роли не имеющем.
Автор, толстый лысый мужчина, схвачен у пивного киоска; режиссер почему-то мылся ледяной водой из проруби; красивая, избалованная вниманием героиня фильма прозаически поднимала петлю на чулке; каждое появление очередного участника картины сопровождалось одной-двумя шутливыми фразами. Кажется, впервые в жизни я видел - картина кончилась, а никто не поднялся с места, не хлопнуло ни одно сиденье.
Фильм завершился, и фильм продолжается... Наконец, появилась она чудо-машина. Из-под оранжевого, изрядно поцарапанного кузова торчали ноги. Приятный низкий голос произнес:
- Извините, их нам придется представить вместе...
Ноги стали выползать из-под машины. Сначала появился широкий мужской торс, потом могучие, обтянутые кожей плечи...
- Наша Ляля, так в группе называли умницу-машину, слушалась и подчинялась только заслуженному мастеру спорта Валерию Васильевичу Каричу.
И весь экран заняло его лицо - усталое, немолодое...
Загорелся свет в зале. Сколько-то времени было тихо, а потом обвалом грохнули аплодисменты.
И сразу без перерыва началось новое, немое кино.
Заплаканное и смеющееся лицо Гали...
Иронически поглядывающие на нее глаза Карича...
Победно осматривающийся по сторонам Игорь...
Ирина, обнявшая за плечи Алешу.
Глупо улыбающаяся Таня и нахмуренный Вадим.
Задумчивый Грачев в окружении своих ребятишек.
Мелькнувший у дверей, может показалось, Гоги Цхакая...
Сменяющиеся кадры живых лиц стали отодвигаться, и я услышал тихий прибой голосов, мерно бившийся в высоком нарядном зале. Народ расходился не спеша. И у всех были славные, одухотворенные лица.
- Ну как? - услышал я голос Игоря.
- Нет слов, - сказал я.
- У меня тоже нет слов, чтобы... чтобы... чтобы высказать, как я вас ненавижу! Зачем ты полез, Валерий?
- Так это же кино, Галочка! Все понарошку...
Медленно спускаясь со ступеньки на ступеньку, мы потянулись к выходу. За время, что шел фильм, в город пробрались туманные сумерки.
Деревья, дома, троллейбусы утратили привычные очертания. Освещение еще не включили, и окружающий мир виделся в чуть размытом цвете. Только что наполнявшие зал люди струйками растекались по площади. Пять минут назад были вместе и растаяли, растворились...
Вот и все, как любят говорить докладчики - "по состоянию на сегодняшний день".
А жизнь, естественно, продолжается и хочется верить: Игорь найдет себя, свой путь, свое счастье; Галина Михайловна проживет долгую радостную жизнь с нестареющим Каричем; Ирина отважится сказать Алешке решительное "да", Грачев поставит на ноги еще не одну сотню ребят; и вообще будет много-много хорошего, доброго, светлого.
Москва - Чернигов - Сухуми - Москва.
1974 - 1978

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30