А результат-то один, не отвертишься. Никто ведь не хочет умирать и все без исключения это делают... Ладно, сейчас не до философии. Слушай меня внимательно... - Белла подалась вперед. - Мне кое-что известно. За Пальцева замуж я, как видишь, не пошла. Другую дорожку выбрала. Но удалось мне у него кое-что выведать. - Белла налила в бокал коньяка и словно воду, выпила до дна. - Задумали они пакость. Какую, не скажу. Но закручено лихо. Много будет жертв. Максим Горчаков в самый омут попал.
- Он с ними связываться не будет, - замотала головой Маргарита. - Ни за что.
- Не с ними. С Лионом Ласкером. Этого мыслителя альбертовские шустрилы со всех сторон окрутили. С таким сладить ничего не стоит - все равно, что с ребенком. Пойми, красивая, твоего ученого спасать надо, Белла пригвоздила гостью холодным острым взглядом, от которого у Маргариты по коже побежали мурашки и даже волосы на голове зашевелились.
- Господи! Что ж делать? - пролепетала она, каменея. Чашка выпала из рук, расколов блюдце, губы оледенели. - Господи, что делать?
- Уезжай. Уезжайте оба. Немедленно и подальше, - нахмурив брови скорее приказала, чем посоветовала Белла.
- Но ведь Ане предстоит операция... Я н-н-е... я не могу.
- Ей ты ни чем уже не поможешь. Уезжайте сегодня же. Жаль, но я тоже помочь не могу. Должна срочно покинуть столицу.
- На долго?
- Если скажу на сколько, ты и не поймешь, - скаля крупные зубы, ухмыльнулась Белла.
Маргарита в ужасе смотрела на бывшую подругу, на ее выпирающие клыки, раньше совсем не заметные, на косящие зеленые глаза, шальные и опасные. Смотрела и не узнавала.
Та поднялась, вытащила из кармана смятую бумажку - вроде листка из записной книжки и протянула Маргарите:
- Возьми. Здесь адресок на крайний случай. Если какие-то затруднения выйдут, там помогут.
- Кто?
- Неважно. Мои друзья.
На лестничной клетке, торопливо выпроваживая Маргариту, Белла шепнула вдогонку:
- Не поминай лихом, подруга!
Глава 13
Лион выезжал на кольцевую, когда его обогнал новенький "мерседес" и просигналил остановиться. К Ласкеру подошел и поздоровался солидный человек с лицом генерального прокурора, несущего ответственность за все безобразия текущей реальности. Это был уже знакомый ему куратор, прикрепленный Пальцевым для охраны эксперимента. Ласкера не интересовало, в какой "конторе" служил Анатолий Лаврентьевич - в ФСБ, службе президента или в ином охранительном "органе".
- Ну что, Лион Израилевич, - улыбнулся куратор Ласкеру. - Решили махнуть на природу? Погодка способствует. Но для одинокой прогулки вы у нас персона слишком важная. Не возражаете, если навяжусь в сопровождающие?
- Я должен переговорить с другом без свидетелей, - твердо заявил Ласкер, осознав вдруг со всей очевидностью, что никто его теперь на вольные просторы без "конвоя" не выпустит.
- Ну и говорите на здоровье. Подбросим до места, проследим за вашей безопасностью. У меня машина с кондиционером, идет легко, бесшумно. А "жигуленок" ваш наши ребята прямо к дому отпаркуют. - Анатолий Лаврентьевич любезно, но твердо придержал Ласкера под локоть.
В кураторском "мерседесе" находились еще двое - молчаливый субъект за рулем и рядом с ним - опасный Осинский, от присутствия которого на душе у Ласкера стало совсем мерзко.
На подступах к озеру, Лион предложил своим спутникам подождать его за холмом, ссылаясь на непролазную для автомобиля грязь. Они неожиданно легко согласились, что могло означать лишь наличие мощного подслушивающего устройства. Используя в полный голос весь свой бомжовый лексикон, Ласкер шагал к дому с оранжевой черепицей и молил провидение об одном - чтобы ни Макса, ни его подруги на месте не оказалось.
С утра Максим уехал в Андреаполь звонить Маргарите. Оказавшаяся дома тетка сообщила, что она пропадает в больнице у сестры и больше плакала, чем говорила. Но все же Максу удалось понять, что после встречи с профессором Маргарита намерена вернуться в деревню, а когда - сегодня или завтра это случиться - Леокадии было неведомо.
Максим напрягся, прислушиваясь к внутреннему голосу и тот нашептал, что ждать явления любимой надо каждую минуту. Ждать, концентрируя вокруг себя необходимые энергетические поля.
Он упорно колесил по тем улочкам, где бродил со своим батоном в тот майский вечер. Шел, думал о ней, представляя так четко ее шаги, ее ладони, закрывающие ему глаза, что не выдерживал и оглядывался. Следам шкандыбал, припадая на деревянную ногу известный ему дед. А из открытых в палисадники окон неслись телевизионные голоса:
" - Когда я спускалась в погреб за фасолью для Хустино, Игнасио напал на меня. Он...он... Я жду ребенка..."
" - Ты ответишь мне за Хулию, мерзавец!"
" - Убери свои грязные руки, подонок! Я убью себя, если ты хотя бы пальцем притронешься к отцу моего ребенка!"
Женщина вдохновенно рыдала, мужчины выясняли, по видимому, очень сложные взаимоотношения и говорили одним голосом, менявшимся от просто противного, до невыносимо мерзкого. С рыночных рядов торговок смыло к телеэкранам, городок погрузился в очередные мексиканские сновидения.
Сбербанк работал, хотя у явившейся из внутренних помещений дамы были дерзкие, заплаканные глаза - она еще отождествляла себя с рыдавшей сейчас в глубинах коридора Хулией. Но вместо того, что бы заявить, как и непокорная героиня телесериала об отказе делать аборт, подала клиенту его счет. И здесь было бы в самый раз залиться горючими слезами ему. От вырученных за продажу арбатской квартиры денег осталось на один, правда, весьма роскошный ужин.
- Счет закрываю, снимаю все! - сказал Максим с гусарской удалью. И подумал, что каникулы кончились, настала пора трудовой ответственной жизни. Только об этом думать лучше после, а пока - кутить.
В сумке Максима гремел сухой корм - главное собачье лакомство. Прятались упаковки сыров и колбас далекого европейского происхождения, любимые Маргаритой орешки, йогурты и даже симпатичный колючий ананас, прибывший в Андреаполь в фургончике с иными экзотическими фруктами. Он тратился щедро, но деньги еще оставались, мешали, словно пуповина, связывающая с прежним беззаботным бытием.
С независимым видом состоятельного покупателя Максим зашел в "Хозтовары", где приобрел давно желанную бошевскую дрель с кучей насадок и трехлитровую банку "Масла оливкового, девственного". И поспешил к автобусу, думая, что дома уже ждет разминувшаяся с ним Мргарита.
Асфальт у автобусной остановки был закидана банановой кожурой. Здесь расположился целый табор. Лица азиатской национальности. Узбеки? Татары? Казахи? Снявшиеся с насиженных мест беженцы. Жертвы очередного межнационального конфликта. Они всегда будут слепо ненавидеть тех, кто исковеркал их нехитрое бытие, лишил дома, родины - таких же марионеток в игре очень умных и совсем несентиментальных дяденек, таких же узбеков или казахов.
Совсем молоденькая девушка, сидя на ящике среди мокрых кустов кормил грудью дитя - крохотное, родившееся не кстати. Рядом с ней, опасливо озираясь на шлепавших в луже невыносимо грязных пацанов, приткнулась бритая, вымазанная зеленкой девочка, баюкая в пестрой юбке котенка. Оливковый загар, кожа туго обтягивает костяк, узкоглазые лица не выражали ничего, кроме покорности и неизбывной усталости. Максиму стало неловко за свое куркульское благополучие, за спрятанные в сумке лакомства и он отошел в укрытие ларьков, виня себя в чужих бедах.
"А ведь ты мог бы помочь всем этим людям. И миллионам других - сбитых с толку, затравленных. Ты делал аппарат думая только об этом", - нашептывал искушающий голос. " Отвяжись, чертяка! - шуганул искусителя Максим. Почему, ну почему я вообразил, что ответственен за всех, кому плохо? Потому что учился, читал хорошие книжки, возомнил себя личностью? Я такой же, как прадед, только мне больше повезло. Я не верил в коммунистические идеалы и не разочаровывался в них. Не расстреливал из именного нагана врагов революции, не оправдывал пролитую кровь светлым будущим для всего народа. Я живу в свободной стране. Меня не отправляют в ГУЛАГ как предателя родины торжествующие Гнусарии. Я молод, я волен быть самим собой. У меня есть ОНА".
Он думал о своем счастье в переполненном автобусе, и когда шагал по деревенской улице к знакомым холмам. Солнце появилось сразу - неожиданно яркое, теплое, и тут же вспомнилось, что еще середина августа, а вовсе не сумрачный октябрь. Засеребрились висящие среди кустов паутинки, потянуло грибной лесной свежестью, вспыхнули среди зелени огненные кисти рябины. И отовсюду с листвы посыпались капли, драгоценно сверкая на солнце.
На "камне размышлений" кто-то сидел.
- Ласик? Привет, рыжий чет! - опустив на траву тяжеленную сумку, Максим обнял друга и тут же увидел его глаза - тревожные, шальные. - Что стряслось? Маргарита?!
- При чем здесь она? Я из Москвы. По известному тебе вопросу.
- Пойдем в дом. За трапезой все и расскажешь.
- Извини, старик, заскочил на минуту. Дел по горло.
Ласкер скорчил страшную гримасу и показал глазами на дорогу. А потом изобразил пальцами крест вроде тюремной решетки. В школьные времена такой жест означал: сейчас я начну заливать, а ты помалкивай. Применялась "решетка" и в институтских компаниях. Тогда Максим опускал глаза, а Ласкер начинал разливаться соловьем, живописуя нечто запредельное. Максим увидел пристроившийся в тенечке под ветлами автомобиль, оценил предъявленный символ и согласился:
- Ладно, давай здесь посидим, если заходить не хочешь. Маргарита, наверно, уже вернулась, закормит тебя и поговорить не даст, - он опустился на камень, Лион присел рядом.
- Без обиняков перейду к делу. Ты помнишь, о чем мы тут летом дискутировали. Так вот, штуковина наша готова к работе. Нужен ты. Позарез. Срочно.
- Лион, я уже несколько раз посылал тебя с такими предложениями к чертям. Помнишь? - Максим пригляделся к обезьяньему лицу друга. Оно выразило одобрение - давай, мол, продолжай в том же духе.
- Но ведь задача интересная! Деньги большие обещают, - "уговаривал" Ласкер.
- А пошел ты... - Максим поднялся. - Если больше говорить не о чем прощай. - Он подхватил толстобрюхую сумку. - Я жену жду.
- Козел ты, Макс. Непробиваемый козел, - сказал Ласик с не подходящей к случаю нежностью. И поглядел в глаза друга долго и печально. Потом подмигнул, встал и не оборачиваясь зашагал к ждущему его автомобилю. Максим смотрел ему вслед с непонятной тревогой. И даже почувствовал вдруг, что вот и настал момент сражаться и защищать. С кем сражаться, кого защищать? Ласика, Маргариту? Но как не хочется углубляться в тревожные размышления, когда летний день цветет и благоухает во всем своем чрезмерном великолепии, когда за деревьями солнышком светится крыша собственного дома, а в нем ждет Маргарита!
Возможно, она ужу вернулась и сидит у окна, высматривая на дорожке между темными цыганскими сараями знакомую фигуру. Максим припустился с холма, шлепая по лужам, ощущая всеми потрохами, как подхватит ее на крыльце - легонькую, кутающую плечи в вязаную шаль, обвивающую его шею тонкими руками... И будет целовать, шепча горячо, невнятно о своем совершенно невероятном счастье...
Виляя хвостом у поворота стоял Лапа. Опустив голову, прижав уши, пес виновато косил агатовым глазом. На шее болтался огрызок веревки. Конечно, Макс, уезжая в город, привязал его к будке чисто символически, рассчитывая на собачье благоразумие. И кормежки оставил впрок.
- Стыдно, парень, ой, как стыдно... - Максим потрепал провинившегося сторожа по холке, отвязал обрывок поводка. И погрустнел - дом стоял пустой, с закрытой дверью и задернутыми занавесками. Ах, как защемило сердце, как перехватило дыхание... Где ты, девочка?
В комнатах было печально и тихо. Он насыпал Лапе корм и принялся лихорадочно готовиться к встрече: затопил печь, накрыл на стол, выставив в центр ананас и букет флокс из сада. Управился быстро, но так не услышал ее шагов на дорожке. Тогда вышел на крыльцо и сел, глядя на верхушку пригорка, где должна появиться ОНА. Лапа, успевший похрустеть лакомством, уселся рядом. Тщательно облизался и пару раз подвыл, выражая тем самым свою солидарность с тоской хозяина. Потом улегся, положив морду на колени Макса и навострив ухо в сторону тропинки.
Смеркалось, длинные тени потянулись от дома. Вода в озере подернулась свинцом. Стало пусто и зябко.
"Я же так сойду с ума. Надо заняться делом!" Максим бросился в дом, зажег лампу на письменном столе и застрочил ручкой по чистому листу. Скорее, скорее высказать то, что скопилось внутри за это громадное время разлуки. Говорить с ней, отгоняя все более крепнущий страх. Он торопился, ероша пятерней волосы и отбрасывая исписанные листы.
"Радость моя! Что бы ни делал, о чем бы не думал - я обращаюсь к тебе. В болезни и в здравии, в радости и в тоске - обращаюсь к тебе. Жду твоих шагов на тропинке и тороплюсь выговориться. Будто предстоит нечто решительное, опасное...
Пришел домой, а тебя нет. Пусто так, как никогда не бывало. Вокруг все твое - твой халатик, босоножки, шампунь. Твоя ваза, лампа, занавески. Твои облака над постелью, яблони за окном. Твой запах, вмятина на диване, где ты сидела с книгой, поджав ноги. Мне хочется обнюхивать твои следы, трепеща ноздрями и жмурясь от удовольствия... И вилять хвостом, глядя на летящую фею на твоем коврике. Это ты летишь, посеребренная лунным светом. Я узнал, узнал...
Должен признаться - тревога и страх навалились небывалые. Ты знаешь, какие глаза у потерявшихся в толпе собак. У меня такие же - больше смерти, больше всего, что можно вообразить ужасного, я боюсь потерять тебя.
Пишу, а ухо прислушивается. Вот сейчас зашуршат камешки, скрипнет крыльцо и распахнется дверь. Я схвачу тебя в охапку и буду бубнить в пахнущие дождем волосы: никогда! не отпущу никогда!..."
Звук приближающегося автомобиля послышался издалека. Максим выскочил на крыльцо. Мощный грифельный джип подкатил к дому. Из него неспешно выбрался мужчина в длинном темном плаще. С демонстративным наслаждением вдохнув свежий воздух, улыбнулся Максиму:
- Хозяин, мне дом Горчакова нужен. Не подскажете?
- Я Горчаков, - Максим придержал за ошейник изобразившего боевую готовность пса: - Свои, свои, Лапа.
Мужчина прищурился:
- Значит, я за вами приехал, - он протянул руку: - Анатолий Лаврентьевич. Вы сегодня как-то необдуманно беседовали с Лионом Ласкером. Резко, не по-товарищески. Не надо ничего объяснять. Бывает - погорячились. Гасите печь или что там у вас, водочку прячьте в холодильник и - в путь.
- Простите, с кем имею честь?
- Коллега Ласкера, лицо подчиненное. Я курирую ваш эксперимент, приставлен, так сказать, с охранительными целями. Получил распоряжение доставить вас, проследить безопасность, обеспечить завтрашний "концерт".
- У меня, как вы поняли, другие планы. Я вас не звал и никуда не поеду, - ощущая настороженность пса, тихо клокотавшего сдерживаемым рыком, Максим внутренне напрягся.
- Не желаете, как вижу, пойти на встречу. Х-м-м... - сунув руки в карманы, Анатолий покачался на каблуках надраенных ботинок. - И что же мы с вами в таком случае станем делать?
- Расстанемся без сожаления. Я жду жену.
- Маргариту Валдисовну? Так она у нас. И, представьте, тоже с нетерпением ждет супруга.
Максим обмер - нехорошие глаза были у человека в плаще - завравшиеся и жесткие. Прыгнуло и заколотилось сердце, а ладонь, державшая ошейник, вспотела.
- Никуда я не поеду. Я вам не верю, - отпустив Лапу, Максим нарочито медленно отвернулся и пошел в дом. Что бы не показать, как заняло дух и как застучала в висках встревоженная кровь.
- Максим Михалыч, - позвал гость. - Некрасиво получается. Может, придем к консенсусу? Подкупать я вас не стану. Предупредили - кристально честен. А вот обменчик-то можем произвести: мы вам любимую девушку. Вы отрабатываете положенное. Десять минут размышлений над головокружительной верхотуре! Не пыльное, между нами говоря, занятие. Я вот почти все время думаю - и все бесплатно.
Максим напрягся, но не обернулся. Шагнул в сени и захлопнул за собой дверь.
На улице раздались голоса. Максим увидел в окно, как из джипа выпрыгнули и двинулись к дому двое. Зарычав, ощерился Лапа. Он редко принимал чужих враждебно, проявляя виляющим хвостом готовность дружить и быть полезным всякому. Но тут почувствовал себя настоящей кавказской сторожевой, мелькнувшей в отдаленной наследственности. Чуть припадая на больную ногу, не раздумывая, пес ринулся защищать дом. Завидная, неколебимая собачья преданность!
Максим не понял, что произошло - два хлопка следовали один за другим, Лапа упал возле крепкого блондина, державшего оружие. Когда Максим подбежал к своему псу, ощеренная пасть с молодыми белыми клыками закрылась. Пес попытался улыбнуться и даже чуть дернул хвостом. На песке под черным боком алело влажное пятно. Опустившись на колени, Максим приподнял голову пса, заглянул в гаснущие глаза:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64