Но только к пятнадцати годам он понял, что есть места, куда не стоит совать нос, если не хочешь, чтоб его перешибли. Существовала нешуточная, настоящая опасность на улицах большого города – настоящие преступники, часто зловещие и порочные, по которым просто плакала тюрьма, или просто обычные люди, доведенные до озверения нищетой и отчаяньем. И, подрастая, Гидеон решил для себя: самое важное в жизни – это равенство, закон и правопорядок. Что ж, думал он, совсем неплохо принять участие в этой борьбе справедливости против насилия. И совсем неплохо б ему стать полицейским.
Внедриться в Полицейское Управление Нью-Йорка было совсем непросто. Начиная с того, что соискатель должен был быть официально жителем Нью-Йорка не меньше года. Во-вторых, времена были тяжелые – ходили разговоры о войне, и Америку все еще разъедала Депрессия; тысячи здоровых, сильных американцев были безработными, и конкуренция в поисках хорошей работы была очень сильной. Департамент установил свои «закупочные стандарты» для будущего урожая кадров – имевший шансы на успех новобранец должен был весить не меньше ста сорока фунтов и быть в идеальной форме, физически и умственно – его коэффициент интеллекта должен быть очень высоким, и он должен обладать почти всеми мыслимыми способностями, особенно теми, что необходимы для работы в полиции.
Гидеон ушел из дома в восемнадцать лет, переехав на Салливан-стрит в Гринвич-Виллидж. Там, в квартире на пятом этаже, с ним жили еще два новичка-офицера, с которыми он подружился. В девятнадцать он успешно сдал письменный экзамен на Гражданской Службе, получил документы, удостоверяющие его психологическое и физическое состояние, почетную грамоту, и был направлен в школу подготовки. Там он не только выжил, но и отличился и был готов приступить к своим обязанностям после своего двадцатилетия. Его родители были в шоке. Эфраим, портной – как и его отец и дедушка до него – имел виды на второй небольшой магазинчик в Нью Джерси и надеялся, что им будет заправлять его сын. Эфраим был добрым человеком – но и твердым в своих взглядах ортодоксом, читавшим Талмуд каждую свободную минутку, тогда как Мириам читала чувствительные любовные романы и поэзию – когда не жарила и не парила, или не шила и не наводила чистоту в своем любимом доме. Оба они были осторожными людьми, с унаследованным инстинктивным отвращением к любым действиям полиции и к полиции вообще. Оно родилось благодаря рассказам о кошмарных зверствах казаков – рассказам, занесенным на американскую землю Барухом и другими еврейскими иммигрантами, свидетелями погромов в Восточной Европе.
– Ты любишь справедливость – почему бы тебе не стать адвокатом? – твердила ему Мириам каждый вечер в пятницу, когда он приходил к ним на обед. Он так еще и не решился сказать им, что работает по субботам – как и все другие новобранцы. Религиозные чувства отца наверняка бы не вынесли такого удара.
– Но у меня никогда не было желания стать адвокатом, мама. Да и потом, у меня мозги не так устроены.
– Но еще не поздно – ты можешь поступить в колледж и будешь прекрасным адвокатом.
– Он мог бы быть портным, – вмешивался Эфраим. – А если он уж так любит закон, мог бы по крайней мере читать Талмуд, как достойный еврей.
– Я и так могу быть достойным человеком, папа, – твердо, но бережно отвечал Гидеон. – И оттого, что я начал служить в полиции, я не перестал быть евреем.
– Тебя подстрелят, – подавая куриный суп, Мириам в сотый раз начинала плакать. – Моего единственного сына застрелят на улице!
– Да не убьют его, мама, – начинала ее разуверять Абигайль, младшая сестра Гидеона.
Марианна, старшая, вышла замуж два года назад, и сейчас восседала за своим собственным обеденным столом в Бруклине.
– Меня не убьют, – быстро и нежно подхватывал Гидеон. – Я регулирую движение транспорта и чиркаю квитанции на парковку. Да я б скорей отрезал себе палец ножницами или проткнул руку иголкой, если б стал портным.
Но Мириам снова была в расстроенных чувствах – теперь уже из-за другого.
– А что ты ешь всю неделю? Ты говоришь, что умеешь готовить, но когда ты жил дома, ты ухитрялся спалить даже воду.
Слезы опять брызнули у нее из глаз.
– Эфраим! Если они его не подстрелят, он просто умрет с голоду!
Так и продолжалось, неделю за неделей, работа немного изматывала его, но он был крупным, сильным мужчиной, просто гигантом по сравнению с матерью. Но он был нежным и любящим, и она часто жаловалась, что он идет против своей природы, выбрав такую профессию и так огорчая своих родителей. Однако, не неодобрение Эфраима и Мириам заставило его бросить службу через два года после ее начала.
Он встретил, полюбил Сусанну Клейн, милую хорошенькую девушку из Бруклина, и женился на ней – и все это в течение первых трех месяцев 1941-го. Оба его родителя одобрили Сусанну, и невеста нашла восхитительной и грандиозной мысль иметь мужем красивого полицейского. Все ее подруги вышли замуж за совсем обычных мужчин: один был врачом, другой – кошерным мясником, еще были банковские служащие и аптекари. Быть женой офицера полиции означало некий безобидный маленький вызов традициям, ей даже казалось, что это более чувственно, и если она и понимала, что у Гидеона нет честолюбия, она сама могла восполнить это с лихвой. Сусанна уже нарисовала себе их радужное будущее и ждала его появления на горизонте: сержант – через год или два, лейтенант, затем – капитан, а потом – почему бы и нет – еврейский уполномоченный инспектор?
Между тем, у самого Гидеона были совсем другие мысли. Он любил Сусанну и свою семью, и ему многое нравилось в его работе и больше всего – его сослуживцы. Он знал, что его новая квартира, которую он нашел для них в северной части Бликер-стрит, между Салливан и МакДугал-стрит, была больше в его вкусе – его жена мирится с ней больше из любви к нему, и он это ценил. И он знал, что Сусанна, в сущности, не понимает, чем его так привлекает его работа, не понимает, как такой тонкий человек, как Гидеон, любящий музыку, цветы, хорошую еду, может одновременно обладать телом и волей уличного драчуна. Гидеон ел с удовольствием и пониманием истинного гурмана, наполнял их близость нежностью и теплом, покупал жене маленькие подарки, когда мог, а потом упорно тренировался каждый день, чтоб поддерживать себя в состоянии, необходимом для его работы. Он был высоким и широкоплечим, и выглядел привлекательно и внушительно в своей синей форме. Но все больше и больше он чувствовал себя в ней неловко.
Гидеон был всегда далек от политики, но ему не потребовалось много времени, чтоб понять – Полицейское Управление Нью-Йорка, как и другие полицейские подразделения, изобиловало враждовавшими между собой конкурентами, маневрировавшими и так, и эдак в борьбе за власть. Это горькое открытие потрясло его – ведь правила приема сюда были изначально правильными и справедливыми: здесь могли работать только лучшие, самые квалифицированные. Но на поверку оказалось, что очень часто важно не то, что ты делаешь и как ты исполняешь то, что тебе предназначено делать; важно, с кем ты заодно, кто тебя прикрывает и каково твое честолюбие. И это недавно приобретенное знание постепенно стало влиять на него – он стал чувствовать себя неуютно, стал спорить. И тогда на него посыпались обвинения, что он поднимает слишком много шума, создает много проблем или вообще не соответствует занимаемой должности. Лишившись иллюзий, он начал подумывать о том, чтоб бросить это занятие.
А потом японцы стали бомбить Перл Харбор, и Америка оказалась втянутой в войну, и весной 1942-го Гидеон Тайлер был призван в качестве пехотинца. Он служил три года на европейском театре военных действий, видел кровь, смерть, ужас, поддержку друзей, героизм и трагедию всего происходящего, а когда возвратился домой, получил почетное увольнение из армии с сохранением чинов и знаков отличия и оказался перед выбором – снова поступить на прежнюю работу, где для него сохранялась вакансия, или опять стать гражданским человеком. Он предпочел уйти в отставку.
Целый год он изо всех сил старался войти в колею нормальной жизни, но он был совершенно неподготовлен к какой-нибудь заурядной спокойной или скучной работе, и даже если б захотел, не смог бы стать портным – он не унаследовал ни крупицы таланта, ни тяги отца к иголке и ножницам. Сусанна, чьи честолюбивые мечты постиг крах, какое-то время старалась поддерживать его, но потом стала ощущать, что ей становится все труднее иметь дело со своим чокнутым мужем. Она делала все правильно, нашла работу на оборонном заводе, встречала его дома с распростертыми объятьями… но она ждала известной стабильности, чтоб растить детей – оба они хотели их больше всего на свете. Когда в 1947-м Гидеону стукнуло в голову, что он нашел то, что искал – он получил лицензию на работу частным детективом, Сусанна взорвалась. Через шесть месяцев их брак приказал долго жить.
Гидеон остался в квартире на Бликер-стрит, используя ее сначала еще и под офис, пока не нашел более подходящее для бизнеса помещение на Вестсайде, на Бродвее, недалеко от Девяносто Первой улицы. Он тяжело переживал развод, чувствовал себя виноватым, что оказался неподходящим мужем для Сусанны и причинил ей боль. Но шло время, и постепенно он начал понимать, что самой большой его ошибкой было то, что он женился слишком рано и чересчур импульсивно. И когда он узнал, что Сусанна помолвлена с каким-то дантистом, он почувствовал, словно часть вины свалилась с его плеч, и он снова стал радоваться жизни. Чаще всего, в те дни и ночи, когда он был на работе, он шпионил за людьми – а Гидеон вовсе не был по натуре соглядатаем. Его клиенты в основном хотели от него одного – помочь ему найти кого-либо или избавиться от кого-то, чаще всего при помощи развода, и большинство заказчиков нельзя было назвать приятными людьми. Но опыт и зрелость научили Гидеона понимать – не может быть каждое дело, или даже каждый день, всегда интересными или стоящими затрат его сил. И тогда он решил – он сам должен позаботиться о том, чтоб приятно и наполненно проводить свое свободное время. Как-то раз, ища в очередной раз улики, он наткнулся в одном месте на видавший виды саксофон, принес его домой и трудился над ним усердно и с любовью. Наконец, на нем можно стало учиться играть. И как раз тогда Гидеон познакомился с саксофонистом, который начал давать ему уроки музыки в обмен на разрешение бесплатно пользоваться кушеткой Гидеона в течение полугода. Гидеон научился вполне сносно играть на саксофоне, и инструмент стал его постоянным спутником – куда бы он ни пошел. Теперь, когда у него кроме вкусной еды была в жизни еще и музыка, он чувствовал себя вполне счастливым человеком. А если еще и подворачивалось интересное дело! О-о! Тогда Гидеон шел на работу с таким же удовольствием, с каким он садился за обеденный стол.
Именно еда и привела его к Мадди.
Вкусная еда была для Гидеона одной из приятных необходимостей жизни. Да и потом, он же не мог работать целыми днями и ночами без передышки? И иногда он давал себе отдых и отправлялся за чем-нибудь вкусненьким и хорошим кофе. Он старался всегда выкроить хотя бы пятнадцать минут, чтоб заскочить в свой любимый магазин. Но с того самого дня, как там стала работать Мадлен, Гидеон был вынужден признаться себе, что осетрина, колбасы и швейцарский сыр, несмотря на всю свою притягательность, отошли на второй план.
Девушка была сущим ангелом, самым милым и прелестным существом из всех, кого он только видел. Тайлер был ростом в шесть футов и три дюйма и крепко сложенным, но когда он впервые увидел Мадлен Боннар, у него перехватило дыхание, и ноги стали слабеть, и всякий раз, как он слышал ее голос, такой теплый, с легкой приятной хрипотцой и чудесным, мягким акцентом, по всему телу его пробегала дрожь. Почти шесть месяцев вид ее обручального кольца делал его неразговорчивым, но однажды, озабоченный тем, что не увидел ее на работе, он справился о ней у одного из служащих и услышал, что у нее простудился сын. И еще из короткого разговора узнал, что его ангел – вдова.
– Давно?
– Даже и не знаю. Она вообще мало рассказывает о себе.
– А она с кем-то общается?
– Она никогда не упоминала об этом.
Мадлен и понятия не имела о его чувствах. Ей нравилось, как он с ней говорил, с подчеркнутой вежливостью и дружелюбием, как справлялся о ее здоровье – словно действительно хотел знать, как она себя чувствует, и она вполне оценила то, что он никогда не пытался с ней флиртовать. Она представляла его себе с женой, или с постоянной девушкой, и, по крайней мере, двумя детьми. Но она никогда не расспрашивала его – как никогда не переступала черту, отделявшую ее от других покупателей. Они общались всего лишь в течение тех пяти минут, когда он делал свой выбор продуктов; их разговор вертелся вокруг соуса, который кончился только вчера, и есть ли у него настроение купить халву или мороженое, болтали о погоде – и это было все.
Так было до тех пор, пока однажды, в середине мая 1966-го, Тайлер не зашел в магазин, и, сделав покупки почти беззвучно, пошел было уже к выходу, но неожиданно вернулся. Мадлен стояла у прилавка с сырами.
– У меня есть два билета на концерт Мендельсона, в филармонию, сегодня вечером – вы не хотели бы пойти со мной?
Мадлен была потрясена этим неожиданным приглашением. И от кого – от этого, как была она убеждена, абсолютно сдержанного и по-прежнему едва знакомого ей человека – на личную встречу, вне магазина! Ее замешательство было так сильно, что она уронила острый нож, которым отрезала большой кусок сыра.
– О, Господи! – воскликнул испуганный Тайлер. – Вы не порезались?
– Нет, все хорошо, – она наклонилась, чтоб поднять нож, и уронила три камамбера на пол.
– Merde! – воскликнула она едва слышно и тут же стала пунцовой. – Ой, извините меня.
– Нет, это вы меня извините – с вами все в порядке?
– Да, спасибо.
– Билеты… – опять начал, покраснев, Тайлер. – Вы случайно не свободны сегодня?
– Нет.
– О-о…
– Да нет, я имела в виду…
– Ничего, ничего, все хорошо.
Словно его отругали, Тайлер засунул билеты назад в карман, извинился и вышел из магазина, оставив Мадлен в таком смущении, в каком она уже давно не была. Господь знает, она не хотела, чтоб это звучало так обидно и расстраивающе. Он был милым человеком и таким замечательным покупателем. Она быстро нагнулась, чтоб поднять сыры, и обрадовалась, что ее босса не было поблизости, что он не видел, как она была неуклюжа.
На следующее утро, когда он пришел, она уже была внутренне готова.
– Мистер Тайлер, можно вас на минутку?
– Конечно, но если вы о вчерашнем…
– Да.
– Послушайте, мне так неловко – я не должен был спрашивать.
– Но почему же? – Мадлен огляделась вокруг, чтоб убедиться – никто не слышит, и глубоко вздохнула. – Мистер Тайлер, позвольте мне объяснить…
– Но вам нечего объяснять.
– Нет, есть, – настаивала она.
– Ну хорошо, – со смущением сдался Тайлер.
– Я была бы рада пойти с Вами на концерт, но я работаю каждый вечер.
Она запнулась.
– А еще, я чувствую, что должна вам сказать – я не хожу на личные встречи…
– Я понимаю.
– Но мне нужны друзья.
У него немного отлегло от сердца.
– Тогда, может, в другой раз?
– Ну, если вы понимаете…
– Конечно, – Гидеон смотрел ей в глаза, чувствовал знакомую слабость в ногах и благодарил Бога, что это незаметно для других. – А где вы работаете по вечерам?
– Иногда – здесь, а в остальное время – в ресторане около Таймс-сквер.
– О, да вы занятая леди.
Он выяснил название ресторана и пошел туда назавтра. Это был субботний вечер, и очень оживленный. Он смотрел, как Мадлен приносила подносы, принимала заказы, наливала напитки, а потом, божественно прелестная в своем смокинге, пела вместе с другими песенки из «Оклахомы», «Вестсайдской истории» и «Оливера». Когда она задержалась у его столика, налив ему кофе, Гидеон был осторожно дружелюбен, боясь оказаться назойливым и бесцеремонным. Да и потом, ведь это он сам ее нашел, не она его, и это не давало ему права на дружеские отношения. Когда она принесла ему чек, он просто сгорал от смущения. Разве можно оставить деньги женщине, в которую влюбился? С другой стороны, он не хотел, чтоб она догадалась об этом; и если он даст ей щедрые чаевые, ей может показаться, что он смотрит на нее свысока. Но если он даст мало, она может подумать, что он мелочится из-за денег. Поистине, дурацкое положение!
Они стали настоящими друзьями две недели спустя – при идеально естественных, ненавязчивых обстоятельствах. Будучи любителем джаза, Тайлер часто посещал многие местечки в Гринвич-Виллидж, иногда – чтоб просто послушать, иногда – брал с собой свой саксофон, если симпатизировавший ему управляющий уделял ему пять минут. Управляющий сам был непрочь излить разочарования и неудачи прошедшего дня этому – кто знает?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Внедриться в Полицейское Управление Нью-Йорка было совсем непросто. Начиная с того, что соискатель должен был быть официально жителем Нью-Йорка не меньше года. Во-вторых, времена были тяжелые – ходили разговоры о войне, и Америку все еще разъедала Депрессия; тысячи здоровых, сильных американцев были безработными, и конкуренция в поисках хорошей работы была очень сильной. Департамент установил свои «закупочные стандарты» для будущего урожая кадров – имевший шансы на успех новобранец должен был весить не меньше ста сорока фунтов и быть в идеальной форме, физически и умственно – его коэффициент интеллекта должен быть очень высоким, и он должен обладать почти всеми мыслимыми способностями, особенно теми, что необходимы для работы в полиции.
Гидеон ушел из дома в восемнадцать лет, переехав на Салливан-стрит в Гринвич-Виллидж. Там, в квартире на пятом этаже, с ним жили еще два новичка-офицера, с которыми он подружился. В девятнадцать он успешно сдал письменный экзамен на Гражданской Службе, получил документы, удостоверяющие его психологическое и физическое состояние, почетную грамоту, и был направлен в школу подготовки. Там он не только выжил, но и отличился и был готов приступить к своим обязанностям после своего двадцатилетия. Его родители были в шоке. Эфраим, портной – как и его отец и дедушка до него – имел виды на второй небольшой магазинчик в Нью Джерси и надеялся, что им будет заправлять его сын. Эфраим был добрым человеком – но и твердым в своих взглядах ортодоксом, читавшим Талмуд каждую свободную минутку, тогда как Мириам читала чувствительные любовные романы и поэзию – когда не жарила и не парила, или не шила и не наводила чистоту в своем любимом доме. Оба они были осторожными людьми, с унаследованным инстинктивным отвращением к любым действиям полиции и к полиции вообще. Оно родилось благодаря рассказам о кошмарных зверствах казаков – рассказам, занесенным на американскую землю Барухом и другими еврейскими иммигрантами, свидетелями погромов в Восточной Европе.
– Ты любишь справедливость – почему бы тебе не стать адвокатом? – твердила ему Мириам каждый вечер в пятницу, когда он приходил к ним на обед. Он так еще и не решился сказать им, что работает по субботам – как и все другие новобранцы. Религиозные чувства отца наверняка бы не вынесли такого удара.
– Но у меня никогда не было желания стать адвокатом, мама. Да и потом, у меня мозги не так устроены.
– Но еще не поздно – ты можешь поступить в колледж и будешь прекрасным адвокатом.
– Он мог бы быть портным, – вмешивался Эфраим. – А если он уж так любит закон, мог бы по крайней мере читать Талмуд, как достойный еврей.
– Я и так могу быть достойным человеком, папа, – твердо, но бережно отвечал Гидеон. – И оттого, что я начал служить в полиции, я не перестал быть евреем.
– Тебя подстрелят, – подавая куриный суп, Мириам в сотый раз начинала плакать. – Моего единственного сына застрелят на улице!
– Да не убьют его, мама, – начинала ее разуверять Абигайль, младшая сестра Гидеона.
Марианна, старшая, вышла замуж два года назад, и сейчас восседала за своим собственным обеденным столом в Бруклине.
– Меня не убьют, – быстро и нежно подхватывал Гидеон. – Я регулирую движение транспорта и чиркаю квитанции на парковку. Да я б скорей отрезал себе палец ножницами или проткнул руку иголкой, если б стал портным.
Но Мириам снова была в расстроенных чувствах – теперь уже из-за другого.
– А что ты ешь всю неделю? Ты говоришь, что умеешь готовить, но когда ты жил дома, ты ухитрялся спалить даже воду.
Слезы опять брызнули у нее из глаз.
– Эфраим! Если они его не подстрелят, он просто умрет с голоду!
Так и продолжалось, неделю за неделей, работа немного изматывала его, но он был крупным, сильным мужчиной, просто гигантом по сравнению с матерью. Но он был нежным и любящим, и она часто жаловалась, что он идет против своей природы, выбрав такую профессию и так огорчая своих родителей. Однако, не неодобрение Эфраима и Мириам заставило его бросить службу через два года после ее начала.
Он встретил, полюбил Сусанну Клейн, милую хорошенькую девушку из Бруклина, и женился на ней – и все это в течение первых трех месяцев 1941-го. Оба его родителя одобрили Сусанну, и невеста нашла восхитительной и грандиозной мысль иметь мужем красивого полицейского. Все ее подруги вышли замуж за совсем обычных мужчин: один был врачом, другой – кошерным мясником, еще были банковские служащие и аптекари. Быть женой офицера полиции означало некий безобидный маленький вызов традициям, ей даже казалось, что это более чувственно, и если она и понимала, что у Гидеона нет честолюбия, она сама могла восполнить это с лихвой. Сусанна уже нарисовала себе их радужное будущее и ждала его появления на горизонте: сержант – через год или два, лейтенант, затем – капитан, а потом – почему бы и нет – еврейский уполномоченный инспектор?
Между тем, у самого Гидеона были совсем другие мысли. Он любил Сусанну и свою семью, и ему многое нравилось в его работе и больше всего – его сослуживцы. Он знал, что его новая квартира, которую он нашел для них в северной части Бликер-стрит, между Салливан и МакДугал-стрит, была больше в его вкусе – его жена мирится с ней больше из любви к нему, и он это ценил. И он знал, что Сусанна, в сущности, не понимает, чем его так привлекает его работа, не понимает, как такой тонкий человек, как Гидеон, любящий музыку, цветы, хорошую еду, может одновременно обладать телом и волей уличного драчуна. Гидеон ел с удовольствием и пониманием истинного гурмана, наполнял их близость нежностью и теплом, покупал жене маленькие подарки, когда мог, а потом упорно тренировался каждый день, чтоб поддерживать себя в состоянии, необходимом для его работы. Он был высоким и широкоплечим, и выглядел привлекательно и внушительно в своей синей форме. Но все больше и больше он чувствовал себя в ней неловко.
Гидеон был всегда далек от политики, но ему не потребовалось много времени, чтоб понять – Полицейское Управление Нью-Йорка, как и другие полицейские подразделения, изобиловало враждовавшими между собой конкурентами, маневрировавшими и так, и эдак в борьбе за власть. Это горькое открытие потрясло его – ведь правила приема сюда были изначально правильными и справедливыми: здесь могли работать только лучшие, самые квалифицированные. Но на поверку оказалось, что очень часто важно не то, что ты делаешь и как ты исполняешь то, что тебе предназначено делать; важно, с кем ты заодно, кто тебя прикрывает и каково твое честолюбие. И это недавно приобретенное знание постепенно стало влиять на него – он стал чувствовать себя неуютно, стал спорить. И тогда на него посыпались обвинения, что он поднимает слишком много шума, создает много проблем или вообще не соответствует занимаемой должности. Лишившись иллюзий, он начал подумывать о том, чтоб бросить это занятие.
А потом японцы стали бомбить Перл Харбор, и Америка оказалась втянутой в войну, и весной 1942-го Гидеон Тайлер был призван в качестве пехотинца. Он служил три года на европейском театре военных действий, видел кровь, смерть, ужас, поддержку друзей, героизм и трагедию всего происходящего, а когда возвратился домой, получил почетное увольнение из армии с сохранением чинов и знаков отличия и оказался перед выбором – снова поступить на прежнюю работу, где для него сохранялась вакансия, или опять стать гражданским человеком. Он предпочел уйти в отставку.
Целый год он изо всех сил старался войти в колею нормальной жизни, но он был совершенно неподготовлен к какой-нибудь заурядной спокойной или скучной работе, и даже если б захотел, не смог бы стать портным – он не унаследовал ни крупицы таланта, ни тяги отца к иголке и ножницам. Сусанна, чьи честолюбивые мечты постиг крах, какое-то время старалась поддерживать его, но потом стала ощущать, что ей становится все труднее иметь дело со своим чокнутым мужем. Она делала все правильно, нашла работу на оборонном заводе, встречала его дома с распростертыми объятьями… но она ждала известной стабильности, чтоб растить детей – оба они хотели их больше всего на свете. Когда в 1947-м Гидеону стукнуло в голову, что он нашел то, что искал – он получил лицензию на работу частным детективом, Сусанна взорвалась. Через шесть месяцев их брак приказал долго жить.
Гидеон остался в квартире на Бликер-стрит, используя ее сначала еще и под офис, пока не нашел более подходящее для бизнеса помещение на Вестсайде, на Бродвее, недалеко от Девяносто Первой улицы. Он тяжело переживал развод, чувствовал себя виноватым, что оказался неподходящим мужем для Сусанны и причинил ей боль. Но шло время, и постепенно он начал понимать, что самой большой его ошибкой было то, что он женился слишком рано и чересчур импульсивно. И когда он узнал, что Сусанна помолвлена с каким-то дантистом, он почувствовал, словно часть вины свалилась с его плеч, и он снова стал радоваться жизни. Чаще всего, в те дни и ночи, когда он был на работе, он шпионил за людьми – а Гидеон вовсе не был по натуре соглядатаем. Его клиенты в основном хотели от него одного – помочь ему найти кого-либо или избавиться от кого-то, чаще всего при помощи развода, и большинство заказчиков нельзя было назвать приятными людьми. Но опыт и зрелость научили Гидеона понимать – не может быть каждое дело, или даже каждый день, всегда интересными или стоящими затрат его сил. И тогда он решил – он сам должен позаботиться о том, чтоб приятно и наполненно проводить свое свободное время. Как-то раз, ища в очередной раз улики, он наткнулся в одном месте на видавший виды саксофон, принес его домой и трудился над ним усердно и с любовью. Наконец, на нем можно стало учиться играть. И как раз тогда Гидеон познакомился с саксофонистом, который начал давать ему уроки музыки в обмен на разрешение бесплатно пользоваться кушеткой Гидеона в течение полугода. Гидеон научился вполне сносно играть на саксофоне, и инструмент стал его постоянным спутником – куда бы он ни пошел. Теперь, когда у него кроме вкусной еды была в жизни еще и музыка, он чувствовал себя вполне счастливым человеком. А если еще и подворачивалось интересное дело! О-о! Тогда Гидеон шел на работу с таким же удовольствием, с каким он садился за обеденный стол.
Именно еда и привела его к Мадди.
Вкусная еда была для Гидеона одной из приятных необходимостей жизни. Да и потом, он же не мог работать целыми днями и ночами без передышки? И иногда он давал себе отдых и отправлялся за чем-нибудь вкусненьким и хорошим кофе. Он старался всегда выкроить хотя бы пятнадцать минут, чтоб заскочить в свой любимый магазин. Но с того самого дня, как там стала работать Мадлен, Гидеон был вынужден признаться себе, что осетрина, колбасы и швейцарский сыр, несмотря на всю свою притягательность, отошли на второй план.
Девушка была сущим ангелом, самым милым и прелестным существом из всех, кого он только видел. Тайлер был ростом в шесть футов и три дюйма и крепко сложенным, но когда он впервые увидел Мадлен Боннар, у него перехватило дыхание, и ноги стали слабеть, и всякий раз, как он слышал ее голос, такой теплый, с легкой приятной хрипотцой и чудесным, мягким акцентом, по всему телу его пробегала дрожь. Почти шесть месяцев вид ее обручального кольца делал его неразговорчивым, но однажды, озабоченный тем, что не увидел ее на работе, он справился о ней у одного из служащих и услышал, что у нее простудился сын. И еще из короткого разговора узнал, что его ангел – вдова.
– Давно?
– Даже и не знаю. Она вообще мало рассказывает о себе.
– А она с кем-то общается?
– Она никогда не упоминала об этом.
Мадлен и понятия не имела о его чувствах. Ей нравилось, как он с ней говорил, с подчеркнутой вежливостью и дружелюбием, как справлялся о ее здоровье – словно действительно хотел знать, как она себя чувствует, и она вполне оценила то, что он никогда не пытался с ней флиртовать. Она представляла его себе с женой, или с постоянной девушкой, и, по крайней мере, двумя детьми. Но она никогда не расспрашивала его – как никогда не переступала черту, отделявшую ее от других покупателей. Они общались всего лишь в течение тех пяти минут, когда он делал свой выбор продуктов; их разговор вертелся вокруг соуса, который кончился только вчера, и есть ли у него настроение купить халву или мороженое, болтали о погоде – и это было все.
Так было до тех пор, пока однажды, в середине мая 1966-го, Тайлер не зашел в магазин, и, сделав покупки почти беззвучно, пошел было уже к выходу, но неожиданно вернулся. Мадлен стояла у прилавка с сырами.
– У меня есть два билета на концерт Мендельсона, в филармонию, сегодня вечером – вы не хотели бы пойти со мной?
Мадлен была потрясена этим неожиданным приглашением. И от кого – от этого, как была она убеждена, абсолютно сдержанного и по-прежнему едва знакомого ей человека – на личную встречу, вне магазина! Ее замешательство было так сильно, что она уронила острый нож, которым отрезала большой кусок сыра.
– О, Господи! – воскликнул испуганный Тайлер. – Вы не порезались?
– Нет, все хорошо, – она наклонилась, чтоб поднять нож, и уронила три камамбера на пол.
– Merde! – воскликнула она едва слышно и тут же стала пунцовой. – Ой, извините меня.
– Нет, это вы меня извините – с вами все в порядке?
– Да, спасибо.
– Билеты… – опять начал, покраснев, Тайлер. – Вы случайно не свободны сегодня?
– Нет.
– О-о…
– Да нет, я имела в виду…
– Ничего, ничего, все хорошо.
Словно его отругали, Тайлер засунул билеты назад в карман, извинился и вышел из магазина, оставив Мадлен в таком смущении, в каком она уже давно не была. Господь знает, она не хотела, чтоб это звучало так обидно и расстраивающе. Он был милым человеком и таким замечательным покупателем. Она быстро нагнулась, чтоб поднять сыры, и обрадовалась, что ее босса не было поблизости, что он не видел, как она была неуклюжа.
На следующее утро, когда он пришел, она уже была внутренне готова.
– Мистер Тайлер, можно вас на минутку?
– Конечно, но если вы о вчерашнем…
– Да.
– Послушайте, мне так неловко – я не должен был спрашивать.
– Но почему же? – Мадлен огляделась вокруг, чтоб убедиться – никто не слышит, и глубоко вздохнула. – Мистер Тайлер, позвольте мне объяснить…
– Но вам нечего объяснять.
– Нет, есть, – настаивала она.
– Ну хорошо, – со смущением сдался Тайлер.
– Я была бы рада пойти с Вами на концерт, но я работаю каждый вечер.
Она запнулась.
– А еще, я чувствую, что должна вам сказать – я не хожу на личные встречи…
– Я понимаю.
– Но мне нужны друзья.
У него немного отлегло от сердца.
– Тогда, может, в другой раз?
– Ну, если вы понимаете…
– Конечно, – Гидеон смотрел ей в глаза, чувствовал знакомую слабость в ногах и благодарил Бога, что это незаметно для других. – А где вы работаете по вечерам?
– Иногда – здесь, а в остальное время – в ресторане около Таймс-сквер.
– О, да вы занятая леди.
Он выяснил название ресторана и пошел туда назавтра. Это был субботний вечер, и очень оживленный. Он смотрел, как Мадлен приносила подносы, принимала заказы, наливала напитки, а потом, божественно прелестная в своем смокинге, пела вместе с другими песенки из «Оклахомы», «Вестсайдской истории» и «Оливера». Когда она задержалась у его столика, налив ему кофе, Гидеон был осторожно дружелюбен, боясь оказаться назойливым и бесцеремонным. Да и потом, ведь это он сам ее нашел, не она его, и это не давало ему права на дружеские отношения. Когда она принесла ему чек, он просто сгорал от смущения. Разве можно оставить деньги женщине, в которую влюбился? С другой стороны, он не хотел, чтоб она догадалась об этом; и если он даст ей щедрые чаевые, ей может показаться, что он смотрит на нее свысока. Но если он даст мало, она может подумать, что он мелочится из-за денег. Поистине, дурацкое положение!
Они стали настоящими друзьями две недели спустя – при идеально естественных, ненавязчивых обстоятельствах. Будучи любителем джаза, Тайлер часто посещал многие местечки в Гринвич-Виллидж, иногда – чтоб просто послушать, иногда – брал с собой свой саксофон, если симпатизировавший ему управляющий уделял ему пять минут. Управляющий сам был непрочь излить разочарования и неудачи прошедшего дня этому – кто знает?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46