– Если честно, мне никогда и в голову не приходило стать звездой. Мне говорили, что это – плохо, и, может, так оно и есть, но все, что я хотела – это петь, – она ему улыбнулась. – И если мне удавалось петь, чтоб зарабатывать на жизнь – для меня это было просто чудо. Как сказка.
– Вы замужем?
– Да.
– А вашему мужу нравится, что вы поете?
– Очень.
– У вас есть дети?
– Один сын.
– У вас проблемы с поездками?
– Это зависит от того, куда поехать и насколько.
– А сможет ли ваш муж присмотреть за ребенком, ну, скажем, неделю?
Мадлен пристально посмотрела на него.
– Это зависит от обстоятельств, мистер Каттер. Менеджер взял маленькую сигару и стал жевать ее кончик.
– Как насчет того, если я предложу вам номер-другой в кабаре, мисс Габриэл? В таких городах, как Бостон, Майами – может, даже в Лас Вегасе?
– Это звучит очень заманчиво, – ее сердце дрогнуло.
– Я говорю пока только о сопровождающих ролях, вы понимаете?
– Конечно, мистер Каттер.
– Но вас это не заденет, – сказал он иронично, – раз вы не стремитесь стать звездой, правда?
– Вовсе нет, – ответила она честно.
– Вы – француженка, верно?
– Я из Швейцарии.
– Швейцарка, правда? – Он задумался. – Но мы все же подадим вас как француженку – это лучше идет к вашему стилю.
Он сделал паузу.
– У вас когда-нибудь выходил диск?
– Диск?
– Ну, пластинка, вы знаете. Вас когда-нибудь записывали?
– Еще нет, – сказала она. – А вы думаете, я бы могла?
– Конечно, почему бы и нет? – Каттер опять пожевал свою сигару. – Мы говорим о пробном диске, мисс Габриэл. Я занимаюсь не только певцами. Я также разыскиваю композиторов-песенников. И что же получается? Вы записываете песенку определенного автора, и ее слышит кто-нибудь из представителей известных фирм грамзаписи… Он пожал плечами.
– Иногда певец выпускает диск, который хорошо продается, и вдруг кто-нибудь вспоминает, что на пробном собственном диске голос певца звучал еще лучше. Тогда, если вам повезет, вы можете получить контракт.
Он опять сделал паузу и подмигнул.
– Только не падайте в обморок.
Мадлен, у которой никогда не было своего агента или менеджера, была в восторге, когда ее заработки стали возрастать – даже в тех нескольких клубах, где она пела уже два года. И хотя ни одно из тех кабаре, о которых говорил Каттер, так еще и не материализовалось, она уже записала несколько демонстрационных дисков. Каттер, которому очень нравился ее стиль, воодушевлял ее работать еще больше, развивать то, что дано ей природой, учил ее управлять аудиторией и наиболее выгодно подавать свою внешность и поведение на сцене.
– Но могу я просто оставаться собой? – однажды спросила его она.
– Конечно, это будете вы – но, может, чуть-чуть еще лучше.
Прошел год, как Мадлен и Гидеон оформили свои отношения. Зелеев, придя к ней однажды вечером в крошечную гримерную в Лила, сделал неожиданное предложение. Может, сказал он, уже настало время съездить в Париж и забрать Eternit??
– Теперь ты можешь официально ездить туда-сюда, ma ch?re, и, если честно, мне больно думать, что наше прекрасное дивное сокровище пылится в сейфе.
Мадлен почувствовала легкую дрожь. Конечно, она тоже любила ее, и ей бы тоже хотелось ее снова увидеть, но мир, в котором она видела ее в последний раз, казался ей удаленным на миллионы лет от того, в котором она жила сейчас.
– Я даже и не знаю… – проговорила она. – Там она в безопасности.
– Но она может быть в такой же безопасности и здесь, в сейфе в Нью-Йорке, – подчеркнул Зелеев. – А здесь мы сможем еще и видеть ее время от времени.
Баснословная ценность скульптуры тревожила Мадлен еще и по другой причине. Она никогда не видела в творении ее деда ничего, кроме уникального выражения его любви к Ирине – но теперь, когда это стало ее, стало принадлежать ей, сама мысль о том, что это можно продать, стала обременительна. Как еще она могла отблагодарить их всех за их доброту – и как она могла дать Валентину все то, что так хотела бы дать?
– Я не уверена, – произнесла она нерешительно.
– Я не понимаю.
Она попыталась объяснить.
– На самом деле, мне всегда хотелось бы сделать с Eternit? то, чего ждал бы от меня Опи. Но что?
– Амадеус никогда не загадывал наперед, – мягко сказал Зелеев. – С него всегда было достаточно мысли, что он причастен к ее созданию. Как-то раз он мне даже сказал, что ему все, равно что с ней станет потом.
– Но он думал о ней как о памятнике.
– Ирине? Конечно. И я так думал всегда.
– И той короткой жизни, которую они прожили вместе в Швейцарии.
Мадлен колебалась, боясь ранить Зелеева.
– Я не вижу смысла привозить ее в Америку – вообще.
Лицо Зелеева помрачнело.
– Я никогда не думал, что ты можешь быть нечестной, – сказал он с вызовом.
Она была удивлена.
– Не думаю, что я сейчас нечестна.
– А я думаю, – он усмехнулся. – То, что ты на самом деле чувствуешь, ma ch?re, так это страх. Тебе страшна сама мысль поехать в Париж – даже ненадолго. В этот город, который дал тебе самое большое счастье – и отнял его, и причинил самую большую боль и горе.
Он сделал паузу.
– Ты просто боишься.
С этим Мадлен поспорить не могла.
* * *
– С Константином все в порядке? – спросил ее несколько дней спустя Гидеон, заглянув в Забар, где Мадлен по-прежнему работала каждое утро шесть раз в неделю.
– Я думаю, да. А почему вы спрашиваете?
– Я имею в виду не его физическое состояние.
– Тогда что же? – Она удивилась и задумалась. – Я даже не знала, что вы его видели.
– Он ходит в гимнастический зал. В Глисон'з.
Мадлен пожала плечами.
– У него всегда был пунктик на том, чтоб держать себя в форме. За все время, пока мы жили вместе, он ни разу не пропустил там своих занятий.
Она улыбнулась.
– Если погода была подходящей, он шел еще и в парк, а если шел дождь или снег, делал зарядку дома или делал эти свои ужасные качки.
– Вы говорите, он всегда был фанатиком?
– На грани того.
– Ну вот, теперь он за гранью, – сухо сказал Гидеон. – Этому мужчине уже за семьдесят, но могу поклясться, Мадди, он старается соревноваться со мной. Нет, я знаю, это звучит нехорошо, но если бы вы только увидели – тогда вы бы поняли сами. Глисон'з – это, в основном, зал для борцов, и мне это необходимо для работы – но он, похоже, совсем спятил, что появляется там.
– Для него это так опасно?
– Бог свидетель, он даст сто очков вперед любому пожилому мужчине. Но, Мадди, он уж точно искушает свою судьбу! Прыжки, кувырки – это ладно. Но если я иду к боксерской груше, Константин пользуется ею сразу же после меня. Если я играю в спидбол – и он тут как тут. Если я толкаю штангу или гири… я видел, как он повторяет за мной, словно хочет быть уверен, что возьмет столько же, сколько и я.
Гидеон покачал головой.
– Но самое сверхъестественное – он все это делает, Мадди. А я ведь сам в отличной форме.
Мадлен заметила, что Мерри Клейн смотрит в их сторону.
– Мне нужно возвращаться к работе. Если честно, я даже и не знаю, что на это сказать…
– Я всегда знал, что Константин меня недолюбливает. И еще больше с тех пор, как мы поженились.
Он тряхнул головой.
– Может, мне самому следует охладить пыл в гимнастическом зале – чтоб ему было не так тяжело.
– Заставить его подумать, что вы – выдохлись, что он вас измотал, так?
– Он много значит для вас, Мадди, я знаю это. Я не хочу видеть, как он себе вредит, и, конечно, не хочу быть причиной его инфаркта.
– Наверно, мне нужно было бы с ним поговорить, – сказала нерешительно Мадлен. – Но я знаю, что в этом нет никакого смысла. Если уж Константину вошло что-то в голову – никто на свете не сможет его остановить.
Неделю спустя Зелеев пригласил Мадлен на обед.
– В моей квартире, во вторник – по-моему, ты не работаешь во вторник по вечерам, я не ошибся?
– Вы хотите, чтоб я пришла пораньше с Валентином, или попозже – одна?
– Попозже, ma ch?re. Определенно попозже. Когда Мадлен пришла, экзотическая гостиная с красными стенами была залита светом свечей, во льду виднелись шампанское и икра, серебряная супница с борщом стояла на столе.
– Mais comme c'est beau! – воскликнула она в восхищении. – Что мы празднуем, Константин? Может, я что-то забыла?
– Нет, ты ничего не забыла, – успокоил ее Зелеев. – Я просто хочу, чтоб ты отдохнула – расслабилась и порадовалась жизни; две милые способности, которые ты, я боюсь, можешь начать терять. – Он откупорил бутылку. – Немного шампанского?
Он был в странно приподнятом настроении – он был просто в ударе. Он налил ей шампанского, а сам пил короткими глотками холодную водку, совершенно отказываясь объяснить ей повод такого, как ей упорно казалось, вызванного чем-то торжества.
– Валентин шлет вам самый горячий поцелуй, – сказала она. – Он чуть-чуть рассердился, что его не пригласили, но потом вдруг стал очень взрослым и сказал, что я заслужила вечерок отдыха.
Она слегка засмеялась.
– Что это там печется? Запах просто потрясающий.
– Кулебяка с семгой – надеюсь, ты голодна, ma belle?
– Как волк.
– Тогда давай начнем.
Сначала они поели икры – белужьей, поданной с мелко рубленым яйцом, луком, лимоном и черным хлебом, а потом Зелеев разлил борщ в глубокие тарелки. Его манеры были блестящими, изысканными и отточенными – словно он был характерным актером, игравшим роль метрдотеля.
– Ну как, вкусно? – спросил он, садясь напротив нее.
– Просто нет слов!
Он ел понемногу, продолжая пить свою холодную водку, и посматривал на Мадлен, как бдительная, быстрая и зеленоглазая лиса. Она обнаружила, что смотрит на его безупречные волосы и усы, как всегда тщательно причесанные, и вдруг представила его себе возле зеркала в ванной комнате – как он долго расчесывает их и так, и эдак.
– Ты улыбаешься, ma ch?re, – сказал Зелеев. – Вот и хорошо.
Мадлен слегка покраснела.
– Вы едва прикоснулись к борщу.
– Я просто щажу себя. У нас еще будут вареники на десерт, в вишневом соусе.
– Обычно вы не такой подчеркнуто «русский», Константин, – сказала Мадлен.
– Но сегодня – не обычный вечер.
– А почему? – она спросила опять, но Зелеев только поднес свой указательный палец к губам заговорщическим жестом и не сказал ничего. Он налил ей еще шампанского, сам проглотил еще немного водки и принес главное блюдо из кухни.
Мадлен не могла припомнить, чтоб хотя бы раз чувствовала себя неуютно в обществе Зелеева. Но постепенно, пока вечер плавно катился по накатанным рельсам, внутри нее стало расти странное беспокойство. Все ее попытки поддерживать обычную беседу терпели неудачу, ее аппетит стал слабеть, подкошенный вкусной сытностью икры и борща, исчезая по мере того, как водка стала загораться краской на щеках ее старого друга, и она ощущала, как внутри него тоже росло напряжение.
– Я не уверена, что осилю вареники, – сказала она намеренно весело. – Все было так вкусно.
– Пустяки.
– Вам нехорошо, Константин? – спросила она осторожно. – Вы почти совсем ничего не едите.
– Никогда я еще не чувствовал себя лучше. Он встал, чтобы убрать со стола.
– Можно, я вам помогу? – спросила она, тоже вставая.
– Нет, – сказал Зелеев. – Ты посиди. Она села.
Когда он вернулся с кухни, он вынул маленькую бархатную коробочку из кармана и положил ее на стол перед Мадлен. Его руки дрожали.
– Вместо десерта. Мадлен посмотрела на него.
– Мой день рождения – в декабре, – сказала она.
– Я знаю это очень хорошо, – ответил он. – Я знаю про вас все, Магдалена Александровна.
– Что там внутри? – она старалась, чтобы ее голос звучал беззаботно и непринужденно, но против ее воли в него закралась предательская дрожь. – Этот вечер был сам по себе замечательным, Константин. Не нужно еще и подарков.
Ее живот вдруг свело странным и непонятным ужасом.
– Да и потом, мне нечего вам подарить.
Зелеев, встав около нее, наклонился и открыл коробочку. Внутри, на атласе, лежало золотое кольцо с большим роскошным зеленым изумрудом изумительного цвета.
– Этот камень оставила мне Ирина Валентиновна, – тихо и спокойно сказал он. – Он просто потрясающий, колумбийский изумруд.
Мадлен прикованно смотрела на кольцо, ее щеки просто пылали. Она не могла говорить, да и не знала, что сказать. Неожиданным сильным порывистым движением Зелеев схватил обе ее руки и опустился перед ней на колени. Она вдруг почувствовала чудовищное по своей неуместности желание расхохотаться, но ей удалось его подавить.
– Выходите за меня замуж, ch?rie, – сказал он, и голос его словно задохнулся.
Конечно, ее рассудок сыграл с ней злую шутку, подумала она. Константин просто не мог сказать то, что она только что услышала. Она припомнила озабоченность Гидеона его поведением, его тревогу, что Зелеев пытается соревноваться с ним таким эксцентричным образом, и поняла теперь, что он был прав. Но как это может быть? Ведь это был ее друг – в течение всей ее жизни, друг деда, почти что наперсник ее отца…
– Я хочу, чтобы ты стала моей женой, Мадлен, – сказал он, и глядя в его лицо, она поняла, что он был абсолютно серьезен.
– Пожалуйста, – пробормотала она, все еще в шоке, – встаньте, Константин.
– Не раньше, чем ты мне ответишь. Его чувства взорвались потоком слов.
– Я полюбил тебя с той самой минуты, как только увидел – эту изящную изысканную девчушку на ступеньках лестницы в Цюрихе, а потом полуподросшую девушку. Ты помнишь, Мадлен? Помнишь, как это было у нас? С самого начала? Как ты мне доверяла – инстинктивно, но верно. Эти инстинкты – мудрее, чем те, что пришли позже, чтоб смущать тебя.
– Константин, пожалуйста…
– Конечно, тогда я любил тебя как ребенка. Ты была самим воплощением чистоты и невинности, моя маленькая Магги, но я знал – как никто другой бы не мог угадать – что ты родилась для великих вещей. Я ждал, пока ты вырастешь в женщину, я жаждал увидеть то, что в тебе расцветает – и когда я встретил тебя опять в Париже, восемнадцать, ты стала самым красивым, самым завораживающим созданием, какое только я видел – вот тогда-то я и полюбил тебя так, как люблю и сейчас.
Он держал ее руки в своих, и Мадлен, все еще ошеломленная, попыталась их освободить, но его хватка была крепкой.
– Я не хочу это слушать, Константин, – умоляла она.
– Но ты должна – пришло тебе время выслушать это, – его было невозможно остановить. – Я знал, что ты была еще слишком молода… конечно… и если б я заговорил с тобой об этом, ты была бы в шоке, я бы не вынес… я не мог рисковать нашей дружбой. А потом, когда мы увиделись снова, ты была уже женой Антуана.
– И вы ревновали к Антуану? – прошептала Мадлен скептически. От предательства, которое она начала ощущать, ее стало мутить.
– Не сердись так, ma belle. Я принял то, что потерял тебя навсегда. Когда он заболел, я просто плакал о тебе. Я хотел, чтоб он снова поправился – ради тебя, и поэтому я так гнал тебя в Америку… чтоб снова он выздоровел, и опять ты стала счастливой.
Он остановился, чтобы перевести дух.
– А когда он умер, я понял твое горе, как никто другой, и знал – тебе нужно время, чтобы оправиться.
Ужас Мадлен возрастал. Все эти месяцы, когда она жила с Валентином в его доме, в его квартире, спала в его кровати много недель, умирала от горя и тоски по Антуану, Константин хотел ее, хотел, похотливо…
– Я знал, что уже стар, – начал он опять, – что я теряю драгоценное время – но я всегда понимал цену qualit?. Один единственный год с тобой, год радости и полноты жизни стоил бы двадцати лет без тебя.
На какое-то мгновение у нее закружилась голова. Он все еще держал ее за руки, и она смотрела сверху вниз на его лицо. Она никогда не принимала всерьез его возраст, никогда не относилась к нему как к старику. Но тут она увидела все его семьдесят шесть лет – складки морщин, вялую бледную кожу, редкие, тщательно уложенные и какие-то неуместно рыжие до сих пор волосы – и она ясно поняла, что все часы суровой тренировки в гимнастическом зале не были соперничеством с более молодым Гидеоном. Эта тренировка предназначалась ей. Она заставила себя говорить, но ее голос сильно дрожал.
– Вы забываете, что я опять замужем, Константин. Она хотела остановить его, не причиняя ему боли больше, чем это было необходимо.
– Я – жена Гидеона.
Он отмахнулся от этого, отшвырнул это прочь.
– Развод – обычное дело в Америке, да это и не было настоящим браком.
– Но благодаря этому мы находимся здесь, это сделало нас американцами.
– Если ты хочешь остаться здесь, развод ничего не изменит, – он сжал ее руки еще даже сильнее. – Но если ты выйдешь замуж за меня, мы сможем поехать куда угодно. Я отдам тебе все, чем владею. Я покажу тебе, Мадлен, чудеса. Мы сможем поехать вместе в Париж… там я защищу тебя от прошлого… Мы сможем забрать Eternit? – как хотели…
Ей наконец удалось освободить руки, но Зелеев, проворный и ловкий, быстро вскочил на ноги и взял в ладони ее лицо, поцеловал ее. Застигнутая врасплох, Мадлен попыталась вырваться, но руки его крепко держали ее щеки, и мягкие, старые, влажные губы жадно приникли к ее рту…
С невероятным усилием ей удалось оторваться от него и вскочить со стула, опрокинув его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46