А у меня есть занятия поважнее.
– Вам придется подождать. Я не закончил, – говорит Друри.
– У вас есть пистолет, сержант?
– Нет.
– А наручники?
– Нет.
– Что же, если вы не можете меня пристрелить или заковать, то вы не можете задержать меня здесь.
15
Профессор живет на Примроуз-хилл, в дальнем конце зеленой улочки, где цена любого дома составляет семизначную цифру, а каждая машина загажена птицами. Эта извращенная справедливость мне нравится.
Джо открывает двери после второго звонка. На нем фланелевые брюки и рубашка без воротника. Критически осмотрев меня, он констатирует:
– Вы ужасно выглядите.
– Еще бы! Меня постоянно пытаются пристрелить.
За его спиной появляется Джулиана, похожая на модель, только что сошедшую с рекламного плаката.
Высокие скулы, голубые глаза, гладкая кожа. Она тихо объявляет:
– Вы ужасно выглядите.
– Мне все это говорят.
Она целует меня в щеку, и я иду за ней по коридору в кухню. На высоком стульчике сидит малышка с ложкой в руках. Ее щеки и лоб перемазаны яблочным пюре. Десятилетняя Чарли, уже вернувшаяся из школы, контролирует процесс кормления.
– Простите, – шепчу я Джулиане, чувствуя неуместность своего вторжения. – Я не подумал… что вы все будете здесь.
– Да, у нас есть дети, не забыли?
Джо хочет спросить меня, что случилось, но воздерживается из-за Чарли, которая обожает полицейские истории тем больше, чем они мрачнее.
– Вы сегодня кого-нибудь уже арестовали? – спрашивает она меня.
– С какой стати? Ты что, сделала что-то плохое?
Она широко распахивает глаза:
– Нет!
– Продолжай в том же духе.
Джулиана протягивает мне чашку кофе и замечает отсутствие пальца на моей руке.
– Полагаю, вы пришли по делу, а не для того, чтобы устроить свою личную жизнь.
Чарли впечатлена не меньше и наклоняется, чтобы рассмотреть опустевшее основание, где на суставе сморщилась кожа.
– Что случилось?
– Я слишком торопился, когда ел гамбургер.
– Какая гадость!
– Я не почувствовал никакого вкуса.
Джулиана шикает на меня:
– Хватит, а то она будет плохо спать. Ступай, Чарли, тебе пора делать уроки.
– Но сегодня пятница. Ты сказала, что мы пойдем покупать туфли.
– Пойдем завтра.
Ее настроение улучшается.
– А можно купить с каблуками?
– Только вот с такими. – Джулиана отмеряет пальцами дюйм.
– Фу!
Чарли пристраивает малышку на бедро, гладит ее по головке и убирает прядь волос с глаз. Боже, как она похожа на свою мать!
Джо приглашает меня в свой кабинет. Я поднимаюсь за ним по лестнице в небольшую комнату, которая выходит окнами в сад. Почти все свободное место занимает письменный стол, втиснутый между книжными полками и картотекой. Справа на стене висит стенд, пестрящий записками, открытками и семейными фотографиями.
Это убежище Джо. Если бы я жил с тремя женщинами, я тоже такое завел бы. Только в моем были бы бар и телевизор.
Джо убирает папки со стула и расчищает стол. Мне кажется, что он не так аккуратен, как раньше. Наверное, это из-за болезни.
– У вас нет костыля, – замечает он.
– Я его сломал.
– Я могу дать вам другой.
– Не надо. Моя нога уже почти в порядке.
В течение следующего часа мы обсуждаем неудачи, случившиеся со мной за день. Я рассказываю Джо о сэре Дугласе и о нападении у квартиры Кирстен. Его лицо ничего не выражает. Оно словно чистая страница в одном из его блокнотов. Однажды он рассказывал мне о симптоме под названием «маска Паркинсона». Может, это она.
Джо начинает рисовать в блокноте.
– Я размышлял о выкупе.
– И до чего додумались?
– Сначала должно было прийти письмо либо электронное сообщение или поступить телефонный звонок. Вы говорили о ДНК-тесте.
– Пряди волос.
– Первое известие должно было стать огромным потрясением. Есть погибшая девочка, человек сидит за ее убийство, и вдруг этот выкуп. Что вы подумали?
– Не помню.
– Но вы можете представить. Поставьте себя в подобные обстоятельства. Что вы подумаете, когда получите требование?
– Что это фальшивка.
– Но вы никогда не были до конца уверены в виновности Говарда.
– Все равно попахивает подделкой.
– Что могло бы изменить ваше мнение?
– Доказательства, что она жива.
– В письме были пряди волос.
– Я их проверил.
– Что еще?
– Я проверил бы все: чернила, почерк, бумагу…
– Кто этим занимается?
– Криминалисты.
– Но ваш начальник отказывается в это верить. Он велит вам бросить дело.
– Он не прав.
– Никто не верит письму, кроме матери девочки и вас. Почему верите вы?
– Не может быть, чтобы только из-за волос. Мне нужны другие доказательства.
– Например?
– Фотография или, еще лучше, видеозапись. И там должна быть какая-то ссылка на время, например, первая страница газеты.
– Что-нибудь еще?
– Кровь или образец кожи – что-то, чему не может быть три года.
– Если таких доказательств нет, станете ли вы организовывать передачу выкупа?
– Не знаю. Это может оказаться подделкой.
– Но, наверное, вы хотите поймать мошенников.
– Я не стал бы из-за этого подвергать Рэйчел опасности.
– Значит, вы верите в то, что Микки жива.
– Да.
– Ни один из ваших коллег с вами не согласен. Почему?
– Возможно, доказательства неубедительны.
Джо поворачивается на стуле боком ко мне и смотрит на меня искоса. Когда я молчу или запинаюсь, он задает новый вопрос. Это похоже на задание восстановить рисунок по точкам, ориентируясь по возрастанию цифр.
– Зачем кому-то ждать три года, чтобы потребовать выкуп?
– Возможно, ее похитили не из-за выкупа – поначалу.
– Тогда зачем?
Я усиленно размышляю. По словам Рэйчел, никто в Англии не знал, что Алексей – отец Микки. Конечно, об этом знал сэр Дуглас, но он вряд ли стал бы просить выкуп.
– Значит, Микки забрал кто-то другой, и мы возвращаемся к прежнему вопросу: зачем ждать три года? – продолжает Джо.
Я снова не могу найти ответа. Высказываю предположение:
– Либо Микки у них не было, либо они хотели ее оставить.
– Тогда зачем сейчас отдавать?
Я понимаю, к чему он клонит. В выкупе нет смысла. Что я себе воображаю: что Микки три года провела где-то, прикованная цепью к батарее? Это невероятно. Она не сидит в какой-то комнате в кресле, болтая ногами и дожидаясь, пока ее спасут.
Джо все еще говорит:
– Есть еще один вопрос. Если Микки до сих пор жива, нужно понять, хочет ли она вернуться домой. Для семилетнего ребенка три года – огромный срок. Она могла привязаться к другим людям, найти новую семью.
– Но она же написала письмо!
– Какое письмо?
Это похоже на резкий порыв ветра. Я помню! Открытка и детский почерк – написано большими буквами. Я могу процитировать.
ДОРОГАЯ МАМОЧКА!
Я ПО ТЕБЕ ОЧЕНЬ СКУЧАЮ И ХОЧУ ВЕРНУТЬСЯ ДОМОЙ. Я МОЛЮСЬ КАЖДЫЙ ВЕЧЕР И ВСЕГДА ОБ ЭТОМ ПРОШУ. ОНИ ГОВОРЯТ, ЧТО ОТПУСТЯТ МЕНЯ, ЕСЛИ ТЫ ИМ ЧТО-ТО ПРИШЛЕШЬ. ДУМАЮ, ИМ НУЖНЫ ДЕНЬГИ У МЕНЯ В КОПИЛКЕ ПОД КРОВАТЬЮ ЕСТЬ 25 ФУНТОВ И НЕСКОЛЬКО ЗОЛОТЫХ МОНЕТ. ПОЖАЛУЙСТА, ПОСПЕШИ. Я СКОРО СНОВА СМОГУ С ТОБОЙ ВСТРЕТИТЬСЯ, ЕСЛИ ТОЛЬКО ТЫ НЕ ПОЗВОНИШЬ В ПОЛИЦИЮ.
С ЛЮБОВЬЮ, МИККИ
P. S. ТЕПЕРЬ У МЕНЯ ВЫРОСЛИ ОБА ПЕРЕДНИХ ЗУБА.
В это мгновение мне даже хочется обнять Джо. Господи, как здорово помнить! Это лучше морфина.
– Что вы сделали с открыткой? – спрашивает он.
– Отнес на анализ.
– Куда?
– В частную лабораторию.
Я представляю себе, как открытку кладут под стекло и тщательно изучают при помощи особой машины – спектрального видеосканера. Данный анализ может показать, был ли изменен почерк и какими чернилами пользовался писавший.
– Почерк был похож на детский.
– Вы не очень уверенно это говорите.
– А я и не уверен.
Я помню, как графолог объяснил мне, что большинство детей выводят в букве «R» вертикальную линию выше окружности. На открытке этого не было. Дети также пишут «Е» с горизонтальными линиями одинаковой длины. И перечеркивают заглавную «J», тогда как взрослые этого не делают.
Но основные выводы можно было сделать из расположения строчек. Дети с трудом пишут на нелинованной бумаге. Строчки у них получаются неровными. И, поскольку дети не могут рассчитать, сколько им потребуется места, то строчки у них обычно загибаются вниз и буквы к концу текста становятся меньше. Строчки в этом письме были идеально ровными.
– Значит, его написал не ребенок? – спрашивает Джо.
– Нет.
У меня вдруг начинает щемить сердце. Джо пытается удержать мое внимание на предмете разговора.
– А как насчет волос?
– Их было шесть.
– Там были указания, как передать выкуп?
– Нет.
– Значит, должны были поступить другие письма или телефонные звонки.
– Звучит правдоподобно.
Джо все еще водит карандашом по блокноту, рисуя спираль с темным центром.
– Свертки с бриллиантами были водонепроницаемы и предназначены для перемещения по воде. Оранжевый полиэтилен делал их заметными в темноте. Почему было четыре одинаковых свертка?
– Не знаю. Может, было четыре похитителя?
– Они могли бы поделить их потом.
– У вас есть предположение?
– Думаю, свертки должны были куда-то поместиться… или через что-то проплыть.
– Что-то вроде трубы?
– Да.
Я обессилен, но воодушевлен. У меня словно открылись глаза, и впереди начал мерцать свет.
– Можете расслабиться, – говорит Джо. – Вы хорошо поработали.
– Я вспомнил открытку.
– Да, и что же?
– В ней упоминалась копилка Микки. Даже была указана точная сумма. Это мог знать только кто-то, близко знакомый с Микки и Рэйчел.
– Правдоподобная деталь.
– Но этого недостаточно.
– Наберитесь терпения.
16
В Лондоне есть три частные лаборатории, в которых проводятся генетические исследования. Крупнейшая из них – корпорация «Генетех» на Харли-стрит. В холле гранитная стойка, кожаные кресла и плакат в рамке: «Верните себе покой – установите отцовство». Не оксюморон ли это?
Над стойкой возвышается девушка с растрепанными волосами и безучастным лицом. Ее облик дополняют жемчужные серьги в сочетании с пластмассовой зажигалкой, засунутой за тесемку бюстгальтера.
– Добро пожаловать в «Генетех». Чем могу помочь?
– Вы меня помните?
Она недоуменно моргает:
– Э-э… Ну, не думаю. А вы здесь уже были?
– Я надеялся, что вы мне подскажете. Может, я был здесь около месяца назад.
– Вы заказывали тест?
– Думаю, да.
Она и глазом не моргнула. Я мог бы попросить установить отцовство принца Уильяма, и она все равно продолжала бы вести себя как ни в чем не бывало. Она спрашивает мое имя и стучит пальцами по клавиатуре.
– Это было полицейское расследование?
– Нет, частный тест.
Она снова давит на клавиши.
– Да, вот он – ДНК-тест. Вы хотели, чтобы провели сопоставление с предыдущим образцом… – Она запинается и что-то озадаченно мычит.
– В чем дело?
– Вы также попросили, чтобы проанализировали письмо и конверт. Заплатили наличными. Почти четыреста пятьдесят фунтов.
– Как долго делали тест?
– Пять дней. Иногда он занимает до шести недель. Видимо, вы спешили. А что, есть какие-то проблемы?
– Мне надо посмотреть на результаты. Я их не получил.
– Но вы лично забрали их. Здесь так и указано. – Она тычет пальцем в экран.
– Наверное, вы ошибаетесь.
В ее глазах появляется сомнение.
– Так вам нужны копии?
– Нет. Я хочу поговорить с человеком, который проводил тесты.
Следующие двадцать минут я ожидаю, сидя на кожаном диване и листая брошюру о генетических тестах. Мы живем в век тотальной подозрительности. Жены проверяют мужей, мужья проверяют жен, родители выясняют, не принимают ли их малолетние дети наркотики и не спят ли они с кем попало, но некоторых вещей лучше не знать.
Наконец меня ведут наверх по стерильным коридорам, и я оказываюсь в белой комнате, где столы уставлены микроскопами и какими-то мигающими и гудящими аппаратами. Молодая женщина в белом халате стягивает перчатку, прежде чем пожать мне руку. Ее зовут Бернадетт Фостер, и она выглядит слишком молодо даже для того, чтобы иметь диплом, не говоря уже о том, чтобы освоить такое оборудование.
– Вы хотите спросить о тестах? – интересуется она.
– Да, мне нужно более подробное объяснение.
Соскользнув с высокой табуретки, она открывает картотеку и достает ярко-зеленую папку.
– Насколько я помню, результаты были очевидны. Я исследовала ДНК волос и сравнила с предыдущими тестами, проведенными полицейской криминалистической службой, которые, как я полагаю, мне дали вы.
– Да.
– Оба образца, первый и второй, принадлежали девочке по имени Микаэла Карлайл.
– Возможна ли ошибка?
– Совпало тринадцать показателей. Вероятность ошибки – один к десяти миллиардам.
Даже несмотря на то, что я ожидал это услышать, пол внезапно уходит у меня из-под ног. Образцы совпали. Конечно, от этого Микки не начинает дышать, не обретает плоть и кровь. Но это доказывает, что когда-то, не важно, насколько давно, волосы падали ей на плечи или ложились на лоб.
Мисс Фостер просматривает свои заметки.
– Позвольте спросить, зачем вы заказали этот тест? Обычно мы не делаем работу полиции.
– Это была частная просьба матери девочки.
– Но ведь вы детектив.
– Да.
Моя собеседница смотрит на меня в ожидании, но понимает, что объяснять я ничего не намерен. Открыв папку, она вынимает несколько фотографий.
– Волосы с головы, как правило, самые длинные и имеют одинаковый диаметр. Естественно выпавшие волосы слегка секутся, но в нашем случае они были срезаны… – Она показывает на фотографию: – Этот волос не окрашивался и не завивался.
– Вы уверены?
– Абсолютно.
– Вы можете определить ее возраст?
– Нет.
– Девочка может быть жива?
В моем вопросе звучит надежда, но мисс Фостер, кажется, не замечает этого. Показывает на другой увеличенный снимок.
– Когда волос взят с тела, находящегося в состоянии разложения, у корня иногда появляется темный круг. Это называется посмертным волосяным кольцом.
– Я его не вижу.
– И я не вижу.
На следующем наборе фотографий представлена открытка. Мне знаком этот текст, эти ровные строчки больших печатных букв.
– Открытка и конверт почти ничего не дают. Тот, кто послал письмо, не лизал марку. И мы не обнаружили отпечатков пальцев. – Она перебирает фотографии. – Почему вдруг все так заинтересовались этим делом?
– О чем это вы?
– На прошлой неделе нам звонил юрист. Спрашивал о тестах Микаэлы Карлайл.
– Он назвался?
– Нет.
– И что вы сказали?
– Ничего. Сказала, что наши тесты конфиденциальны.
Возможно, это был адвокат Говарда, но тогда возникает вопрос, откуда он узнал. Мисс Фостер убирает папку обратно. Я не могу придумать других вопросов.
– Вы не хотите узнать о втором заказе? – спрашивает она.
Мое смущение длится долю секунды, но ее достаточно, чтобы меня выдать.
– Вы ведь не помните, верно?
Мою шею заливает жар.
– Увы. Со мной произошел несчастный случай. В меня стреляли. – Я показываю на ногу. – Теперь я не помню, что произошло.
– Обширная преходящая амнезия.
– Да. Поэтому я здесь. Восстанавливаю прошлое по кусочкам. Вы должны мне помочь. Что было во втором свертке?
Открыв шкаф под столом, она вытаскивает пластмассовую коробку и достает из нее прозрачный пакет. В нем несколько треугольников из оранжевого и розового полиэстера. Купальник!
Мисс Фостер вертит пакет в руках.
– Я провела небольшое расследование. Микаэла Карлайл была одета в такой же купальник в день своего исчезновения, вот почему, как я полагаю, вы попросили меня его осмотреть.
– Я тоже так полагаю, – говорю я, чувствуя, что у меня пересохло во рту.
– Где вы его взяли?
– Не помню.
Она понимающе бормочет:
– Значит, вы мне не скажете, что происходит?
– К сожалению, не могу.
Прочитав что-то в моих глазах, она смиряется с таким ответом.
– Это купальник Микки?
– Мы не смогли обнаружить генетического материала, но нашли следы мочи и кала. К сожалению, их недостаточно для анализа. Однако я выяснила, что партия таких купальников была произведена в Тунисе и продавалась в магазинах и по каталогам летом две тысячи первого года. Три тысячи единиц были ввезены в Англию и проданы здесь, пятьсот из них были этого размера.
Я пытаюсь быстро обдумать услышанное. Несколько треугольников из полиэстера седьмого размера не доказывают, что Микки жива. Говард мог сохранить купальник как сувенир, или кто-то мог найти такой же. Подробности дела широко освещались в прессе. Была даже напечатана фотография Микки в купальнике.
Достаточно ли этого, чтобы убедить меня, что Микки еще жива? Не знаю. Достаточно ли, чтобы убедить Рэйчел? Более чем.
Сжав зубы, я пытаюсь заставить мозг работать. Нога снова заболела. Я больше не ощущаю ее как часть своего тела. Я словно таскаю за собой чужую конечность после неудачной трансплантации.
Мисс Фостер провожает меня вниз.
– Вам лучше вернуться в больницу, – предупреждает она.
– Со мной все в порядке. Послушайте, вы можете провести еще какие-нибудь тесты… с купальником?
– Что вы хотите знать?
– Не знаю: следы краски для волос, волокна, химические вещества…
– Я могла бы попробовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
– Вам придется подождать. Я не закончил, – говорит Друри.
– У вас есть пистолет, сержант?
– Нет.
– А наручники?
– Нет.
– Что же, если вы не можете меня пристрелить или заковать, то вы не можете задержать меня здесь.
15
Профессор живет на Примроуз-хилл, в дальнем конце зеленой улочки, где цена любого дома составляет семизначную цифру, а каждая машина загажена птицами. Эта извращенная справедливость мне нравится.
Джо открывает двери после второго звонка. На нем фланелевые брюки и рубашка без воротника. Критически осмотрев меня, он констатирует:
– Вы ужасно выглядите.
– Еще бы! Меня постоянно пытаются пристрелить.
За его спиной появляется Джулиана, похожая на модель, только что сошедшую с рекламного плаката.
Высокие скулы, голубые глаза, гладкая кожа. Она тихо объявляет:
– Вы ужасно выглядите.
– Мне все это говорят.
Она целует меня в щеку, и я иду за ней по коридору в кухню. На высоком стульчике сидит малышка с ложкой в руках. Ее щеки и лоб перемазаны яблочным пюре. Десятилетняя Чарли, уже вернувшаяся из школы, контролирует процесс кормления.
– Простите, – шепчу я Джулиане, чувствуя неуместность своего вторжения. – Я не подумал… что вы все будете здесь.
– Да, у нас есть дети, не забыли?
Джо хочет спросить меня, что случилось, но воздерживается из-за Чарли, которая обожает полицейские истории тем больше, чем они мрачнее.
– Вы сегодня кого-нибудь уже арестовали? – спрашивает она меня.
– С какой стати? Ты что, сделала что-то плохое?
Она широко распахивает глаза:
– Нет!
– Продолжай в том же духе.
Джулиана протягивает мне чашку кофе и замечает отсутствие пальца на моей руке.
– Полагаю, вы пришли по делу, а не для того, чтобы устроить свою личную жизнь.
Чарли впечатлена не меньше и наклоняется, чтобы рассмотреть опустевшее основание, где на суставе сморщилась кожа.
– Что случилось?
– Я слишком торопился, когда ел гамбургер.
– Какая гадость!
– Я не почувствовал никакого вкуса.
Джулиана шикает на меня:
– Хватит, а то она будет плохо спать. Ступай, Чарли, тебе пора делать уроки.
– Но сегодня пятница. Ты сказала, что мы пойдем покупать туфли.
– Пойдем завтра.
Ее настроение улучшается.
– А можно купить с каблуками?
– Только вот с такими. – Джулиана отмеряет пальцами дюйм.
– Фу!
Чарли пристраивает малышку на бедро, гладит ее по головке и убирает прядь волос с глаз. Боже, как она похожа на свою мать!
Джо приглашает меня в свой кабинет. Я поднимаюсь за ним по лестнице в небольшую комнату, которая выходит окнами в сад. Почти все свободное место занимает письменный стол, втиснутый между книжными полками и картотекой. Справа на стене висит стенд, пестрящий записками, открытками и семейными фотографиями.
Это убежище Джо. Если бы я жил с тремя женщинами, я тоже такое завел бы. Только в моем были бы бар и телевизор.
Джо убирает папки со стула и расчищает стол. Мне кажется, что он не так аккуратен, как раньше. Наверное, это из-за болезни.
– У вас нет костыля, – замечает он.
– Я его сломал.
– Я могу дать вам другой.
– Не надо. Моя нога уже почти в порядке.
В течение следующего часа мы обсуждаем неудачи, случившиеся со мной за день. Я рассказываю Джо о сэре Дугласе и о нападении у квартиры Кирстен. Его лицо ничего не выражает. Оно словно чистая страница в одном из его блокнотов. Однажды он рассказывал мне о симптоме под названием «маска Паркинсона». Может, это она.
Джо начинает рисовать в блокноте.
– Я размышлял о выкупе.
– И до чего додумались?
– Сначала должно было прийти письмо либо электронное сообщение или поступить телефонный звонок. Вы говорили о ДНК-тесте.
– Пряди волос.
– Первое известие должно было стать огромным потрясением. Есть погибшая девочка, человек сидит за ее убийство, и вдруг этот выкуп. Что вы подумали?
– Не помню.
– Но вы можете представить. Поставьте себя в подобные обстоятельства. Что вы подумаете, когда получите требование?
– Что это фальшивка.
– Но вы никогда не были до конца уверены в виновности Говарда.
– Все равно попахивает подделкой.
– Что могло бы изменить ваше мнение?
– Доказательства, что она жива.
– В письме были пряди волос.
– Я их проверил.
– Что еще?
– Я проверил бы все: чернила, почерк, бумагу…
– Кто этим занимается?
– Криминалисты.
– Но ваш начальник отказывается в это верить. Он велит вам бросить дело.
– Он не прав.
– Никто не верит письму, кроме матери девочки и вас. Почему верите вы?
– Не может быть, чтобы только из-за волос. Мне нужны другие доказательства.
– Например?
– Фотография или, еще лучше, видеозапись. И там должна быть какая-то ссылка на время, например, первая страница газеты.
– Что-нибудь еще?
– Кровь или образец кожи – что-то, чему не может быть три года.
– Если таких доказательств нет, станете ли вы организовывать передачу выкупа?
– Не знаю. Это может оказаться подделкой.
– Но, наверное, вы хотите поймать мошенников.
– Я не стал бы из-за этого подвергать Рэйчел опасности.
– Значит, вы верите в то, что Микки жива.
– Да.
– Ни один из ваших коллег с вами не согласен. Почему?
– Возможно, доказательства неубедительны.
Джо поворачивается на стуле боком ко мне и смотрит на меня искоса. Когда я молчу или запинаюсь, он задает новый вопрос. Это похоже на задание восстановить рисунок по точкам, ориентируясь по возрастанию цифр.
– Зачем кому-то ждать три года, чтобы потребовать выкуп?
– Возможно, ее похитили не из-за выкупа – поначалу.
– Тогда зачем?
Я усиленно размышляю. По словам Рэйчел, никто в Англии не знал, что Алексей – отец Микки. Конечно, об этом знал сэр Дуглас, но он вряд ли стал бы просить выкуп.
– Значит, Микки забрал кто-то другой, и мы возвращаемся к прежнему вопросу: зачем ждать три года? – продолжает Джо.
Я снова не могу найти ответа. Высказываю предположение:
– Либо Микки у них не было, либо они хотели ее оставить.
– Тогда зачем сейчас отдавать?
Я понимаю, к чему он клонит. В выкупе нет смысла. Что я себе воображаю: что Микки три года провела где-то, прикованная цепью к батарее? Это невероятно. Она не сидит в какой-то комнате в кресле, болтая ногами и дожидаясь, пока ее спасут.
Джо все еще говорит:
– Есть еще один вопрос. Если Микки до сих пор жива, нужно понять, хочет ли она вернуться домой. Для семилетнего ребенка три года – огромный срок. Она могла привязаться к другим людям, найти новую семью.
– Но она же написала письмо!
– Какое письмо?
Это похоже на резкий порыв ветра. Я помню! Открытка и детский почерк – написано большими буквами. Я могу процитировать.
ДОРОГАЯ МАМОЧКА!
Я ПО ТЕБЕ ОЧЕНЬ СКУЧАЮ И ХОЧУ ВЕРНУТЬСЯ ДОМОЙ. Я МОЛЮСЬ КАЖДЫЙ ВЕЧЕР И ВСЕГДА ОБ ЭТОМ ПРОШУ. ОНИ ГОВОРЯТ, ЧТО ОТПУСТЯТ МЕНЯ, ЕСЛИ ТЫ ИМ ЧТО-ТО ПРИШЛЕШЬ. ДУМАЮ, ИМ НУЖНЫ ДЕНЬГИ У МЕНЯ В КОПИЛКЕ ПОД КРОВАТЬЮ ЕСТЬ 25 ФУНТОВ И НЕСКОЛЬКО ЗОЛОТЫХ МОНЕТ. ПОЖАЛУЙСТА, ПОСПЕШИ. Я СКОРО СНОВА СМОГУ С ТОБОЙ ВСТРЕТИТЬСЯ, ЕСЛИ ТОЛЬКО ТЫ НЕ ПОЗВОНИШЬ В ПОЛИЦИЮ.
С ЛЮБОВЬЮ, МИККИ
P. S. ТЕПЕРЬ У МЕНЯ ВЫРОСЛИ ОБА ПЕРЕДНИХ ЗУБА.
В это мгновение мне даже хочется обнять Джо. Господи, как здорово помнить! Это лучше морфина.
– Что вы сделали с открыткой? – спрашивает он.
– Отнес на анализ.
– Куда?
– В частную лабораторию.
Я представляю себе, как открытку кладут под стекло и тщательно изучают при помощи особой машины – спектрального видеосканера. Данный анализ может показать, был ли изменен почерк и какими чернилами пользовался писавший.
– Почерк был похож на детский.
– Вы не очень уверенно это говорите.
– А я и не уверен.
Я помню, как графолог объяснил мне, что большинство детей выводят в букве «R» вертикальную линию выше окружности. На открытке этого не было. Дети также пишут «Е» с горизонтальными линиями одинаковой длины. И перечеркивают заглавную «J», тогда как взрослые этого не делают.
Но основные выводы можно было сделать из расположения строчек. Дети с трудом пишут на нелинованной бумаге. Строчки у них получаются неровными. И, поскольку дети не могут рассчитать, сколько им потребуется места, то строчки у них обычно загибаются вниз и буквы к концу текста становятся меньше. Строчки в этом письме были идеально ровными.
– Значит, его написал не ребенок? – спрашивает Джо.
– Нет.
У меня вдруг начинает щемить сердце. Джо пытается удержать мое внимание на предмете разговора.
– А как насчет волос?
– Их было шесть.
– Там были указания, как передать выкуп?
– Нет.
– Значит, должны были поступить другие письма или телефонные звонки.
– Звучит правдоподобно.
Джо все еще водит карандашом по блокноту, рисуя спираль с темным центром.
– Свертки с бриллиантами были водонепроницаемы и предназначены для перемещения по воде. Оранжевый полиэтилен делал их заметными в темноте. Почему было четыре одинаковых свертка?
– Не знаю. Может, было четыре похитителя?
– Они могли бы поделить их потом.
– У вас есть предположение?
– Думаю, свертки должны были куда-то поместиться… или через что-то проплыть.
– Что-то вроде трубы?
– Да.
Я обессилен, но воодушевлен. У меня словно открылись глаза, и впереди начал мерцать свет.
– Можете расслабиться, – говорит Джо. – Вы хорошо поработали.
– Я вспомнил открытку.
– Да, и что же?
– В ней упоминалась копилка Микки. Даже была указана точная сумма. Это мог знать только кто-то, близко знакомый с Микки и Рэйчел.
– Правдоподобная деталь.
– Но этого недостаточно.
– Наберитесь терпения.
16
В Лондоне есть три частные лаборатории, в которых проводятся генетические исследования. Крупнейшая из них – корпорация «Генетех» на Харли-стрит. В холле гранитная стойка, кожаные кресла и плакат в рамке: «Верните себе покой – установите отцовство». Не оксюморон ли это?
Над стойкой возвышается девушка с растрепанными волосами и безучастным лицом. Ее облик дополняют жемчужные серьги в сочетании с пластмассовой зажигалкой, засунутой за тесемку бюстгальтера.
– Добро пожаловать в «Генетех». Чем могу помочь?
– Вы меня помните?
Она недоуменно моргает:
– Э-э… Ну, не думаю. А вы здесь уже были?
– Я надеялся, что вы мне подскажете. Может, я был здесь около месяца назад.
– Вы заказывали тест?
– Думаю, да.
Она и глазом не моргнула. Я мог бы попросить установить отцовство принца Уильяма, и она все равно продолжала бы вести себя как ни в чем не бывало. Она спрашивает мое имя и стучит пальцами по клавиатуре.
– Это было полицейское расследование?
– Нет, частный тест.
Она снова давит на клавиши.
– Да, вот он – ДНК-тест. Вы хотели, чтобы провели сопоставление с предыдущим образцом… – Она запинается и что-то озадаченно мычит.
– В чем дело?
– Вы также попросили, чтобы проанализировали письмо и конверт. Заплатили наличными. Почти четыреста пятьдесят фунтов.
– Как долго делали тест?
– Пять дней. Иногда он занимает до шести недель. Видимо, вы спешили. А что, есть какие-то проблемы?
– Мне надо посмотреть на результаты. Я их не получил.
– Но вы лично забрали их. Здесь так и указано. – Она тычет пальцем в экран.
– Наверное, вы ошибаетесь.
В ее глазах появляется сомнение.
– Так вам нужны копии?
– Нет. Я хочу поговорить с человеком, который проводил тесты.
Следующие двадцать минут я ожидаю, сидя на кожаном диване и листая брошюру о генетических тестах. Мы живем в век тотальной подозрительности. Жены проверяют мужей, мужья проверяют жен, родители выясняют, не принимают ли их малолетние дети наркотики и не спят ли они с кем попало, но некоторых вещей лучше не знать.
Наконец меня ведут наверх по стерильным коридорам, и я оказываюсь в белой комнате, где столы уставлены микроскопами и какими-то мигающими и гудящими аппаратами. Молодая женщина в белом халате стягивает перчатку, прежде чем пожать мне руку. Ее зовут Бернадетт Фостер, и она выглядит слишком молодо даже для того, чтобы иметь диплом, не говоря уже о том, чтобы освоить такое оборудование.
– Вы хотите спросить о тестах? – интересуется она.
– Да, мне нужно более подробное объяснение.
Соскользнув с высокой табуретки, она открывает картотеку и достает ярко-зеленую папку.
– Насколько я помню, результаты были очевидны. Я исследовала ДНК волос и сравнила с предыдущими тестами, проведенными полицейской криминалистической службой, которые, как я полагаю, мне дали вы.
– Да.
– Оба образца, первый и второй, принадлежали девочке по имени Микаэла Карлайл.
– Возможна ли ошибка?
– Совпало тринадцать показателей. Вероятность ошибки – один к десяти миллиардам.
Даже несмотря на то, что я ожидал это услышать, пол внезапно уходит у меня из-под ног. Образцы совпали. Конечно, от этого Микки не начинает дышать, не обретает плоть и кровь. Но это доказывает, что когда-то, не важно, насколько давно, волосы падали ей на плечи или ложились на лоб.
Мисс Фостер просматривает свои заметки.
– Позвольте спросить, зачем вы заказали этот тест? Обычно мы не делаем работу полиции.
– Это была частная просьба матери девочки.
– Но ведь вы детектив.
– Да.
Моя собеседница смотрит на меня в ожидании, но понимает, что объяснять я ничего не намерен. Открыв папку, она вынимает несколько фотографий.
– Волосы с головы, как правило, самые длинные и имеют одинаковый диаметр. Естественно выпавшие волосы слегка секутся, но в нашем случае они были срезаны… – Она показывает на фотографию: – Этот волос не окрашивался и не завивался.
– Вы уверены?
– Абсолютно.
– Вы можете определить ее возраст?
– Нет.
– Девочка может быть жива?
В моем вопросе звучит надежда, но мисс Фостер, кажется, не замечает этого. Показывает на другой увеличенный снимок.
– Когда волос взят с тела, находящегося в состоянии разложения, у корня иногда появляется темный круг. Это называется посмертным волосяным кольцом.
– Я его не вижу.
– И я не вижу.
На следующем наборе фотографий представлена открытка. Мне знаком этот текст, эти ровные строчки больших печатных букв.
– Открытка и конверт почти ничего не дают. Тот, кто послал письмо, не лизал марку. И мы не обнаружили отпечатков пальцев. – Она перебирает фотографии. – Почему вдруг все так заинтересовались этим делом?
– О чем это вы?
– На прошлой неделе нам звонил юрист. Спрашивал о тестах Микаэлы Карлайл.
– Он назвался?
– Нет.
– И что вы сказали?
– Ничего. Сказала, что наши тесты конфиденциальны.
Возможно, это был адвокат Говарда, но тогда возникает вопрос, откуда он узнал. Мисс Фостер убирает папку обратно. Я не могу придумать других вопросов.
– Вы не хотите узнать о втором заказе? – спрашивает она.
Мое смущение длится долю секунды, но ее достаточно, чтобы меня выдать.
– Вы ведь не помните, верно?
Мою шею заливает жар.
– Увы. Со мной произошел несчастный случай. В меня стреляли. – Я показываю на ногу. – Теперь я не помню, что произошло.
– Обширная преходящая амнезия.
– Да. Поэтому я здесь. Восстанавливаю прошлое по кусочкам. Вы должны мне помочь. Что было во втором свертке?
Открыв шкаф под столом, она вытаскивает пластмассовую коробку и достает из нее прозрачный пакет. В нем несколько треугольников из оранжевого и розового полиэстера. Купальник!
Мисс Фостер вертит пакет в руках.
– Я провела небольшое расследование. Микаэла Карлайл была одета в такой же купальник в день своего исчезновения, вот почему, как я полагаю, вы попросили меня его осмотреть.
– Я тоже так полагаю, – говорю я, чувствуя, что у меня пересохло во рту.
– Где вы его взяли?
– Не помню.
Она понимающе бормочет:
– Значит, вы мне не скажете, что происходит?
– К сожалению, не могу.
Прочитав что-то в моих глазах, она смиряется с таким ответом.
– Это купальник Микки?
– Мы не смогли обнаружить генетического материала, но нашли следы мочи и кала. К сожалению, их недостаточно для анализа. Однако я выяснила, что партия таких купальников была произведена в Тунисе и продавалась в магазинах и по каталогам летом две тысячи первого года. Три тысячи единиц были ввезены в Англию и проданы здесь, пятьсот из них были этого размера.
Я пытаюсь быстро обдумать услышанное. Несколько треугольников из полиэстера седьмого размера не доказывают, что Микки жива. Говард мог сохранить купальник как сувенир, или кто-то мог найти такой же. Подробности дела широко освещались в прессе. Была даже напечатана фотография Микки в купальнике.
Достаточно ли этого, чтобы убедить меня, что Микки еще жива? Не знаю. Достаточно ли, чтобы убедить Рэйчел? Более чем.
Сжав зубы, я пытаюсь заставить мозг работать. Нога снова заболела. Я больше не ощущаю ее как часть своего тела. Я словно таскаю за собой чужую конечность после неудачной трансплантации.
Мисс Фостер провожает меня вниз.
– Вам лучше вернуться в больницу, – предупреждает она.
– Со мной все в порядке. Послушайте, вы можете провести еще какие-нибудь тесты… с купальником?
– Что вы хотите знать?
– Не знаю: следы краски для волос, волокна, химические вещества…
– Я могла бы попробовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37