Маркуша Анатолий Маркович
Щит героя
Анатолий Маркович МАРКУША
Щит героя
Книга,
рассказывающая о встречах с очень разными людьми,
знакомящая читателя с прошлым и настоящим ее героев и,
как надеется автор,
способная помочь молодым проложить верный курс в жизни...
В новой повести писатель рассказывает о подростке, ищущем трудный путь к рабочему классу, путь, проходящий через профессионально-техническое училище. Прошлое, настоящее, будущее, сплавленное в единое целое, учит молодых людей честной, принципиальной жизни.
________________________________________________________________
ОГЛАВЛЕНИЕ:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Через годы, через расстояния
В школе и дома
Человеку человек
Внимание - поворот!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Нужен хороший мастер
Грачев и грачата
Дела текущие и еще милиция
Практическая педагогика
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Неприятности продолжаются
Дороги, что нас роднят
Шаг за шагом
"Игорь + Людмила = ?"
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Человек родился
Большие перемены
Экзамены окончены и... продолжаются
Высоко - не низко, далеко - не близко...
________________________________________________________________
Мастерство - оно в тебе.
В твоем сердце, в твоей голове,
в каждой частице тебя.
И талант тоже в тебе.
Э. Х е м и н г у э й
Вот уже двадцать с лишним лет пишу я книги. Пишу преимущественно для молодых. И двадцать с лишним лет получаю письма от мальчишек и девчонок, девушек и юношей. Писем пришло за эти годы около сорока тысяч, и едва не в каждом втором вопрос: как прожить жизнь с толком?.. как найти свою позицию в отношениях с коллективом, с друзьями, с родителями?.. можно ли отступать от принятого решения, а если можно, то в каких случаях?.. откуда берутся подлецы?.. что лучше, прощать или мстить за причиненное зло?..
И это лишь малая толика вопросов, что волнуют читателя.
Вопросы, вопросы, вопросы...
И отвечать на них рискованно: напишешь, как отрубишь, с полной определенностью, а читатель сразу взъерошится - учит! Молодые очень не любят, когда их пытаются учить, особенно категорично и строго. Не ответишь - тоже худо: читатель вполне может подумать: "И все-то он врет, толкуя о добром отношении к людям, о теплоте дружеского участия. Какая доброта, какое участие могут быть, когда на простое письмо не ответил, на прямой вопрос не пожелал откликнуться".
И выходит - не отвечать нельзя.
Но как отвечать?
Молодым нужен опыт. И с этим согласны все - и бывшие подростки, выросшие в академиков, генералов, знатных рабочих и хлеборобов, и подростки нынешние, которым еще только предстоит стать новыми Гагариными, Карповыми, Плисецкими, Стахановыми... Даром, что ли, чуть не каждый день слышишь от молодых: "Если бы я тогда знал..." Или: "Ну кто мог предположить, что оно так кончится?"
В основу этой книги положен подлинный, неприукрашенный, самый истинный опыт. И единственное, о чем я мечтал, придавая этому опыту форму книги: пусть написанное пригодится мальчишкам, девчонкам, всем-всем моим друзьям, и в первую очередь тем из них, кто очутился сегодня на распутье: налево пойдешь... направо пойдешь...
Конечно, чужой опыт не в состоянии заменить опыт собственный, но у этого опыта - чужого - есть одно безусловное достоинство: ошибки, совершенные кем-то, промахи, допущенные другим, куда легче оценивать объективно, чем свои собственные прегрешения. И это укрепляет мою веру: прочтенное может сослужить кому-то свою добрую службу: помочь не наломать дров в жизни, правильно сориентироваться в затруднительной ситуации, сохранить выдержку в критическую минуту. И если так случится на самом деле, если "Щит героя" кого-то защитит, заслонит, прикроет, я буду по-настоящему счастлив: ведь книги для того только и существуют на свете, чтобы помогать людям.
Анатолий МАРКУША
Ч А С Т Ь П Е Р В А Я
ЧЕРЕЗ ГОДЫ, ЧЕРЕЗ РАССТОЯНИЯ...
Признаюсь в давнишней слабости - много лет я собираю и бережно храню географические карты. Для непосвященного карта что? - пестрый лист плотной бумаги, прорисованный голубыми венами рек, забрызганный кляксами озер, залитый морями и океанами, процарапанный тоненькими линиями шоссейных дорог. Непосвященному карта мало что говорит: Волга впадает в Каспийское море; Эльбрус возвышается над уровнем океана на 5642 метра; в Сибири лесов много, а в Средней Азии лесов нет...
Для человека посвященного картографические знаки превращают карту в живого собеседника, собеседника, способного и обрадовать, и огорчить, и многое напомнить. Карты помогают думать, учат любить землю, они вселяют тревогу за судьбы людей и мира...
В тот вечер передо мной лежали карты центральной части России, и я медленно "продвигался" от Владимира к Москве, стараясь проследить путь, которым прошла, проехала героиня моего будущего очерка. Взгляд мой скользил по извивам Оки и Клязьмы, по убывающим зеленым массивам, по четким квадратикам торфяных разработок, пока не достиг причудливого, расчлененного на многоугольнички с ответвляющимися во все стороны лучиками дорог изображения Москвы.
- В Москву, - кругло обкатывая "о", рассказывала Анна Егоровна Преснякова, - я пришла из деревни. Все молодые девчонки тянулись в город. И неудивительно: Аксеново наше без электричества еще существовало, без клуба, и нам казалось - город все равно что рай!
Рассказ Пресняковой я записал почти дословно. И занял он две тетради. Но живая запись всего лишь материал, из которого надо еще строить.
Было поздно, когда я решил сложить карты и закончить работу. И тут на глаза мне попался потертый, местами даже почерневший лист полетной пятикилометровки, лист Сталинграда.
Полустершимся простым карандашом были на листе этом отмечены артиллерийские позиции, жирно охвачены красным взятые в окружение части, крестами перечеркнуты полевые аэродромы. Это была старая карта моего друга и командира. Теперь Пепе - так звала его вся наша воздушная армия - уже нет в живых. А карта вот жива...
Ко мне эта пятикилометровка попала уже после войны. Петя подарил.
- На, держи на память, - и написал на верхнем обрезе листа: "Человек должен стремиться вдаль". - Когда-нибудь в музей сдашь. Еще и заработаешь. Говорят, за ценные экспонаты большие премии дают.
Теперь я смотрю на потраченный временем сталинградский лист и вижу не карту - Пепе. Он был светлоголовым, летом волосы его выгорали чуть не до седины. Он был плотным, каким-то очень прочным человеком. И летал он как птица, и в полку никого больше так не любили, как Пепе. Хотя характер был у него далеко не сахар - взрывной, вспыльчивый, самолюбивый. Ему многое прощали за смелость, а еще больше за честность. Пепе был из тех, кто умрет, но не обманет, на куски даст себя разорвать, но не предаст.
Мне ведь совсем не о том надо думать, очерк-то предстоит не о Пепе писать, а об Анне Егоровне Пресняковой, но выпал из пачки старых карт сталинградский лист и повел меня совсем в другую сторону.
Неохотно складываю карты. Ложусь и долго не могу уснуть.
Видится Пепе. Он взлетает по тревоге, не успев надеть шлемофон, и его мягкие светлые волосы треплются, будто пламя на ветру. Он энергично разворачивается над самой землей и, прижимаясь к верхушкам густого соснового леса, берет курс на переправу. Иду следом за ним. Летать ведомым у Пепе трудно. Он маневрирует резко и неожиданно, моргнешь - оторвешься, а попробуй потом что-нибудь сказать, пожаловаться - усмехнется, сощурит свои синие глаза и выдохнет:
- Трудная у тебя жизнь, но ведомый - щит героя! Терпи!
Кто летал на войне, знает: ведомому могли простить упущенного немца, бывает - не достать! Но потерю командира в бою не прощали. Потому и придумал кто-то: ведомый - щит героя...
Утром решаю поехать в Парк Горького. Хочу походить по тихой набережной, не спеша рассказать себе, о чем буду писать. Это давняя привычка - прежде чем садиться к столу, "прослушивать" себя...
Набережная оказывается действительно пустынной. Прохладно. С Москвы-реки тянет низовой легкий ветерок.
Вызываю в памяти голос Анны Егоровны:
- Профессия у меня, конечно, не женская. Хорошо оно, плохо ли, не могу сказать. Трудно? Да, трудно. Устаю? Устаю. И это, считайте, плохо. А что хорошо? При мне ни один мужик на стройплощадке не заругается. Думаете, боятся? Как бы не так! Наши мужики ни бога, ни черта не боятся. Уважают. И это хорошо. А если кто говорит, что ему на чужое мнение наплевать, что на свой портрет в газете смотреть неинтересно, врет! Или глуп. Человеку почет нужен. И еще скажу: пока строишь, и с управлением, и с рабочими, и с заказчиками то и дело в конфликты входишь. А через год или два пройдешь по новому кварталу и как последняя дура "своим" домам улыбаешься...
Вот так она говорила - спокойно, уверенно, а я смотрел на Анну Егоровну и думал: "На таких женщин обращают внимание на улице, оборачиваются вслед, хотя красивой ее не назовешь. Значительная она. Крупная. Моложавая. Голову несет высоко".
Анну Егоровну не первый год интервьюируют, она привыкла к славе и любит свою известность и почет, которыми давно окружена.
- Самое лучшее в нашей работе то, что в конце концов получается. Пришла на голое место, на свалку или болото, а уходишь, оставляя дом, квартал, бывает, целый город. Меня лично такая жизнь волнует, и привыкнуть к этому волнению я не могу.
Чтобы не спугнуть Анну Егоровну - никто не любит шмыгающих по бумаге карандашей, - я ничего не записываю, только повторяю про себя: "Значительность результата, значительность результата, значительность результата..."
- И ответственность у нас как нигде. С любой точки поглядеть - кругом ответственность! Вот пример: Эйфелева башня с 1889 года стоит. А паспорт у нее был только на двадцать лет оформлен, до 1909 года, выходит. А она стоит...
Помедлив, прищурившись, не глядя мне в глаза:
- Лично вас обижать не хочу, но скажу: написал человек что-то не так, вам укажут, подправят и никаких следов, а вот Останкинскую телевышку не очень-то отредактируешь...
Последний пример Анны Егоровны задевает меня, но я не возражаю. Молчу, потому что высоко уважаю наивную веру людей в абсолютную исключительность того дела, которому они служат.
Пожалуй, вот здесь надо представить Анну Егоровну Преснякову читателю. Кто она, эта женщина из Владимирской губернии? Бригадир отделочников, депутат Верховного Совета, известный и уважаемый строитель.
Особенность, которую нельзя не заметить с первого же знакомства, Преснякова с удовольствием и знанием дела рассуждает о предметах, выходящих далеко за рамки ее бригадирского заведования. Это характерно!
И здесь полезно сделать отступление: кто хочет подняться над мастерком, над пилой или зубилом, может подняться. Пожалуйста, возносись при полном одобрении всей системы, управляющей нашей жизнью...
А кто бормочет: "Куда нам, мы люди маленькие!" - так это бесхарактерность, это лень пылит пустыми словами, прикидываясь пострадавшей.
Незаметно я дохожу до конца асфальтированной площадки и, остановившись около круглой беседки, раздумываю, идти дальше, к Нескучному саду, или вернуться?
Возвращаюсь.
И велю себе не отвлекаться.
Вспоминаю, что было потом.
Потом я попросил Анну Егоровну рассказать, как начиналась ее столичная жизнь.
- Ну приехала я, значит, в рай этот, а куда деваться? Жилья нет, специальности нет. Или на стройку, или в домашние работницы подаваться. Некоторые девчонки охотно тогда в домработницы шли. Они как рассуждали? На стройке работа грязная, не легче, чем дома, в деревне, была, а кругом все те же сельские... Пусть в чужой семье и не сладкое житье, зато можно свести знакомство с настоящими городскими. А там, обвыкнув, поживя, глядишь, и замуж выйти.
Анна Егоровна тех девочек не осуждала, но для себя сразу решила: в чужую семью не пойду. Выбрала стройку. Работать начала подсобницей. Жила в общежитии.
- Не скажу, чтобы я в те годы часто плакала. От рождения характер у меня не плаксивый. Но, если честно признаться, другой раз просто выть хотелось. Ни знакомых, ни родных, пойти куда, не в чем. Пока приоделась, обулась, городской вид приобрела, год почти прошел. Вот тебе и рай! А еще я старалась хоть сколько-нибудь денег скопить, от самой себя гривенники прятала. По-старинному мечтала: на черный день пригодятся...
Еще до знакомства с Пресняковой мне рассказывали, что ее стремительная карьера началась внезапно. Когда-то по этому поводу ходили всякие сплетни, но потом поутихли, рассеялись. Чтобы внести ясность, я осторожно навел Анну Егоровну на эту тему, и она легко пошла мне навстречу.
- Девчонкам на стройке всегда трудно. А раньше было еще труднее. Сейчас нас много, а тогда женщины-строители в меньшинстве находились. Терпели и ругань и насмешки - всякое тогда бывало.
Ну вот, приехал на стройку какой-то начальник. Говорили - шишка! Вокруг прорабы, мастера вьются, на задние лапы вскидываются. Со стороны поглядеть - цирк! А он направо и налево честит всех. Чего только язык его не выворачивал, передать невозможно. Теперь-то я понимаю: "своего в доску" начальник разыгрывал, пролетария изображал. Дошел до меня, спрашивает:
- Как, трах-тарарах, заработок, трах-тарарах, довольна ли?
А мне так обидно стало, возьми и скажи:
- Между прочим, я женщина, и слушать ваши подлые слова мне противно!
- Женщина?! Трах-тарарах, так это еще проверить надо, трах-тарарах, убедиться...
Как я тут развернулась и ото всего плеча по физиономии ему съездила, не помню. Девка я была здоровенная: он и с подмостьев брык...
Он брык, а меня с работы - брысь! "За нарушение трудовой дисциплины, граничащее с хулиганством". Ну и так далее...
Что делать? Жалостливые бумаги писать? На другое место идти? Обидно. Правда-то моя... Подхватилась и прямым ходом в приемную к Калинину. Рассуждение имела самое простое: Михаил Иванович - человек рабочий, должен мою обиду понять. Пусть изругает, что волю рукам дала, но вступится. Надеялась я. Пришла в приемную, говорю: так и так, хочу лично к товарищу Калинину обратиться. И что же? Допустили.
Калинин выслушал Анну Егоровну, заставил начальника принародно извиниться и только после этого разрешил ему сдать дела. Давняя история, но Преснякова вспоминает ее с радостным изумлением:
- А кем я была? Ноль без палочки! Подай, прими... После того случая перевели меня из подсобниц в штукатуры, потом малярничала, плиточницей работала, бригаду отделочников дали...
- Однако от бригадиров до звания депутата... - сказал я.
- Все тот же случай. Как меня на работе восстановили, девчонки и говорят: сходи, Нюрка, в трест, вытряси новую спецуху, а то невозможно уже смотреть, в чем мы ходим. Ну я пошла.
- А ты кто такая? - спрашивают меня в тресте.
- Как кто? Работница. Преснякова моя фамилия...
- Ты к Калинину ходила?
- Опять идти?
С того дня и пошло: в президиум меня, в местком, в райисполком...
Заметьте, Анна Егоровна старалась все отнести за счет случая, изображала дело так, будто забавная нечаянная история повернула ее жизнь, а о своей самоотверженной работе и словечком не обмолвилась. Такой уж характер - не хвастает!
После этого разговора я довольно долго не видел Анну Егоровну. Сначала она уезжала с делегацией строителей в Варшаву, потом была в отпуске, потом готовилась к какому-то ответственному республиканскому совещанию. И может быть, это к лучшему: было время подумать, взвесить, еще раз оценить узнанное...
Как же должна была измениться бывшая деревенская девочка, случайно попавшая в столицу, поднявшаяся до высоты государственного деятеля? Ответить на такой вопрос нелегко.
И когда мы снова встретились, я спросил:
- Скажите, Анна Егоровна, что дала вам Москва за те годы, что вы живете здесь?
- Сначала Москва меня как есть переломала всю, потом собрала по-новому... Когда приехала, чего я только не боялась - трамвая, подъемного крана, милиционеров, а всего больше толпы.
- Говорите, боялись, а сами к Калинину пошли, - заметил я.
- Пошла. А думаете, не страшно было? Еще как! Только когда за правдой идешь, сама того не замечая, храбрее делаешься. - И Анна Егоровна взглянула на меня с вызовом: что, дескать, не согласны или я неправильно говорю?
"Это тоже надо запомнить, - подумал я, - когда человек идет за правдой, он делается храбрее..."
Тут я дошагал почти до самого Крымского моста и, поворачивая назад, случайно взглянул в сторону реки. Там на берегу, облокотясь на гранитный парапет, стоял паренек. Задумался. И хотя лица его было почти не видно, в фигуре, осанке мелькнуло что-то знакомое.
Отвлекаться от своих медленно катившихся мыслей мне не хотелось, но мальчишка молчаливо и настойчиво притягивал к себе. Помимо воли я приблизился к пареньку и, когда разглядел его как следует, замер на месте.
Петелин.
Трудно представить, чтобы сын мог быть так похож на отца: совершенно отцовские черты лица, и стать, и как две капли воды совпадающий рисунок глаз, губ, носа. Только волосы были темные, будто перекрашенные...
- Петелин? - спросил я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30