– Вы вернетесь?
– Вообще-то собираюсь.
Неожиданно Эмилия обняла Старка и крепко прижала к себе. Слеза упала ему на шею.
– Берегите себя, Мэтью. Пообещайте мне, что вы будете осторожны.
– Обещаю.
Гэндзи отправил со Старком Таро и еще пятерых самураев. Они знали, что им следует довезти чужеземца до деревни, а оттуда он уже в одиночку пойдет в Мусиндо. Старк не говорил по-японски, они не говорили по-английски. Потому они ехали молча.
Старк думал, что молчание окажется ему в самый раз, но вышло иначе. Его начали одолевать воспоминания. И он не мог от них избавиться. Его любовь к Мэри Энн оказалась сильнее ненависти к Крузу.
«Это счастливейший день в моей жизни, Мэтью. Клянусь», – сказала Мэри Энн.
«Ив моей тоже», – отозвался Старк.
Они с Мэри Энн, Бекки и Луизой стояли в тени рощицы, на земле, которая теперь принадлежала ему на совершенно законных основаниях.
«Думаю, здесь мы построим наш домик. Вот тут будет сад. Цветы и всякие овощи. А тут – загон для коров».
«А где будут свиньи?» – полюбопытствовала Бекки.
«Никаких свиней», – сказал Старк.
Бекки моргнула, недоверчиво и удивленно.
«Никаких свиней», – сказала она Луизе.
«Никаких свиней», – согласилась Луиза.
Мэри Энн посмотрела на Старка.
«Это ее первые слова. Она прежде не разговаривала».
«Никаких свиней?» – переспросил Старк.
«Никаких свиней», – кивнув, ответила Мэри Энн.
«Никаких свиней», – повторила Луиза.
«Никаких свиней!» – заливаясь смехом, воскликнула Бекки.
И вскоре все они смеялись. Они хохотали и никак не могли остановиться. А потом, все еще продолжая улыбаться, присели в тенечке.
Луиза так и не стала болтушкой. Это уж скорее было по части Бекки. Но теперь младшая начала время от времени вставлять словечко в разговор. Иногда ее побуждала разговориться тень от облака, иногда – порыв ветра, а иногда – наоборот, безветрие. Бывало, что она останавливалась пообщаться с каким-нибудь деревом или пробегающим мимо оленем. А когда Луиза была счастлива, что с недавних пор случалось частенько, она бормотала себе под нос: «Никаких свиней!»
Если он и дальше будет об этом думать, от мыслей плечи его закаменеют, а руки сделаются неловкими, и Круз застрелит его на раз плюнуть. Старк это знал, но ничего не мог с собой поделать. Мэри Энн и девочки стояли у него перед глазами – улыбались, смеялись, что-то говорили.
* * *
Старк привязал коня к дереву и зашагал в сторону монастыря; в правой руке у него был револьвер сорок четвертого калибра, в левой – тридцать второго. Он не собирался состязаться в скорости выхватывания револьвера. Это вам не иайдо. Он отыщет Итана Круза и убьет его. И все. Надо быть осторожным. Круз может оказаться где угодно. Старк пожалел, что у него нет с собой дробовика.
* * *
Кучка детишек следом за Кими перебралась через заднюю стену Мусиндо.
– Тише! – прошептала она. – Нас накажут, если заметят. Другая девочка прижала ладошку к губам Горо:
– Тихо!
Горо кивнул и, когда девочка убрала руку, сам закрыл рот ладонью.
Они спрятались за грудой балок – остатками зала для медитаций – и принялись наблюдать за хижиной настоятеля. Новый чужеземец шел сюда из деревни. Дзимбо, наверное, сидел в хижине. Когда чужеземец подойдет поближе, Дзимбо наверняка выйдет встретить его. Они очень похоже одеты. Интересно, что они собираются делать? Непонятно. Ясно только, что они что-то будут делать вместе.
* * *
Дзимбо стоял, не шевелясь, в тени дерева, и наблюдал, как Старк приближается к монастырю. Он уже прошел мимо Дзимбо и был теперь в двадцати ярдах от него. В каждой руке Старк держал по револьверу. Когда Старк вошел в ворота, Дзимбо тихо опустил свой дробовик. Он уже вынул из него патроны и спрятал в карман. И теперь он крался следом за Старком.
* * *
Едва зайдя в ворота, Старк двинулся вбок, стараясь держаться спиной к стене. Ему почудилось какое-то шевеление среди развалин. Возможно, Круз там. А может, он в хижине. Или в купальне. Или в келье. Или за ними. Или под ними. Или прячется в каком-нибудь темном углу. Старк еще раз проверил револьверы. Оба курка взведены. Он оторвался от стены и медленно направился к руинам. Там определенно кто-то был. Наверняка Круз. Старк надеялся, что у Круза, если там и вправду он, из оружия только револьверы, как и у него самого. Если же у него карабин или, хуже того, дробовик, он срежет Старка прежде, чем Старк подберется к нему на расстояние выстрела.
Но Старк продолжал идти вперед. У него не было выбора.
– Стоять, Старк.
И Старк почувствовал, как его шеи коснулся холодный металл дула.
– Брось оружие, или умрешь.
* * *
Дзимбо знал, что Старк не бросит револьверы. Только не сейчас. Слишком долго он шел по следу и вот наконец отыскал врага. Ну и что с того, что револьвер Круза – он ведь уверен, что отыскал Круза – упирается ему в затылок? Ну и что с того, если ему придется сейчас умереть? Он пришел сюда в поисках смерти. Либо она достанется Крузу – либо ему.
– Не будь дураком, бросай оружие, – сказал Дзимбо. Он говорил то, что произнес бы сейчас Круз. – Я ж тебе сейчас башку продырявлю.
Старк поступил именно так, как и ожидал Дзимбо. Он нырнул вбок, развернулся в падении и выстрелил, даже не успев толком прицелиться. Дзимбо ни на миг не упускал его из виду. Сердце его билось ровно, рука была тверда, и чувства не мешали целиться. Он немного переместил дуло, чтобы не зацепить Старка, и выстрелил за полсекунды до того, как пуля сорок четвертого калибра вошла ему в грудь.
– Дзимбо!
На сей раз этот возглас вырвался не у Горо, а у Кими. Она в ужасе подхватилась и бросилась к Дзимбо. Остальные дети помчались следом; Горо по-прежнему зажимал рот ладонью. Но когда Старк встал, дети остановились и попадали на колени, почтительно кланяясь. Самураи князя Гэндзи сказали в деревне, что этот чужеземец – знатный господин и к нему нужно относиться с почтением. И потому дети, плача и цепляясь друг за дружку, припали к земле.
Дзимбо не видел ничего, кроме неба, и ничего не чувствовал. Он даже подумал было, что уже покинул свою телесную оболочку, что еще миг, и его сознание растворится в пустоте. Но тут он увидел Старка.
Старк стоял над Крузом. У него было такое чувство, словно он всю свою жизнь разыскивал этого человека. И вот теперь нашел. И застрелил. Взгляд, устремленный на Старка, был ясен и чист. На лице лежащего не отражалось ни малейшей боли.
Дзимбо хотел было сказать Старку, что его семья не страдала, что он застрелил их сразу, как увидел, и они умерли мгновенно. Так он хотел сказать, но пуля пробила ему сердце и правое легкое, и у него не было сил говорить. Что ж, оно и к лучшему. Эта ложь была бы милостью для него, а не для Старка. Старк не желал слушать его. Он хотел отомстить и добился своего. Дзимбо пожелал Старку, чтобы с ним была милость Господня, и сострадание Будды, и благоволение десяти тысяч богов. Дзимбо улыбнулся бы, но он знал, что Старк неправильно его поймет, и потому улыбнулся лишь в душе.
Старк прицелился в глаза Крузу и выстрелил – три раза из одного револьвера и четыре из другого. Он стрелял бы и дальше, будь у него патроны. Но после четвертого выстрела раздался лишь сухой щелчок. Когда Старк наконец перестал жать на спусковые крючки, перед ним лежал труп с кровавой мешаниной на месте лица. Старк спрятал револьвер сорок четвертого калибра в кобуру, револьвер поменьше сунул за пояс и ушел.
Пока он не скрылся из глаз, дети так и лежали, уткнувшись лбами в землю. А потом вскочили и метнулись к Дзимбо. И застыли, увидев, что от него осталось.
Не остановился лишь Горо. Он рухнул на колени рядом с Дзимбо и принялся, крича и стеная, обнимать труп, словно стараясь удержать то, чего не было более.
Кими опустилась рядом с Горо и обняла его за плечи. Девочка с упрямой решимостью смотрела на изуродованное лицо – и видела Дзимбо таким, каким он был прежде.
– Не плачь, Горо, – сказала Кими, хотя и по ее лицу струились слезы. – Это уже не Дзимбо. Дзимбо ушел в Сухавати, Чистую землю. А когда мы отправимся туда, он нас встретит и нам не будет страшно. Там, в Сухавати, все будет замечательно.
Кими искренне в это верила, потому что так сказал Дзимбо, а он всегда говорил правду. Она верила – но пока что она находилась не в Чистой земле, а здесь, в этом мире, полном печали и страха, и здесь все было совсем не замечательно.
Дзимбо умер.
Кими и Горо сидели обнявшись и плакали.
* * *
Старк вскочил на коня. Он слышал доносящийся из-за монастырских стен детский плач. Слышал, но ничего не ощущал.
Ему не стало лучше.
Ему не стало хуже.
Все было так же, как и прежде. То есть никак.
Он ударил коня пятками в бока, и тот стронулся с места.
Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною…

Часть V
НОВЫЙ ГОД
(Первое новолуние после зимнего солнцестояния, шестнадцатый год правления императора Комэй)


Глава 16
«ТИХИЙ ЖУРАВЛЬ»
Когда князь Якуо лежал на смертном ложе, к нему явился отец Виерра. Отец Виерра спросил князя, о чем он сожалеет больше всего. Князь Якуо улыбнулся.
Отец Виерра был настойчив – всякий христианский священник настойчив в подобных вопросах. Он спросил, о чем князь сожалеет больше: о чем-то сделанном или о чем-то несделанном.
Князь Якуо ответил на это, что сожаление – эликсир для поэтов. Он же всю жизнь был суровым, лишенным утонченности воином, и таким уж и умрет.
Отец Виерра, видя, что князь Якуо улыбается, спросил: уж не сожалеет ли он, что стал воином, а не поэтом?
Князь Якуо по-прежнему улыбался, но ничего не ответил.
Пока отец Виерра задавал вопросы, князь Якуо вступил на Чистую землю.
Судзумэ-нокумо (1615)
– Подумать только, целый год прошел! – сказала Эмилия. – Даже не верится.
– Больше года, – поправил ее Гэндзи. – Вы прибыли на ваш Новый год, то есть тремя неделями раньше.
– А ведь и правда, – согласилась Эмилия, улыбнувшись собственной забывчивости. – Как-то я и не обратила на это внимания.
– Неудивительно, – заметила Хэйко. – Вы ведь отдали столько сил и внимания рождественскому представлению для детей.
– Если б Цефания мог это видеть, он бы порадовался, – сказал Старк. – Столько многообещающих юных христиан…
Они сидели в большой комнате, выходящей во внутренний дворик «Тихого журавля». Дворец был восстановлен со скрупулезной точностью; казалось, будто каждое дерево, каждый куст, каждый камень в саду выглядит в точности так же, как и прежде. Изменился лишь северный угол – там теперь высилась островерхая крыша, увенчанная небольшим белым крестом. Архитекторы Гэндзи блестяще справились со своей задачей. Они выполнили все пожелания Эмилии и одновременно с этим не стали выставлять церковь на обозрение любопытствующих. Во дворце крест был виден почти отовсюду – и совершенно не был заметен за его пределами. Этому помогло умелое расположение стен и деревьев с особенно густыми кронами.
Церковь не использовалась ни для богослужений, ни для проповедей в обычном смысле этого слова. Из Эмилии вышел неважный проповедник. Слишком уж застенчивой она была – а проповедник, несущий единственно истинную веру, должен быть уверен в себе. Эмилия же за последний год повидала слишком много милосердия, сострадания, самоотверженности, верности и прочих христианских добродетелей со стороны язычников, чтобы и дальше верить, будто чья-то исключительность и вправду соответствовала Божьему замыслу. «Пути Господни неисповедимы, – сказала себе Эмилия и мысленно добавила: –Аминь».
Так что вместо того, чтобы проповедовать, Эмилия устроила воскресную школу для детей. Их родители, зачастую исповедовавшие и буддизм, и синтоизм, явно не имели ничего против наставлений еще одной религии. Как один человек может исповедовать три религии одновременно, Эмилия не понимала; на ее взгляд, это было еще одной неизъяснимой загадкой Японии.
Всяческие истории и притчи, которые Эмилия рассказывала, а Хэйко переводила, очень нравились маленьким слушателям, и их постепенно становилось все больше. Со временем кое-кто из матерей тоже стали задерживаться и слушать. Мужчины, правда, пока не приходили. Гэндзи предлагал помочь, но Эмилия ему не разрешила. Если он явится в воскресную школу, то его вассалы, руководствуясь долгом, последуют примеру князя. А за ними потянутся их жены, наложницы и дети – тоже из долга перед Гэндзи, а вовсе не из стремления побольше узнать о Боге.
Все самураи, которых знала Эмилия, принадлежали к секте дзэн, религии без молитв да и вообще без каких-либо догм, насколько она могла судить, – серьезные, суровые и немногословные. А может, это даже и не было религией? Когда Эмилия обратилась за разъяснениями к Гэндзи, тот просто рассмеялся:
«Здесь особенно и нечего объяснять. Я просто играю в это. Я слишком ленив, чтобы заниматься этим всерьез».
«Чем?»
Гэндзи, как заправский акробат, уселся в позу лотоса и закрыл глаза.
«И что же вы делаете? Мне кажется, будто ничего».
«Я позволяю уйти», – сказал Гэндзи.
«Позволяете уйти? Чему?»
«Сперва – напряжению тела. Потом – мыслям. А потом – всему остальному».
«И что же в конце? Каков результат?»
«Сразу видно, что вы – человек Запада, – сказал Гэндзи. – Вы всегда думаете о результате. В конце – середина. Ты сидишь. Ты позволяешь уйти».
«А когда все ушло, что дальше?»
«Ты позволяешь уйти ощущению, что все ушло».
«Ничего не понимаю».
Гэндзи улыбнулся и выпрямил ноги. «Старый Дзэнгэн сказал бы, что это хорошее начало. Из меня пример неважный. Я, в лучшем случае, избавляюсь от напряжения тела, да и то далеко не всегда. Когда преподобный настоятель Токукэн спустится с гор, он все вам объяснит, куда лучше, чем я. Он был лучшим учеником старого Дзэнгэна. Хотя на него лучше особенно не рассчитывать. Вдруг он достиг такой ясности, что уже не может вступать в беседу?»
«Вы иногда говорите такие глупости… – заметила Эмилия. – Чем больше ясность, тем точнее объяснение и тем проще слушателю его понять. Для этого Господь и наделил нас даром речи».
«Дзэнгэн однажды сказал мне: „Величайшая ясность в глубоком молчании“. На самом деле именно из-за этих слов Токукэн и ушел в горы. Услышал их и на следующий день ушел».
«А когда это случилось?»
«Не то пять, не то шесть лет назад. Может, семь».
Эмилия улыбнулась собственным мыслям. Наверное, она никогда не поймет японцев, даже если проживет в Японии всю оставшуюся жизнь. Девушка подняла голову и увидела, что Гэндзи улыбается ей. А может, понимать вовсе и не обязательно. Возможно, любить – гораздо важнее.
– Доброе утро, господин, – произнес с порога Хидё и поклонился.
За ним, поклонившись, вошла Ханако, прижимая к груди новорожденного младенца.
– Ну как, вы уже придумали ему имя? – поинтересовался Гэндзи.
– Да, господин. Мы решили назвать его Ивао.
– Хорошее имя, – кивнул Гэндзи. – «Твердый как кэ.~ мень». Возможно, таким он и вырастет – в точности как его отец.
Смущенный похвалой, Хидё снова поклонился.
– Его отец, увы, туп как камень. Я надеюсь, что сын окажется умнее.
– Можно мне его подержать? – спросила Хэйко.
– Пожалуйста, – отозвалась Ханако.
Она двигалась с такой легкостью и изяществом, что отсутствие левой руки вовсе не бросалось в глаза. Наблюдатель скорее отметил бы, что в каждом ее движении чувствуется необыкновенная мягкость. Хэйко решила, что Ханако стала теперь еще женственнее. Вслух же она произнесла:
– Какой красивый мальчик. Наверняка он разобьет множество сердец, когда придет его время.
– О нет! – возразила Ханако. – Я этого не допущу. Он влюбится лишь однажды и будет верен в любви. Он не разобьет ни единого сердца.
– Хидё, позови нашего летописца, – распорядился Гэндзи. – Похоже, твоему сыну суждено стать неповторимым во всех отношениях.
– Вы, конечно, можете надо мной смеяться, – сказала Ханако и сама первая рассмеялась, – но, по-моему, чистое сердце стоит всех прочих достоинств.
– Ты так говоришь, потому что тебе повезло, – заметила Хэйко. – Ты завоевала именно такое сердце.
– Я вовсе не таков, – ответил Хидё. – Мои склонности и привычки толкают меня к лени, неискренности и разгульному образу жизни. Если я и веду себя лучше, то лишь потому, что больше не имею свободы поступать дурно.
– Это нетрудно исправить, – заверил его Гэндзи. – Одно твое слово, и я немедленно расторгну этот исключительно неудобный брак.
Хидё и Ханако обменялись нежным взглядом.
– Боюсь, уже поздно, – сказал Хидё. – Я чересчур привык к своей неволе.
– Эмилия, раз уж мне не удастся сделать это своевременно, мне хотелось бы поздравить вас с днем рождения прямо сейчас, – обратился к Эмилии Старк.
– Спасибо, Мэтью. – Эмилия была искренне удивлена. Надо же, он запомнил… – Большое спасибо. Время летит так быстро. Скоро я стану старой девой.
Она сказала это легко и искренне – не набиваясь на комплимент, а так, как говорят о чем-то долгожданном. Чем красивее женщина, тем больше она теряет с каждым годом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50