Они готовы услышать Истинное Слово. Я знаю это! «Имя Господа прославляю; воздайте славу Богу нашему!»
Он выжидательно взглянул на Эмилию.
– Аминь, – отозвалась она.
– «Слушайте слово Господне, народы, и возвестите островам отдаленным».
– Аминь.
– Это те самые далекие острова, о которых говорится в Ветхом Завете. Япония. Более далеких островов на свете нет.
Эмилия встала и нерешительно подошла к директору. На стене висела карта Тихого океана. У левого ее края примостились четыре больших острова, окруженные россыпью островов поменьше. Поверх них протянулось слово «Япония».
– Вот королевство, что двести пятьдесят лет было отгорожено от всего мира, – сказал мистер Кромвель, – до тех пор, пока пять лет назад коммодор Перри не вынудил их отворить врата. Преподобный Таттл организовал там миссию под защитой одного из их князей. В следующем году я приму сан и тоже отправлюсь туда, чтобы создать еще одну миссию.
– Вы уедете из Рочестера?
У Эмилии упало сердце.
– «Велико будет имя Мое между народами, говорит Господь Саваоф».
Эмилия промолчала, и мистер Кромвель строго взглянул на нее.
– Аминь, – прошептала она.
Если мистер Кромвель уедет, все тут же начнется сначала. Она как-нибудь перенесет плохое отношение со стороны других девочек. Все жестокие шутки, которые они могли измыслить, не имели для Эмилии никакого значения. Но мужчины!.. Кто будет отгонять их, когда он уедет?
Обычно девочки, произносившие «аминь» так тихо, получали выговор от мистера Кромвеля. Должно быть, Эмилия выглядела сейчас такой несчастной, что директор промолчал. Он остановился рядом с висящими на стене раскрашенными дагерротипами.
– Вот знатные дамы той страны, – сказал мистер Кромвель.
Глаза Эмилии все еще были полны слез, но все-таки она умудрилась рассмотреть изящные фигурки фарфоровых кукол, высокие причудливые прически, платья с просторными рукавами и широкими поясами. С детски круглых лиц смотрели удлиненные узкие глаза.
Эмилия указала на одну из дам: губы ее слегка приоткрылись в улыбке, открывая провал беззубого рта.
– У нее нет зубов, сэр.
– Отнюдь, Эмилия. У них принято, чтобы знатные дамы красили себе зубы в черный цвет.
Эмилия взглянула на плакатик, висящий рядом с дагерротипами. На нем было написано: «Знаменитые красавицы города Иокогама». Когда она вновь повернулась к мистеру Кромвелю, то увидела, что директор смотрит на нее тяжелым, немигающим взглядом.
– В Японии ты считалась бы дурнушкой, – сказал мистер Кромвель. – Или скорее даже редкостной уродиной. Золото твоих волос, синева глаз, твой рост, твои формы. Все, все не так, совсем не так.
Эмилия снова посмотрела на узкие глаза японок, их черненые зубы, плоские тела, лишенные всех женских выпуклостей и округлостей, превратившихся для нее в истинное проклятие. Мистер Кромвель прав. Трудно найти двух более несхожих между собою женщин, чем Эмилия и любая из знаменитых красавиц Иокогамы.
– Возьмите меня с собой! – вырвалось у Эмилии.
Она не знала, что удивило ее сильнее: собственная внезапная мольба или спокойствие, с которым мистер Кромвель воспринял ее просьбу.
– Я давно уже думал об этом, – кивнув, отозвался он. – Мы с тобой встретились ради какой-то особенной цели. И я уверен, что эта цель – Япония. Мы понесем им Истинное слово и будем являть собою пример служения этому Слову. Если ты действительно этого хочешь, я немедленно напишу твоим опекунам.
– Я действительно этого хочу, сэр, – сказала Эмилия.
– Когда мы не в классе, называй меня Цефанией, – сказал мистер Кромвель. – Скромность – это хорошо, но называть будущего мужа «сэр» – это уже чересчур.
Так оно все и случилось. Эмилия сама не поняла, как так вышло, что она согласилась выйти замуж за мистера Кромвеля. Мистер и мисс Пэтрон не возражали. Эмилия и Цефания договорились, что они обвенчаются в новой миссии, которую сами и построят в японской провинции Акаока. Эмилию мало волновали сложности, сопряженные с этим нежданным браком. Ведь у нее не было другого способа попасть в Японию. Это обручение стало ее единственной надеждой: благодаря ему Эмилия обретет укрытие, где сможет спрятаться от своей проклятой красоты.
За два месяца до своего семнадцатилетия Эмилия отплыла из Сан-Франциско на «Вифлеемской звезде». Она взяла с собой всего три вещи: книгу «Айвенго», когда-то принадлежавшую матери, ее медальон и сердце, переполненное прошлым. Это было все имущество Эмилии.
* * *
Эмилия огорчилась, услышав удаляющиеся шаги брата Мэтью. Девушка надеялась, что он составит ей компанию. Разговоры с Цефанией перемежались долгим молчанием, когда раненый погружался в сон. Когда Цефания пребывал в забытьи – как вот сейчас, например, – Эмилии все труднее было отвлечься от мыслей о той безнадежной ситуации, в которой она очутилась. Этот человек должен был стать ее мужем. Благодаря ему она оказалась в этой необыкновенной стране – в чудесном, благословенном краю, сулившем ей избавление. Казалось, ее молитвы услышаны небом. За пять дней, проведенных во дворце, ни один мужчина не посмотрел на Эмилию тем взглядом, которого она так боялась. На лицах тех, кто общался с Эмилией, будь то мужчины или женщины, читались лишь пренебрежение, отвращение или жалость. Все оказалось именно так, как обещал Цефания. Японцы считали ее уродиной.
Но судьба посмеялась над Эмилией. Она обрела безопасность – лишь затем, чтобы сразу же потерять. Если Цефания скончается, ей придется уехать. Вернуться в Америку.
Подобная перспектива ужасала Эмилию. Там (даже в мыслях она не могла назвать эту страну домом) ей просто некуда было податься. Вернуться в сан-францисскую миссию она не могла. За несколько недель до отъезда обстановка там значительно ухудшилась. Из Бостона приехала дюжина новых миссионеров, готовящихся к отправлению в Китай. И несколько из них начали выказывать чересчур большой интерес к Эмилии. Поначалу все это держалось в рамках вежливости. Но долго так продолжаться не могло. В конце концов они начали глазеть на Эмилию с алчностью и слишком вольно разглядывать ее фигуру. С ней – якобы случайно – сталкивались, касались ее тела, прижимались к ней в коридорах, в обеденном зале, по дороге в церковь или из церкви. Ни библейские заповеди, ни помолвка с Цефанией, ни упорная холодность Эмилии – ничего не помогало. Рано или поздно они позабудут о всяких приличиях. Эмилия видела это по их глазам.
Цефания вздохнул во сне. Эмилия взяла его за руку и нежно пожала. Девушка улыбнулась сквозь слезы:
– Будь благословен, Цефания. Ты сделал все, что смог. А большее никому не под силу.
Глава 6
СМEPTЬ КНЯЗЯ ГЭНДЗИ
В том году князь Саё замерз насмерть в ледяном зимнем море; его преемника, князя Рёто, задавила сломавшаяся ветвь цветущей вишни; следующего наследника, Моритакэ, летом убила молния.
И тогда князем стал Косэки.
Он сказал: «Я ничего не смогу поделать с погодой».
За время необычно ранних осенних дождей он казнил всех телохранителей, отослал всех наложниц в монастырь, прогнал поваров, женился на дочери конюха и объявил войну сёгуну.
Князь Косэки правил тридцать восемь лет.
Судзумэ-нокумо (1397)
Сохаку перестал спорить и беспокоиться. Когда Гэндзи обосновался в хижине для медитации и велел, чтобы его оставили наедине с Сигеру, Сохаку лишь сказал «да, господин», поклонился и вышел. Неотвратимость несчастья подарила ему тот самый внутренний покой, какого не смогли дать шесть месяцев дзэнской практики. Здесь, в этом месте, где на протяжении многих поколений монахи достигали сатори – просветления, невежественный мальчишка и безумец, обуянный жаждой убийства, решали судьбу клана Окумити. Быть может, оба они останутся в живых. Быть может, нет. Это не имело особого значения. Они могут прожить сегодняшний день, и сегодняшнюю ночь, и завтрашний день. Но в любом случае скоро и Гэндзи, и Сигеру умрут. Иного исхода быть не может. Вопрос лишь в том, как именно они умрут и кого убьют при этом.
Когда Сохаку вышел из хижины для медитаций, он ощутил странный холод во всем теле. Обычно это свидетельствовало о начале болезни, и достаточно серьезной. Сама эта мысль вызвала у настоятеля улыбку. Интересно, какую хворь можно счесть наиболее точной метафорой для сложившейся ситуации? Может, холеру, несколько месяцев назад обрушившуюся на соседнюю деревню? Нет, тут требуется что-то посерьезнее. Бубонная чума? И лишь потом настоятель сообразил, в чем заключалась странность и что выпило тепло из его тела.
Впервые его шаги по дорожке, усыпанной галькой, были совершенно бесшумны. Не прилагая к этому никаких усилий, он освоил походку, которая до сих пор не давалась даже наиболее искусным его самураям. Тело все осознало раньше ума, тем глубинным знанием, которое проникает в самую суть. И во внезапной вспышке озарения Сохаку узрел вероятного убийцу, о котором прежде никогда не думал.
Себя самого.
Если клан Окумити обречен – а это так и есть, – то его истинный долг заключается в том, чтобы спасти свою семью. Если Сохаку не сумеет стать вассалом другого господина, то и сам он, и его потомки будут уничтожены вместе с теми, кто сохранит верность древним клятвам. Сохаку прикинул различные варианты. Единственным господином, способным обеспечить безопасность в нынешние беспокойные времена, был сам сёгун. Или, точнее, окружающие его люди.
Сам нынешний сёгун, Иэмоти, – хилый четырнадцатилетний мальчишка. Если с кем и следовало устанавливать отношения, так это, несомненно, с Каваками, главой тайной полиции.
Но прежде чем сделать это, необходимо испытать своих людей. На кого из них можно положиться? Кого из них придется устранить? А как же его старые друзья, оставшиеся в Эдо, – Кудо и Сэйки? Нужно будет переговорить с ними при первой же возможности. Если они присоединятся к нему, вся затея станет намного безопаснее.
Если б клан по-прежнему возглавлял князь Киёри, Сохаку никогда и не подумал бы об измене. Но хитроумный старый воин мертв.
Сохаку видел будущее отчетливо, словно наяву. Сэйки и Кудо присоединятся к нему – или тоже умрут.
Следующий его шаг получился таким же тяжелым, как и прежде. Под сандалиями зашуршала галька. Но погрузившийся в размышления Сохаку ничего не слышал.
* * *
Налив чаю князю Гэндзи и Сигеру, Хидё поклонился и попятился к выходу. Ему не нравилась идея оставить своего князя наедине с Сигеру – особенно с вооруженным Сигеру. На самом деле, конечно, Сигеру справился бы с Гэндзи и голыми руками, так что мечи ничего не меняли. Хидё уже не в первый раз задумался над тем, как же называть поступки князя: легкомысленными и поспешными или блестящими и решительными. Всего за какой-нибудь час Сигеру разительно изменился. Он снова вел себя как тот великий наставник воинских искусств, каким был до того, как его обуяло безумие. Что послужило тому причиной? Насколько мог видеть Хидё, причина была всего одна: приехал князь Гэндзи и вернул Сигеру его мечи. Столь ограниченному человеку, как Хидё, трудно – практически невозможно – постичь, в чем же тут загвоздка. Единственное, на что хватало его сообразительности, это решить, кому именно он будет повиноваться – и повиноваться без лишних рассуждений. С момента смерти старого князя этот вопрос не шел у Хидё из головы. Кто на самом деле сейчас отвечает за благополучие клана? Управляющий Сэйки? Кудо, ведающий охраной? Сохаку, командир кавалерии? Или, может, все-таки молодой князь? Последнее казалось наименее вероятным. Конечно, Гэндзи – всего лишь номинальный глава клана. Однако же он с редкой непринужденностью общался с человеком, недавно прикончившим более десятка своих родичей. На первый взгляд, это вроде бы ни о чем еще не говорило. Но если хорошенько подумать, это могло говорить очень о многом. Если князь Гэндзи знает, что произойдет в будущем, значит, он ничем не рискует. Но если он и вправду это знает, значит, за ним и нужно следовать. Кто одолеет князя, наделенного даром предвидения?
– Задержись ненадолго, – сказал князь Гэндзи. Он указал на чашку.
Хидё низко поклонился, взял чашку с подноса и, не выпрямляясь, подождал, пока Гэндзи наполнит ее. Молодой самурай был потрясен. Князь собственноручно налил ему чаю! Подобной чести могли удостоиться лишь самые доверенные вассалы.
– Благодарю вас, господин.
– Во время поездки ты вел себя образцово, – сказал князь Гэндзи. – Мне понравилось твое мужество и искусство владения оружием. Но больше всего мне понравилась твоя решительность. В нынешние смутные времена самурай, который действует без колебаний, – воистину настоящий самурай.
– Я недостоин подобных похвал, – отозвался Хидё и снова поклонился. Но как ни скромны были его слова, в душе молодой самурай ощутил вспышку гордости.
– Не тебе возражать князю! – одернул его Сигеру. – Когда твой князь изволит говорить, твое дело – либо молчать, либо благодарить его, либо просить прощения, либо повиноваться. Все!
– Да, господин. Прошу простить мне мою неучтивость, князь Гэндзи. Мое место – на конюшне, а не рядом с вами.
Сигеру хлопнул рукой об пол с такой силой, что стены хижины содрогнулись.
– Я что тебе сказал? Благодарность, извинения, молчание, повиновение. Ты что, плохо слышишь? Никаких оправданий! Никогда не оправдывайся. Никогда! Понял?
– Да, господин.
Пристыженный Хидё прижался лбом к полу.
Князь Гэндзи рассмеялся:
– Ну зачем так официально, дядя? Мы сейчас – просто три товарища, которые пьют чай и обсуждают планы на будущее.
У входа в хижину прошуршали шаги.
– Господин, – раздался чей-то напряженный голос, – все ли у вас хорошо?
Похоже, к хижине прибежал целый отряд с мечами наизготовку.
– Да. А что у нас может быть плохо? Оставьте нас.
– Слушаюсь, господин.
Князь Гэндзи подождал, пока удаляющиеся шаги не затихнут вдалеке, и продолжил:
– Как я уже говорил, твои действия привели меня к определенной мысли.
Он смерил Хидё суровым взглядом и умолк. Князь молчал так долго, что Хидё уж начал думать: может, он должен что-то сказать? Но что – поблагодарить или извиниться? Хидё украдкой взглянул на Сигеру, надеясь получить какую-нибудь подсказку, но грозный дядя князя сидел недвижно, полуприкрыв глаза, словно погрузился в медитацию. Молодой самурай совсем уж было собрался поблагодарить господина, но тут князь Гэндзи заговорил снова, избавив Хидё от возможности совершить очередной грубый промах.
– Несомненно, до тебя доходили слухи о якобы свойственном мне даре предвидения.
– Да, господин.
– Ты не должен никому передавать того, что я тебе сейчас скажу.
– Да, господин.
– Это не слухи.
Хидё едва не поперхнулся холодным зимним воздухом. Он не мог вымолвить ни слова. В том, что князь Гэндзи мог провидеть будущее, не было ничего особенно потрясающего. Большинство людей было уверено, что этот дар присущ каждому князю Акаоки, и прежде Хидё разделял это мнение. Но его уверенность сильно поколебалась после того, как Сигеру отравил князя Киёри и сам впал в буйство. Разве мыслимо, чтобы человек предвидел подобную трагедию и не предотвратил ее? Но друг Хидё, Симода, предложил взглянуть на дело с другой стороны. Никто ведь не знал, что именно прозрел князь Киёри. Конечно, такое трудно вообразить, – но что, если все прочие варианты были еще хуже? И ведь бывали случаи, когда величайшие победы вырастали из ужаснейших бедствий. Вспомнить хотя бы историю основания княжества Акаока и то знамение с воробьями. Нет, Хидё потрясло иное. Князь посвятил его в величайшую тайну клана! Его, одного из самых незначительных своих вассалов!
Хидё был настолько ошеломлен, что даже звук собственного выдоха, когда он наконец-то сумел выдохнуть, показался ему оглушительно громким. Самурай склонился в земном поклоне.
– Князь Гэндзи, ваше доверие – огромная честь для меня. Я не подведу вас.
– Я знаю, Хидё, что ты меня не подведешь. Я видел твое будущее.
У Хидё голова пошла кругом – в прямом смысле слова. Лишь самообладание, выработанное за долгие годы занятий боевыми искусствами, удержало его от падения.
– Ты будешь верен мне до самой смерти, – сказал князь Гэндзи. – Поскольку я не знаю никого, кто более заслуживал бы доверия, я назначаю тебя главой своих телохранителей. Я объявлю об этом во всеуслышание после того, как мы с дядей обсудим еще некоторые вопросы. А ты пока что подумай, кого возьмешь в помощники. Они помогут тебе отобрать нужных людей.
Хидё едва не задохнулся от избытка чувств. В это опаснейшее из времен, когда не только судьба клана, но и судьба всего народа висела на волоске, князь выбрал его своим щитом – его, Хидё, гуляку, игрока, выпивоху! – выбрал среди множества вассалов, превосходящих Хидё и положением, и опытностью! Самурай не в силах был более сдерживаться. Слезы благодарности потекли по его лицу и закапали на циновку – громко, словно первые капли ливня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Он выжидательно взглянул на Эмилию.
– Аминь, – отозвалась она.
– «Слушайте слово Господне, народы, и возвестите островам отдаленным».
– Аминь.
– Это те самые далекие острова, о которых говорится в Ветхом Завете. Япония. Более далеких островов на свете нет.
Эмилия встала и нерешительно подошла к директору. На стене висела карта Тихого океана. У левого ее края примостились четыре больших острова, окруженные россыпью островов поменьше. Поверх них протянулось слово «Япония».
– Вот королевство, что двести пятьдесят лет было отгорожено от всего мира, – сказал мистер Кромвель, – до тех пор, пока пять лет назад коммодор Перри не вынудил их отворить врата. Преподобный Таттл организовал там миссию под защитой одного из их князей. В следующем году я приму сан и тоже отправлюсь туда, чтобы создать еще одну миссию.
– Вы уедете из Рочестера?
У Эмилии упало сердце.
– «Велико будет имя Мое между народами, говорит Господь Саваоф».
Эмилия промолчала, и мистер Кромвель строго взглянул на нее.
– Аминь, – прошептала она.
Если мистер Кромвель уедет, все тут же начнется сначала. Она как-нибудь перенесет плохое отношение со стороны других девочек. Все жестокие шутки, которые они могли измыслить, не имели для Эмилии никакого значения. Но мужчины!.. Кто будет отгонять их, когда он уедет?
Обычно девочки, произносившие «аминь» так тихо, получали выговор от мистера Кромвеля. Должно быть, Эмилия выглядела сейчас такой несчастной, что директор промолчал. Он остановился рядом с висящими на стене раскрашенными дагерротипами.
– Вот знатные дамы той страны, – сказал мистер Кромвель.
Глаза Эмилии все еще были полны слез, но все-таки она умудрилась рассмотреть изящные фигурки фарфоровых кукол, высокие причудливые прически, платья с просторными рукавами и широкими поясами. С детски круглых лиц смотрели удлиненные узкие глаза.
Эмилия указала на одну из дам: губы ее слегка приоткрылись в улыбке, открывая провал беззубого рта.
– У нее нет зубов, сэр.
– Отнюдь, Эмилия. У них принято, чтобы знатные дамы красили себе зубы в черный цвет.
Эмилия взглянула на плакатик, висящий рядом с дагерротипами. На нем было написано: «Знаменитые красавицы города Иокогама». Когда она вновь повернулась к мистеру Кромвелю, то увидела, что директор смотрит на нее тяжелым, немигающим взглядом.
– В Японии ты считалась бы дурнушкой, – сказал мистер Кромвель. – Или скорее даже редкостной уродиной. Золото твоих волос, синева глаз, твой рост, твои формы. Все, все не так, совсем не так.
Эмилия снова посмотрела на узкие глаза японок, их черненые зубы, плоские тела, лишенные всех женских выпуклостей и округлостей, превратившихся для нее в истинное проклятие. Мистер Кромвель прав. Трудно найти двух более несхожих между собою женщин, чем Эмилия и любая из знаменитых красавиц Иокогамы.
– Возьмите меня с собой! – вырвалось у Эмилии.
Она не знала, что удивило ее сильнее: собственная внезапная мольба или спокойствие, с которым мистер Кромвель воспринял ее просьбу.
– Я давно уже думал об этом, – кивнув, отозвался он. – Мы с тобой встретились ради какой-то особенной цели. И я уверен, что эта цель – Япония. Мы понесем им Истинное слово и будем являть собою пример служения этому Слову. Если ты действительно этого хочешь, я немедленно напишу твоим опекунам.
– Я действительно этого хочу, сэр, – сказала Эмилия.
– Когда мы не в классе, называй меня Цефанией, – сказал мистер Кромвель. – Скромность – это хорошо, но называть будущего мужа «сэр» – это уже чересчур.
Так оно все и случилось. Эмилия сама не поняла, как так вышло, что она согласилась выйти замуж за мистера Кромвеля. Мистер и мисс Пэтрон не возражали. Эмилия и Цефания договорились, что они обвенчаются в новой миссии, которую сами и построят в японской провинции Акаока. Эмилию мало волновали сложности, сопряженные с этим нежданным браком. Ведь у нее не было другого способа попасть в Японию. Это обручение стало ее единственной надеждой: благодаря ему Эмилия обретет укрытие, где сможет спрятаться от своей проклятой красоты.
За два месяца до своего семнадцатилетия Эмилия отплыла из Сан-Франциско на «Вифлеемской звезде». Она взяла с собой всего три вещи: книгу «Айвенго», когда-то принадлежавшую матери, ее медальон и сердце, переполненное прошлым. Это было все имущество Эмилии.
* * *
Эмилия огорчилась, услышав удаляющиеся шаги брата Мэтью. Девушка надеялась, что он составит ей компанию. Разговоры с Цефанией перемежались долгим молчанием, когда раненый погружался в сон. Когда Цефания пребывал в забытьи – как вот сейчас, например, – Эмилии все труднее было отвлечься от мыслей о той безнадежной ситуации, в которой она очутилась. Этот человек должен был стать ее мужем. Благодаря ему она оказалась в этой необыкновенной стране – в чудесном, благословенном краю, сулившем ей избавление. Казалось, ее молитвы услышаны небом. За пять дней, проведенных во дворце, ни один мужчина не посмотрел на Эмилию тем взглядом, которого она так боялась. На лицах тех, кто общался с Эмилией, будь то мужчины или женщины, читались лишь пренебрежение, отвращение или жалость. Все оказалось именно так, как обещал Цефания. Японцы считали ее уродиной.
Но судьба посмеялась над Эмилией. Она обрела безопасность – лишь затем, чтобы сразу же потерять. Если Цефания скончается, ей придется уехать. Вернуться в Америку.
Подобная перспектива ужасала Эмилию. Там (даже в мыслях она не могла назвать эту страну домом) ей просто некуда было податься. Вернуться в сан-францисскую миссию она не могла. За несколько недель до отъезда обстановка там значительно ухудшилась. Из Бостона приехала дюжина новых миссионеров, готовящихся к отправлению в Китай. И несколько из них начали выказывать чересчур большой интерес к Эмилии. Поначалу все это держалось в рамках вежливости. Но долго так продолжаться не могло. В конце концов они начали глазеть на Эмилию с алчностью и слишком вольно разглядывать ее фигуру. С ней – якобы случайно – сталкивались, касались ее тела, прижимались к ней в коридорах, в обеденном зале, по дороге в церковь или из церкви. Ни библейские заповеди, ни помолвка с Цефанией, ни упорная холодность Эмилии – ничего не помогало. Рано или поздно они позабудут о всяких приличиях. Эмилия видела это по их глазам.
Цефания вздохнул во сне. Эмилия взяла его за руку и нежно пожала. Девушка улыбнулась сквозь слезы:
– Будь благословен, Цефания. Ты сделал все, что смог. А большее никому не под силу.
Глава 6
СМEPTЬ КНЯЗЯ ГЭНДЗИ
В том году князь Саё замерз насмерть в ледяном зимнем море; его преемника, князя Рёто, задавила сломавшаяся ветвь цветущей вишни; следующего наследника, Моритакэ, летом убила молния.
И тогда князем стал Косэки.
Он сказал: «Я ничего не смогу поделать с погодой».
За время необычно ранних осенних дождей он казнил всех телохранителей, отослал всех наложниц в монастырь, прогнал поваров, женился на дочери конюха и объявил войну сёгуну.
Князь Косэки правил тридцать восемь лет.
Судзумэ-нокумо (1397)
Сохаку перестал спорить и беспокоиться. Когда Гэндзи обосновался в хижине для медитации и велел, чтобы его оставили наедине с Сигеру, Сохаку лишь сказал «да, господин», поклонился и вышел. Неотвратимость несчастья подарила ему тот самый внутренний покой, какого не смогли дать шесть месяцев дзэнской практики. Здесь, в этом месте, где на протяжении многих поколений монахи достигали сатори – просветления, невежественный мальчишка и безумец, обуянный жаждой убийства, решали судьбу клана Окумити. Быть может, оба они останутся в живых. Быть может, нет. Это не имело особого значения. Они могут прожить сегодняшний день, и сегодняшнюю ночь, и завтрашний день. Но в любом случае скоро и Гэндзи, и Сигеру умрут. Иного исхода быть не может. Вопрос лишь в том, как именно они умрут и кого убьют при этом.
Когда Сохаку вышел из хижины для медитаций, он ощутил странный холод во всем теле. Обычно это свидетельствовало о начале болезни, и достаточно серьезной. Сама эта мысль вызвала у настоятеля улыбку. Интересно, какую хворь можно счесть наиболее точной метафорой для сложившейся ситуации? Может, холеру, несколько месяцев назад обрушившуюся на соседнюю деревню? Нет, тут требуется что-то посерьезнее. Бубонная чума? И лишь потом настоятель сообразил, в чем заключалась странность и что выпило тепло из его тела.
Впервые его шаги по дорожке, усыпанной галькой, были совершенно бесшумны. Не прилагая к этому никаких усилий, он освоил походку, которая до сих пор не давалась даже наиболее искусным его самураям. Тело все осознало раньше ума, тем глубинным знанием, которое проникает в самую суть. И во внезапной вспышке озарения Сохаку узрел вероятного убийцу, о котором прежде никогда не думал.
Себя самого.
Если клан Окумити обречен – а это так и есть, – то его истинный долг заключается в том, чтобы спасти свою семью. Если Сохаку не сумеет стать вассалом другого господина, то и сам он, и его потомки будут уничтожены вместе с теми, кто сохранит верность древним клятвам. Сохаку прикинул различные варианты. Единственным господином, способным обеспечить безопасность в нынешние беспокойные времена, был сам сёгун. Или, точнее, окружающие его люди.
Сам нынешний сёгун, Иэмоти, – хилый четырнадцатилетний мальчишка. Если с кем и следовало устанавливать отношения, так это, несомненно, с Каваками, главой тайной полиции.
Но прежде чем сделать это, необходимо испытать своих людей. На кого из них можно положиться? Кого из них придется устранить? А как же его старые друзья, оставшиеся в Эдо, – Кудо и Сэйки? Нужно будет переговорить с ними при первой же возможности. Если они присоединятся к нему, вся затея станет намного безопаснее.
Если б клан по-прежнему возглавлял князь Киёри, Сохаку никогда и не подумал бы об измене. Но хитроумный старый воин мертв.
Сохаку видел будущее отчетливо, словно наяву. Сэйки и Кудо присоединятся к нему – или тоже умрут.
Следующий его шаг получился таким же тяжелым, как и прежде. Под сандалиями зашуршала галька. Но погрузившийся в размышления Сохаку ничего не слышал.
* * *
Налив чаю князю Гэндзи и Сигеру, Хидё поклонился и попятился к выходу. Ему не нравилась идея оставить своего князя наедине с Сигеру – особенно с вооруженным Сигеру. На самом деле, конечно, Сигеру справился бы с Гэндзи и голыми руками, так что мечи ничего не меняли. Хидё уже не в первый раз задумался над тем, как же называть поступки князя: легкомысленными и поспешными или блестящими и решительными. Всего за какой-нибудь час Сигеру разительно изменился. Он снова вел себя как тот великий наставник воинских искусств, каким был до того, как его обуяло безумие. Что послужило тому причиной? Насколько мог видеть Хидё, причина была всего одна: приехал князь Гэндзи и вернул Сигеру его мечи. Столь ограниченному человеку, как Хидё, трудно – практически невозможно – постичь, в чем же тут загвоздка. Единственное, на что хватало его сообразительности, это решить, кому именно он будет повиноваться – и повиноваться без лишних рассуждений. С момента смерти старого князя этот вопрос не шел у Хидё из головы. Кто на самом деле сейчас отвечает за благополучие клана? Управляющий Сэйки? Кудо, ведающий охраной? Сохаку, командир кавалерии? Или, может, все-таки молодой князь? Последнее казалось наименее вероятным. Конечно, Гэндзи – всего лишь номинальный глава клана. Однако же он с редкой непринужденностью общался с человеком, недавно прикончившим более десятка своих родичей. На первый взгляд, это вроде бы ни о чем еще не говорило. Но если хорошенько подумать, это могло говорить очень о многом. Если князь Гэндзи знает, что произойдет в будущем, значит, он ничем не рискует. Но если он и вправду это знает, значит, за ним и нужно следовать. Кто одолеет князя, наделенного даром предвидения?
– Задержись ненадолго, – сказал князь Гэндзи. Он указал на чашку.
Хидё низко поклонился, взял чашку с подноса и, не выпрямляясь, подождал, пока Гэндзи наполнит ее. Молодой самурай был потрясен. Князь собственноручно налил ему чаю! Подобной чести могли удостоиться лишь самые доверенные вассалы.
– Благодарю вас, господин.
– Во время поездки ты вел себя образцово, – сказал князь Гэндзи. – Мне понравилось твое мужество и искусство владения оружием. Но больше всего мне понравилась твоя решительность. В нынешние смутные времена самурай, который действует без колебаний, – воистину настоящий самурай.
– Я недостоин подобных похвал, – отозвался Хидё и снова поклонился. Но как ни скромны были его слова, в душе молодой самурай ощутил вспышку гордости.
– Не тебе возражать князю! – одернул его Сигеру. – Когда твой князь изволит говорить, твое дело – либо молчать, либо благодарить его, либо просить прощения, либо повиноваться. Все!
– Да, господин. Прошу простить мне мою неучтивость, князь Гэндзи. Мое место – на конюшне, а не рядом с вами.
Сигеру хлопнул рукой об пол с такой силой, что стены хижины содрогнулись.
– Я что тебе сказал? Благодарность, извинения, молчание, повиновение. Ты что, плохо слышишь? Никаких оправданий! Никогда не оправдывайся. Никогда! Понял?
– Да, господин.
Пристыженный Хидё прижался лбом к полу.
Князь Гэндзи рассмеялся:
– Ну зачем так официально, дядя? Мы сейчас – просто три товарища, которые пьют чай и обсуждают планы на будущее.
У входа в хижину прошуршали шаги.
– Господин, – раздался чей-то напряженный голос, – все ли у вас хорошо?
Похоже, к хижине прибежал целый отряд с мечами наизготовку.
– Да. А что у нас может быть плохо? Оставьте нас.
– Слушаюсь, господин.
Князь Гэндзи подождал, пока удаляющиеся шаги не затихнут вдалеке, и продолжил:
– Как я уже говорил, твои действия привели меня к определенной мысли.
Он смерил Хидё суровым взглядом и умолк. Князь молчал так долго, что Хидё уж начал думать: может, он должен что-то сказать? Но что – поблагодарить или извиниться? Хидё украдкой взглянул на Сигеру, надеясь получить какую-нибудь подсказку, но грозный дядя князя сидел недвижно, полуприкрыв глаза, словно погрузился в медитацию. Молодой самурай совсем уж было собрался поблагодарить господина, но тут князь Гэндзи заговорил снова, избавив Хидё от возможности совершить очередной грубый промах.
– Несомненно, до тебя доходили слухи о якобы свойственном мне даре предвидения.
– Да, господин.
– Ты не должен никому передавать того, что я тебе сейчас скажу.
– Да, господин.
– Это не слухи.
Хидё едва не поперхнулся холодным зимним воздухом. Он не мог вымолвить ни слова. В том, что князь Гэндзи мог провидеть будущее, не было ничего особенно потрясающего. Большинство людей было уверено, что этот дар присущ каждому князю Акаоки, и прежде Хидё разделял это мнение. Но его уверенность сильно поколебалась после того, как Сигеру отравил князя Киёри и сам впал в буйство. Разве мыслимо, чтобы человек предвидел подобную трагедию и не предотвратил ее? Но друг Хидё, Симода, предложил взглянуть на дело с другой стороны. Никто ведь не знал, что именно прозрел князь Киёри. Конечно, такое трудно вообразить, – но что, если все прочие варианты были еще хуже? И ведь бывали случаи, когда величайшие победы вырастали из ужаснейших бедствий. Вспомнить хотя бы историю основания княжества Акаока и то знамение с воробьями. Нет, Хидё потрясло иное. Князь посвятил его в величайшую тайну клана! Его, одного из самых незначительных своих вассалов!
Хидё был настолько ошеломлен, что даже звук собственного выдоха, когда он наконец-то сумел выдохнуть, показался ему оглушительно громким. Самурай склонился в земном поклоне.
– Князь Гэндзи, ваше доверие – огромная честь для меня. Я не подведу вас.
– Я знаю, Хидё, что ты меня не подведешь. Я видел твое будущее.
У Хидё голова пошла кругом – в прямом смысле слова. Лишь самообладание, выработанное за долгие годы занятий боевыми искусствами, удержало его от падения.
– Ты будешь верен мне до самой смерти, – сказал князь Гэндзи. – Поскольку я не знаю никого, кто более заслуживал бы доверия, я назначаю тебя главой своих телохранителей. Я объявлю об этом во всеуслышание после того, как мы с дядей обсудим еще некоторые вопросы. А ты пока что подумай, кого возьмешь в помощники. Они помогут тебе отобрать нужных людей.
Хидё едва не задохнулся от избытка чувств. В это опаснейшее из времен, когда не только судьба клана, но и судьба всего народа висела на волоске, князь выбрал его своим щитом – его, Хидё, гуляку, игрока, выпивоху! – выбрал среди множества вассалов, превосходящих Хидё и положением, и опытностью! Самурай не в силах был более сдерживаться. Слезы благодарности потекли по его лицу и закапали на циновку – громко, словно первые капли ливня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50