Ваш отчим уехал в город, а мама красила простыни. Вы сказали, что не помните, что делали сами, но это неправда. Вы были с Люком…
Я снова вижу тот день. Толстый слой снега укрыл землю. С вершины холма была видна вся ферма, вплоть до телеграфа на реке и флюгеров на аэродроме.
– Вы за ним присматривали…
От него пахло печеньем. Он сидел у меня между коленей, завернутый в мою старую куртку. Он был таким маленьким, что мой подбородок лежал у него на макушке. На нем была старая шапка с мохнатыми ушами, отчего он напоминал щенка Лабрадора.
Джо объясняет:
– Когда мы были в пабе, перед тем как найти машину Рэйчел, я стал описывать ваш сон. Я сказал, что вы представляете себе, как спасаете Люка, как находитесь там, на реке, едете на санках по холму, упираетесь ботинками в снег, чтобы остановиться до того, как подъедете к пруду. Тогда-то я и должен был понять. Это был не сон – это была правда.
На кочке санки подбросило верх, и Люк зашелся от смеха: «Быстрее, Янко! Быстрее!» Он цеплялся за мои колени, упирался мне в грудь. К концу склон стал менее крутым, впереди замаячил забор: сетка, натянутая между кольями. Мы ехали быстрее, чем обычно, из-за большего веса. Я спустил ноги, чтобы остановиться, но мы врезались в забор слишком сильно. Только что он был у меня в руках – и вот я обнимаю воздух.
Под Люком подломился лед. Он сверкнул бриллиантами и рассыпался на треугольники и острые осколки. Я бросился за братом, кричал, наклонялся все ниже и ниже. Если бы только я мог схватить его за волосы, если бы дотянулся до воротника, с ним было бы все в порядке. Я мог его спасти. Но было слишком холодно, и пруд оказался слишком глубоким.
Прибежал отчим. Он зажег прожектор от тракторного мотора и перекинул через пруд мостки. Он стучал по льду топором, опускал руки в воду, нащупывая дно. Я наблюдал за ним из окна спальни, молясь, чтобы Люк каким-то чудом спасся. Никто ничего не сказал. Это было излишне. Вина лежала на мне. Я его убил.
– Вам было двенадцать. Произошел несчастный случай.
– Я его потерял.
Вытирая мокрые щеки, я трясу головой и проклинаю Джо. Что другие люди знают о вине? Джо встает и протягивает мне руку:
– Пойдемте отсюда.
В его глазах я не выгляжу хуже, чем раньше, но наши отношения уже никогда не будут прежними. Жаль, что он не оставил эту тему в покое.
Мы ничего не говорим по пути в офис. В дверях нас встречает Рэйчел. Она проработала всю ночь.
– Возможно, я кое-что нашла, – говорит она, пока мы поднимаемся по лестнице. – Я вспомнила, как во время суда над Говардом Кирстен мне кое-что рассказала. Мы говорили о свидетельских показаниях, и она сказала, что однажды ее вызывали как свидетельницу во время суда над ее подругой.
– Какое обвинение было предъявлено?
– Не знаю. Имени она тоже не назвала.
Я поднимаю трубку. Мне никто ничего не должен, но, быть может, «новичок» Дэйв окажет мне услугу ради Али.
– Извини, что разбудил.
Я слышу, как он стонет.
– Мне нужна твоя помощь. Я хочу проверить полицейские и судебные записи о Кирстен Фицрой.
– Это уже сделали.
– Да, но она интересовала нас в качестве обвиняемой. А ведь она могла быть и свидетельницей.
Дэйв не отвечает. Я знаю, что он прикидывает, не повесить ли трубку. У него нет ни одной причины помогать мне и есть с десяток, чтобы отказать.
– А это не может подождать до утра?
– Нет.
Еще одна долгая пауза.
– Встретимся у «Отто» в шесть.
Кафе «Отто» находится между букмекерской конторой и прачечной на западном конце Элджин-авеню. Клиентура субботним утром состоит в основном из таксистов и водителей доставки, заправляющихся кофе и углеводами на предстоящий день.
Я жду у окна. «Новичок» Дэйв появляется вовремя, перепрыгивая по дороге через лужи и кучи собачьего дерьма. В неглаженой рубашке и с нерасчесанными волосами он выглядит под стать мне.
Заказав кофе, он вынимает из кармана клочок бумаги, но не дает мне его.
– Во-первых, ответь мне на несколько вопросов. У Джерри Брандта были паспорт и права на имя Питера Брэннигана. Последние три года он владел баром в Таиланде. Парень бедный, откуда у него такие деньги?
– Наркотики.
– Я тоже так подумал, но в Интерполе и службе по борьбе с наркоторговлей на него ничего нет.
– Он вернулся в страну около двух месяцев назад. По словам его дяди, искал спонсоров.
– Это объясняет, почему они потребовали выкуп. Паб Рэя Мерфи тоже переживал не лучшие времена.
– Что ж, из-за этого их убили. Специалисты по баллистике сравнили пулю из тела Брандта с той, что нашли в теле Рэя Мерфи. Один ствол.
Дэйв смотрит на часы:
– Я должен ехать в больницу. Хочу быть там, когда Али проснется.
Он отдает мне листок бумаги.
– Шесть лет назад Кирстен Фицрой давала показания в Королевском суде Саутуорк. Свидетельствовала в пользу Хизер Уайльд, которую обвиняли в содержании борделя и получении нетрудовых доходов.
Я помню тот случай. Хизер держала свинг-клуб в доме в Брикстоне. У нее был свой сайт, «Уайльд таймс», но она утверждала, что никто никому не платил денег, следовательно, это была не проституция.
Где именно в Брикстоне? На Дамбартон-роуд.
Моя память снова восторжествовала. Это проклятие.
35
Посредине стены из беленого кирпича располагается единственная дверь, на которой нет ни ящика, ни номера. Трехэтажный фасад украшает дюжина двустворчатых окон, серых от грязи.
Я не знаю, здесь ли Кирстен. Дом выглядит пустым. Мне надо все проверить самому, слишком рискованно звонить в полицию после того, что случилось с Джерри Брандтом.
Дождь оставил дорожки воды на капотах машин, припаркованных по обеим сторонам улицы. Проходя по тротуару, я миную прикованные к забору велосипеды и переполненные мусорные ящики, тщетно ожидающие, что их вывезут.
Стучу и жду. Соскальзывает засов, щелкает замок, и дверь приоткрывается на какую-то пару дюймов, так что я с трудом могу разглядеть хмурое лицо женщины далеко не первой молодости. Сквозь узкую щель она осматривает меня с головы до ног.
– Миссис Уайльд?
– Вы знаете, который сейчас час?
– Я ищу Кирстен Фицрой.
– Никогда о такой не слышала.
Через ее плечо я вижу узкую прихожую и тускло освещенную гостиную. Когда женщина пытается закрыть дверь, я неожиданно двигаюсь вперед. Отшатнувшись, миссис Уайльд роняет телефон.
– Я не хочу никаких неприятностей. Просто выслушайте меня. – Я помогаю ей поправить столик и собираю телефонные книжки.
От Хизер Уайльд пахнет застарелым табаком и духами. Ее губы скрыты под толстым слоем яркой помады. Груди, втиснутые в атласный халат, напоминают дыни. Даж всегда говорила, что можно определить, что дыня спелая, если она чуть беловатая. Видите, как работает моя память?
В гостиной почти вся мебель затянута чехлами, кроме плетеного кресла у камина и складного столика с вычурной лампой. На столике также располагаются открытая книга, коробка с сигаретами, пепельница, полная окурков, и зажигалка в виде Венеры Милосской.
– Как давно вы общались с Кирстен?
– Я же сказала, что никогда о ней не слышала.
– Передайте ей, что у меня ее бриллианты.
– Какие бриллианты?
Я легко разжег ее любопытство.
– Те, из-за которых она чуть не умерла.
Миссис Уайльд не предложила мне присесть, но я все равно сажусь, стянув чехол с кресла, и продолжаю рассматривать хозяйку. Ее кожа везде, кроме шеи и тыльной стороны рук, суха и почти прозрачна. Взяв сигарету, Хизер разглядывает меня сквозь пламя зажигалки.
– У Кирстен большие неприятности, – объясняю я. – Я пытаюсь ей помочь. Мне известно, что она ваша подруга. Я думал, что она могла прийти к вам, когда ей понадобилось место, где можно отсидеться.
Дым кольцами поднимается с ее губ.
– Я не понимаю, о чем вы говорите.
Я оглядываю комнату: темные бархатные обои и барочная мебель. Если и есть место более удручающее, чем бордель, так это бывший бордель. Он словно впитывает в себя всю ненависть и разочарование, пока не становится таким же усталым и изношенным, как и половые органы его работниц.
– Как-то давно Кирстен сказала мне, что никогда не перешла бы дорогу Алексею Кузнецу, а если перешла бы, то села бы на первый авиарейс в Патагонию. Она пропустила свой рейс.
Имя Алексея заметно поколебало спокойствие Хизер Уайльд.
– Разве Кирстен вам не рассказывала? Она пыталась его обокрасть. Вы должны понимать, в какой она сейчас опасности. – Я выдерживаю паузу. – В какой опасности вы обе.
– Я ничего не сделала.
– Я уверен, что Алексей это поймет. Он разумный человек. Я видел его только вчера. Предложил ему сделку: бриллианты стоимостью два миллиона в обмен на жизнь Кирстен. Он отказался. Он считает себя человеком чести. Деньги не имеют для него значения, как, впрочем, и оправдания. Но если вы не видели Кирстен, то все в порядке. Я так ему и передам.
С ее сигареты падает пепел – прямо на халат.
– Я могла бы поспрашивать. Вы говорили о деньгах.
– Я говорил о бриллиантах.
– Я могла бы помочь найти ее.
– И я назвал бы вас гуманисткой.
Она кривит верхнюю губу.
– А вы что, не видите лимузина у подъезда?
Ее веки кажутся притянутыми ко лбу с помощью проволочек. Я слышал, что это называется кройдоновым лифтингом: волосы поднимают так высоко, что подтягивается все лицо.
Вытащив кошелек, я достаю три двадцатки. Она пересчитывает их взглядом.
– В Тоттенхэме есть клиника. Ее взяли туда. Там дорого. Но тихо.
Я кладу в стопку еще две двадцатки. Она хватает деньги, и они исчезают у нее под халатом, как по волшебству. Потом она наклоняет голову, словно прислушиваясь к шуму дождя.
– А ведь я вас знаю. Вы цыган. – Мое удивление ей льстит. – Говорили, что у вашей матери есть дар.
– Откуда вы ее знаете?
– А вы не узнаете свое племя? – Она грубо кудахчет, давая понять, что и сама цыганка. – Однажды ваша мать предсказывала мне судьбу. Она сказала, что я всегда буду красавицей и смогу получить любого мужчину, какого захочу.
Почему-то мне кажется, что мама имела в виду не количество.
У Даж и правда был дар: дар спокойно вникать в ситуацию и предсказывать очевидное. Она брала у людей деньги и заводила в них пружинку вечной надежды. А потом, вытолкав их за дверь, бежала в местный бар и покупала себе водки.
Наверху что-то падает. Миссис Уайльд испуганно смотрит на потолок.
– Это одна из моих старых девочек. Она иногда у меня остается.
Но ее бледно-голубые глаза выдают ее, и она вытягивает руку, чтобы удержать меня на месте.
– Я сейчас дам вам адрес клиники. Там могут знать, где она сейчас.
Я отталкиваю ее руку и поднимаюсь по лестнице, заглядывая через перила наверх. На первой площадке три двери, две открыты, одна закрыта. Я тихо стучу и поворачиваю ручку. Заперто.
– Не трогайте меня! Оставьте меня в покое!
Это детский голос – тот самый, который я слышал по телефону в ночь передачи выкупа. Я отступаю на шаг назад, упираюсь спиной в стену, и в проеме двери остается только моя протянутая рука.
Первая пуля проходит в шести дюймах справа от ручки на уровне живота. Я тяжело опускаюсь на пол, ударяюсь ногами о противоположную стену и испускаю низкий стон.
Миссис Уайльд кричит снизу:
– Это моя дверь? Если это моя дверь, черт возьми, вы за это заплатите.
Вторая пуля пронзает дерево в футе от пола. Снова раздается голос миссис Уайльд:
– Да, это она! Теперь я открываю вам счет, черт возьми!
Я сижу тихо и прислушиваюсь к собственному дыханию.
– Эй вы, там, – раздается голос, чуть громче шепота. – Вы мертвы?
– Нет.
– Ранены?
– Нет.
Женщина за дверью чертыхается.
– Это я, Винсент Руиз. Я пришел вам помочь.
Долгое молчание.
– Пожалуйста, впустите меня. Я пришел один.
– Не приближайтесь. Прошу вас, уходите. – Теперь я узнаю голос Кирстен, просто он охрип от мокроты и страха.
– Не могу.
Снова долгое молчание.
– Как ваша нога?
– На полдюйма короче.
Миссис Уайльд кричит снизу:
– Я позвоню в полицию, если за мою дверь не заплатят!
Глубоко вздохнув, я говорю Кирстен:
– Можете оставить оружие, если пристрелите свою хозяйку.
Она смеется, но сразу заходится резким кашлем.
– Я вхожу.
– Тогда мне придется вас застрелить.
– Не придется.
Я поднимаюсь и подхожу к двери.
– Может, откроете?
Долгое ожидание – потом два металлических щелчка. Я поворачиваю ручку и толкаю дверь.
Тяжелые шторы опущены, и комната в полутьме. Высокие потолки, на двух стенах зеркала. Центр комнаты занимает большая железная кровать, и на ней среди покрывал устроилась Кирстен, согнув колени и положив на них револьвер. Она подстриглась и перекрасилась в блондинку. Теперь волосы, завившиеся от пота, спадают ей на лоб мелкими кудряшками.
– Я думала, что вы умерли, – говорит она.
– То же могу сказать о вас.
Она кладет подбородок на ствол и потерянно смотрит в угол. Дешевая люстра у нее над головой ловит лучики света, проникающие из-за штор, а зеркала отражают происходящее – каждое под своим углом.
Я присаживаюсь на подоконник, прижимая спиной шторы, и слушаю, как капли дождя стучат по стеклу.
Кирстен слегка шевелится и морщится от боли. На полу вокруг кровати валяются коробочки с обезболивающими средствами и обрывки фольги.
– Могу я осмотреть рану?
Не ответив, она поднимает рубашку, так что мне видна пожелтевшая повязка, заскорузлая от крови и пота.
– Вам нужно в больницу.
Она опускает рубашку, но не отвечает.
– Вас многие ищут.
– И вы всех обскакали.
– Можно вызвать «скорую»?
– Нет.
– Хорошо, тогда просто поговорим. Расскажите мне, что случилось.
Кирстен пожимает плечами и опускает револьвер, положив руки между бедер.
– Я увидела для себя удачную возможность.
– Поиграть с огнем.
– Начать новую жизнь. – Она недоговаривает. Облизывает губы, собирается с мыслями и начинает заново: – Сначала это была просто шутка, знаете, такая игра «что если», которой развлекаются от нечего делать. Рэй обеспечивал техническую сторону дела. Он раньше работал в канализации. А я следила за мелкими деталями. Поначалу я даже думала, что Рэйчел могла бы нам подыграть. Мы все удачно провернули бы, и она наконец получила бы то, чего заслуживала, от отца или бывшего мужа. Они были перед ней в большом долгу.
– Но она не стала подыгрывать?
– Я не спрашивала. Я знала ответ.
Я оглядываю комнату. На обоях рисунок в виде пчелиных сот, и в каждой восьмиугольной ячейке – очертание женской фигуры в новой сексуальной позе.
– Что случилось с Микки?
Кажется, Кирстен меня не слышит. Она рассказывает историю в своем темпе.
– Все было бы прекрасно, если бы не Джерри Брандт. Микки вернулась бы домой. Рэй был бы жив. Джерри не должен был ее отпускать… одну. Он должен был отвести ее домой.
– Я не понимаю. О чем вы говорите?
На ее лице появляется слабая улыбка, но губы не раздвигаются.
– Бедный инспектор. Вы так до сих пор и не поняли, да?
Истина растет во мне, как опухоль, клетки которой удваиваются, заполняя пустоты в моей памяти. Джерри сказал, что отпустил ее. Это были его последние слова.
– Мы держали ее всего несколько дней, – говорит Кирстен, грызя ноготь. – А потом он заплатил выкуп.
– Выкуп?
– Первый.
– То есть как это «первый»?
– Мы не собирались причинять ей вред. Получив выкуп, мы сразу велели Джерри отвести ее домой. Он должен был оставить девочку в конце улицы, но запаниковал и бросил ее у станции метро. Чертов придурок! Он всегда был слабым звеном. С первого дня все только портил. Должен был присматривать за Микки, но не смог устоять перед тем, чтобы вернуться на Рэндольф-авеню и полюбоваться на телевизионщиков и полицейских. Мы никогда не взяли бы его, да только нам нужен был кто-то, кто присматривал бы за Микки и кого она не смогла бы опознать. Говорю же, мы собирались ее отпустить. Она сказала Джерри, что знает дорогу домой. Сказала, что сделает пересадку на «Пиккадилли-серкус» и сядет на линию Бейкерлоо.
Эта информация, подобно тепловатой тошноте, переполняет мой желудок. Рассудок пожирает детали. Мистер и миссис Бёрд видели Микки на станции «Лестер-сквер». Это за одну остановку до «Пиккадилли-серкус».
– Но раз вы ее отпустили, что случилось?
Ее отчаяние достигло предела.
– Говард!
Я не понимаю.
– Случился Говард, – повторяет она. – Микки пришла домой, но наткнулась на Говарда.
Боже мой, нет! Только не это! Это был вечер среды. Рэйчел не было дома. Она выступала в десятичасовых новостях и обращалась за помощью. Я помню, как видел ее по телевизору в участке. Там показали кадры с пресс-конференции, состоявшейся днем.
– Говорю вам, мы не собирались ее обижать. Мы ее отпустили. А потом вы нашли полотенце в крови и арестовали Говарда. Я хотела умереть.
Картинка возникает сама собой. Я вижу маленькую, перепуганную девочку, которая боится выходить на улицу, но которой пришлось одной идти по городу. Она почти справилась. Остались только ступеньки – даже не все восемьдесят пять. Говард нашел ее на лестнице.
Мои ноги слабеют, и я с трудом встаю. Словно все внутренности стали жидкими и хотят вылиться на пол, пузырясь и блестя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Я снова вижу тот день. Толстый слой снега укрыл землю. С вершины холма была видна вся ферма, вплоть до телеграфа на реке и флюгеров на аэродроме.
– Вы за ним присматривали…
От него пахло печеньем. Он сидел у меня между коленей, завернутый в мою старую куртку. Он был таким маленьким, что мой подбородок лежал у него на макушке. На нем была старая шапка с мохнатыми ушами, отчего он напоминал щенка Лабрадора.
Джо объясняет:
– Когда мы были в пабе, перед тем как найти машину Рэйчел, я стал описывать ваш сон. Я сказал, что вы представляете себе, как спасаете Люка, как находитесь там, на реке, едете на санках по холму, упираетесь ботинками в снег, чтобы остановиться до того, как подъедете к пруду. Тогда-то я и должен был понять. Это был не сон – это была правда.
На кочке санки подбросило верх, и Люк зашелся от смеха: «Быстрее, Янко! Быстрее!» Он цеплялся за мои колени, упирался мне в грудь. К концу склон стал менее крутым, впереди замаячил забор: сетка, натянутая между кольями. Мы ехали быстрее, чем обычно, из-за большего веса. Я спустил ноги, чтобы остановиться, но мы врезались в забор слишком сильно. Только что он был у меня в руках – и вот я обнимаю воздух.
Под Люком подломился лед. Он сверкнул бриллиантами и рассыпался на треугольники и острые осколки. Я бросился за братом, кричал, наклонялся все ниже и ниже. Если бы только я мог схватить его за волосы, если бы дотянулся до воротника, с ним было бы все в порядке. Я мог его спасти. Но было слишком холодно, и пруд оказался слишком глубоким.
Прибежал отчим. Он зажег прожектор от тракторного мотора и перекинул через пруд мостки. Он стучал по льду топором, опускал руки в воду, нащупывая дно. Я наблюдал за ним из окна спальни, молясь, чтобы Люк каким-то чудом спасся. Никто ничего не сказал. Это было излишне. Вина лежала на мне. Я его убил.
– Вам было двенадцать. Произошел несчастный случай.
– Я его потерял.
Вытирая мокрые щеки, я трясу головой и проклинаю Джо. Что другие люди знают о вине? Джо встает и протягивает мне руку:
– Пойдемте отсюда.
В его глазах я не выгляжу хуже, чем раньше, но наши отношения уже никогда не будут прежними. Жаль, что он не оставил эту тему в покое.
Мы ничего не говорим по пути в офис. В дверях нас встречает Рэйчел. Она проработала всю ночь.
– Возможно, я кое-что нашла, – говорит она, пока мы поднимаемся по лестнице. – Я вспомнила, как во время суда над Говардом Кирстен мне кое-что рассказала. Мы говорили о свидетельских показаниях, и она сказала, что однажды ее вызывали как свидетельницу во время суда над ее подругой.
– Какое обвинение было предъявлено?
– Не знаю. Имени она тоже не назвала.
Я поднимаю трубку. Мне никто ничего не должен, но, быть может, «новичок» Дэйв окажет мне услугу ради Али.
– Извини, что разбудил.
Я слышу, как он стонет.
– Мне нужна твоя помощь. Я хочу проверить полицейские и судебные записи о Кирстен Фицрой.
– Это уже сделали.
– Да, но она интересовала нас в качестве обвиняемой. А ведь она могла быть и свидетельницей.
Дэйв не отвечает. Я знаю, что он прикидывает, не повесить ли трубку. У него нет ни одной причины помогать мне и есть с десяток, чтобы отказать.
– А это не может подождать до утра?
– Нет.
Еще одна долгая пауза.
– Встретимся у «Отто» в шесть.
Кафе «Отто» находится между букмекерской конторой и прачечной на западном конце Элджин-авеню. Клиентура субботним утром состоит в основном из таксистов и водителей доставки, заправляющихся кофе и углеводами на предстоящий день.
Я жду у окна. «Новичок» Дэйв появляется вовремя, перепрыгивая по дороге через лужи и кучи собачьего дерьма. В неглаженой рубашке и с нерасчесанными волосами он выглядит под стать мне.
Заказав кофе, он вынимает из кармана клочок бумаги, но не дает мне его.
– Во-первых, ответь мне на несколько вопросов. У Джерри Брандта были паспорт и права на имя Питера Брэннигана. Последние три года он владел баром в Таиланде. Парень бедный, откуда у него такие деньги?
– Наркотики.
– Я тоже так подумал, но в Интерполе и службе по борьбе с наркоторговлей на него ничего нет.
– Он вернулся в страну около двух месяцев назад. По словам его дяди, искал спонсоров.
– Это объясняет, почему они потребовали выкуп. Паб Рэя Мерфи тоже переживал не лучшие времена.
– Что ж, из-за этого их убили. Специалисты по баллистике сравнили пулю из тела Брандта с той, что нашли в теле Рэя Мерфи. Один ствол.
Дэйв смотрит на часы:
– Я должен ехать в больницу. Хочу быть там, когда Али проснется.
Он отдает мне листок бумаги.
– Шесть лет назад Кирстен Фицрой давала показания в Королевском суде Саутуорк. Свидетельствовала в пользу Хизер Уайльд, которую обвиняли в содержании борделя и получении нетрудовых доходов.
Я помню тот случай. Хизер держала свинг-клуб в доме в Брикстоне. У нее был свой сайт, «Уайльд таймс», но она утверждала, что никто никому не платил денег, следовательно, это была не проституция.
Где именно в Брикстоне? На Дамбартон-роуд.
Моя память снова восторжествовала. Это проклятие.
35
Посредине стены из беленого кирпича располагается единственная дверь, на которой нет ни ящика, ни номера. Трехэтажный фасад украшает дюжина двустворчатых окон, серых от грязи.
Я не знаю, здесь ли Кирстен. Дом выглядит пустым. Мне надо все проверить самому, слишком рискованно звонить в полицию после того, что случилось с Джерри Брандтом.
Дождь оставил дорожки воды на капотах машин, припаркованных по обеим сторонам улицы. Проходя по тротуару, я миную прикованные к забору велосипеды и переполненные мусорные ящики, тщетно ожидающие, что их вывезут.
Стучу и жду. Соскальзывает засов, щелкает замок, и дверь приоткрывается на какую-то пару дюймов, так что я с трудом могу разглядеть хмурое лицо женщины далеко не первой молодости. Сквозь узкую щель она осматривает меня с головы до ног.
– Миссис Уайльд?
– Вы знаете, который сейчас час?
– Я ищу Кирстен Фицрой.
– Никогда о такой не слышала.
Через ее плечо я вижу узкую прихожую и тускло освещенную гостиную. Когда женщина пытается закрыть дверь, я неожиданно двигаюсь вперед. Отшатнувшись, миссис Уайльд роняет телефон.
– Я не хочу никаких неприятностей. Просто выслушайте меня. – Я помогаю ей поправить столик и собираю телефонные книжки.
От Хизер Уайльд пахнет застарелым табаком и духами. Ее губы скрыты под толстым слоем яркой помады. Груди, втиснутые в атласный халат, напоминают дыни. Даж всегда говорила, что можно определить, что дыня спелая, если она чуть беловатая. Видите, как работает моя память?
В гостиной почти вся мебель затянута чехлами, кроме плетеного кресла у камина и складного столика с вычурной лампой. На столике также располагаются открытая книга, коробка с сигаретами, пепельница, полная окурков, и зажигалка в виде Венеры Милосской.
– Как давно вы общались с Кирстен?
– Я же сказала, что никогда о ней не слышала.
– Передайте ей, что у меня ее бриллианты.
– Какие бриллианты?
Я легко разжег ее любопытство.
– Те, из-за которых она чуть не умерла.
Миссис Уайльд не предложила мне присесть, но я все равно сажусь, стянув чехол с кресла, и продолжаю рассматривать хозяйку. Ее кожа везде, кроме шеи и тыльной стороны рук, суха и почти прозрачна. Взяв сигарету, Хизер разглядывает меня сквозь пламя зажигалки.
– У Кирстен большие неприятности, – объясняю я. – Я пытаюсь ей помочь. Мне известно, что она ваша подруга. Я думал, что она могла прийти к вам, когда ей понадобилось место, где можно отсидеться.
Дым кольцами поднимается с ее губ.
– Я не понимаю, о чем вы говорите.
Я оглядываю комнату: темные бархатные обои и барочная мебель. Если и есть место более удручающее, чем бордель, так это бывший бордель. Он словно впитывает в себя всю ненависть и разочарование, пока не становится таким же усталым и изношенным, как и половые органы его работниц.
– Как-то давно Кирстен сказала мне, что никогда не перешла бы дорогу Алексею Кузнецу, а если перешла бы, то села бы на первый авиарейс в Патагонию. Она пропустила свой рейс.
Имя Алексея заметно поколебало спокойствие Хизер Уайльд.
– Разве Кирстен вам не рассказывала? Она пыталась его обокрасть. Вы должны понимать, в какой она сейчас опасности. – Я выдерживаю паузу. – В какой опасности вы обе.
– Я ничего не сделала.
– Я уверен, что Алексей это поймет. Он разумный человек. Я видел его только вчера. Предложил ему сделку: бриллианты стоимостью два миллиона в обмен на жизнь Кирстен. Он отказался. Он считает себя человеком чести. Деньги не имеют для него значения, как, впрочем, и оправдания. Но если вы не видели Кирстен, то все в порядке. Я так ему и передам.
С ее сигареты падает пепел – прямо на халат.
– Я могла бы поспрашивать. Вы говорили о деньгах.
– Я говорил о бриллиантах.
– Я могла бы помочь найти ее.
– И я назвал бы вас гуманисткой.
Она кривит верхнюю губу.
– А вы что, не видите лимузина у подъезда?
Ее веки кажутся притянутыми ко лбу с помощью проволочек. Я слышал, что это называется кройдоновым лифтингом: волосы поднимают так высоко, что подтягивается все лицо.
Вытащив кошелек, я достаю три двадцатки. Она пересчитывает их взглядом.
– В Тоттенхэме есть клиника. Ее взяли туда. Там дорого. Но тихо.
Я кладу в стопку еще две двадцатки. Она хватает деньги, и они исчезают у нее под халатом, как по волшебству. Потом она наклоняет голову, словно прислушиваясь к шуму дождя.
– А ведь я вас знаю. Вы цыган. – Мое удивление ей льстит. – Говорили, что у вашей матери есть дар.
– Откуда вы ее знаете?
– А вы не узнаете свое племя? – Она грубо кудахчет, давая понять, что и сама цыганка. – Однажды ваша мать предсказывала мне судьбу. Она сказала, что я всегда буду красавицей и смогу получить любого мужчину, какого захочу.
Почему-то мне кажется, что мама имела в виду не количество.
У Даж и правда был дар: дар спокойно вникать в ситуацию и предсказывать очевидное. Она брала у людей деньги и заводила в них пружинку вечной надежды. А потом, вытолкав их за дверь, бежала в местный бар и покупала себе водки.
Наверху что-то падает. Миссис Уайльд испуганно смотрит на потолок.
– Это одна из моих старых девочек. Она иногда у меня остается.
Но ее бледно-голубые глаза выдают ее, и она вытягивает руку, чтобы удержать меня на месте.
– Я сейчас дам вам адрес клиники. Там могут знать, где она сейчас.
Я отталкиваю ее руку и поднимаюсь по лестнице, заглядывая через перила наверх. На первой площадке три двери, две открыты, одна закрыта. Я тихо стучу и поворачиваю ручку. Заперто.
– Не трогайте меня! Оставьте меня в покое!
Это детский голос – тот самый, который я слышал по телефону в ночь передачи выкупа. Я отступаю на шаг назад, упираюсь спиной в стену, и в проеме двери остается только моя протянутая рука.
Первая пуля проходит в шести дюймах справа от ручки на уровне живота. Я тяжело опускаюсь на пол, ударяюсь ногами о противоположную стену и испускаю низкий стон.
Миссис Уайльд кричит снизу:
– Это моя дверь? Если это моя дверь, черт возьми, вы за это заплатите.
Вторая пуля пронзает дерево в футе от пола. Снова раздается голос миссис Уайльд:
– Да, это она! Теперь я открываю вам счет, черт возьми!
Я сижу тихо и прислушиваюсь к собственному дыханию.
– Эй вы, там, – раздается голос, чуть громче шепота. – Вы мертвы?
– Нет.
– Ранены?
– Нет.
Женщина за дверью чертыхается.
– Это я, Винсент Руиз. Я пришел вам помочь.
Долгое молчание.
– Пожалуйста, впустите меня. Я пришел один.
– Не приближайтесь. Прошу вас, уходите. – Теперь я узнаю голос Кирстен, просто он охрип от мокроты и страха.
– Не могу.
Снова долгое молчание.
– Как ваша нога?
– На полдюйма короче.
Миссис Уайльд кричит снизу:
– Я позвоню в полицию, если за мою дверь не заплатят!
Глубоко вздохнув, я говорю Кирстен:
– Можете оставить оружие, если пристрелите свою хозяйку.
Она смеется, но сразу заходится резким кашлем.
– Я вхожу.
– Тогда мне придется вас застрелить.
– Не придется.
Я поднимаюсь и подхожу к двери.
– Может, откроете?
Долгое ожидание – потом два металлических щелчка. Я поворачиваю ручку и толкаю дверь.
Тяжелые шторы опущены, и комната в полутьме. Высокие потолки, на двух стенах зеркала. Центр комнаты занимает большая железная кровать, и на ней среди покрывал устроилась Кирстен, согнув колени и положив на них револьвер. Она подстриглась и перекрасилась в блондинку. Теперь волосы, завившиеся от пота, спадают ей на лоб мелкими кудряшками.
– Я думала, что вы умерли, – говорит она.
– То же могу сказать о вас.
Она кладет подбородок на ствол и потерянно смотрит в угол. Дешевая люстра у нее над головой ловит лучики света, проникающие из-за штор, а зеркала отражают происходящее – каждое под своим углом.
Я присаживаюсь на подоконник, прижимая спиной шторы, и слушаю, как капли дождя стучат по стеклу.
Кирстен слегка шевелится и морщится от боли. На полу вокруг кровати валяются коробочки с обезболивающими средствами и обрывки фольги.
– Могу я осмотреть рану?
Не ответив, она поднимает рубашку, так что мне видна пожелтевшая повязка, заскорузлая от крови и пота.
– Вам нужно в больницу.
Она опускает рубашку, но не отвечает.
– Вас многие ищут.
– И вы всех обскакали.
– Можно вызвать «скорую»?
– Нет.
– Хорошо, тогда просто поговорим. Расскажите мне, что случилось.
Кирстен пожимает плечами и опускает револьвер, положив руки между бедер.
– Я увидела для себя удачную возможность.
– Поиграть с огнем.
– Начать новую жизнь. – Она недоговаривает. Облизывает губы, собирается с мыслями и начинает заново: – Сначала это была просто шутка, знаете, такая игра «что если», которой развлекаются от нечего делать. Рэй обеспечивал техническую сторону дела. Он раньше работал в канализации. А я следила за мелкими деталями. Поначалу я даже думала, что Рэйчел могла бы нам подыграть. Мы все удачно провернули бы, и она наконец получила бы то, чего заслуживала, от отца или бывшего мужа. Они были перед ней в большом долгу.
– Но она не стала подыгрывать?
– Я не спрашивала. Я знала ответ.
Я оглядываю комнату. На обоях рисунок в виде пчелиных сот, и в каждой восьмиугольной ячейке – очертание женской фигуры в новой сексуальной позе.
– Что случилось с Микки?
Кажется, Кирстен меня не слышит. Она рассказывает историю в своем темпе.
– Все было бы прекрасно, если бы не Джерри Брандт. Микки вернулась бы домой. Рэй был бы жив. Джерри не должен был ее отпускать… одну. Он должен был отвести ее домой.
– Я не понимаю. О чем вы говорите?
На ее лице появляется слабая улыбка, но губы не раздвигаются.
– Бедный инспектор. Вы так до сих пор и не поняли, да?
Истина растет во мне, как опухоль, клетки которой удваиваются, заполняя пустоты в моей памяти. Джерри сказал, что отпустил ее. Это были его последние слова.
– Мы держали ее всего несколько дней, – говорит Кирстен, грызя ноготь. – А потом он заплатил выкуп.
– Выкуп?
– Первый.
– То есть как это «первый»?
– Мы не собирались причинять ей вред. Получив выкуп, мы сразу велели Джерри отвести ее домой. Он должен был оставить девочку в конце улицы, но запаниковал и бросил ее у станции метро. Чертов придурок! Он всегда был слабым звеном. С первого дня все только портил. Должен был присматривать за Микки, но не смог устоять перед тем, чтобы вернуться на Рэндольф-авеню и полюбоваться на телевизионщиков и полицейских. Мы никогда не взяли бы его, да только нам нужен был кто-то, кто присматривал бы за Микки и кого она не смогла бы опознать. Говорю же, мы собирались ее отпустить. Она сказала Джерри, что знает дорогу домой. Сказала, что сделает пересадку на «Пиккадилли-серкус» и сядет на линию Бейкерлоо.
Эта информация, подобно тепловатой тошноте, переполняет мой желудок. Рассудок пожирает детали. Мистер и миссис Бёрд видели Микки на станции «Лестер-сквер». Это за одну остановку до «Пиккадилли-серкус».
– Но раз вы ее отпустили, что случилось?
Ее отчаяние достигло предела.
– Говард!
Я не понимаю.
– Случился Говард, – повторяет она. – Микки пришла домой, но наткнулась на Говарда.
Боже мой, нет! Только не это! Это был вечер среды. Рэйчел не было дома. Она выступала в десятичасовых новостях и обращалась за помощью. Я помню, как видел ее по телевизору в участке. Там показали кадры с пресс-конференции, состоявшейся днем.
– Говорю вам, мы не собирались ее обижать. Мы ее отпустили. А потом вы нашли полотенце в крови и арестовали Говарда. Я хотела умереть.
Картинка возникает сама собой. Я вижу маленькую, перепуганную девочку, которая боится выходить на улицу, но которой пришлось одной идти по городу. Она почти справилась. Остались только ступеньки – даже не все восемьдесят пять. Говард нашел ее на лестнице.
Мои ноги слабеют, и я с трудом встаю. Словно все внутренности стали жидкими и хотят вылиться на пол, пузырясь и блестя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37