этой отсталостью пользуются наши враги.
Было уже поздно, когда Вернер вышел к Амуру. После душной и напряженной тесноты зала Амур освежил свободной массой холодного, свежего воздуха. Трещал лед. Привыкнув к темноте, Вернер стал различать медленное движение взломанного, вздыбленного льда. Льдины, как живые существа, лезли вперед и вставали дыбом, наполняя весь простор реки треском и скрежетом. Ледоход уже начался где-то дальше, выше по реке, и лед напирал, давил, подгонял еще не тронувшиеся поля. Непривычно сутулясь, засунув руки глубоко в карманы кожаного пальто, Вернер шагал по берегу, глядя кругом с грустным вниманием.
Сколько раз он проходил здесь упругой, четкой походкой, каждым движением тела ощущая силу, уверенность и прочность всей организации своей жизни! Именно – организации. Он привык (и любил в себе эту привычку) подчинять обдуманному плану и твердым принципам свою жизнь. Утренняя прогулка была зарядкой здоровья, подготовкой нервов и мозга к рабочему дню. Вечером он тоже всегда возвращался домой пешком, не спеша – освежение головы, подготовка здорового, крепкого сна. Он не позволял себе опаздывать на работу, ограничивал часы заседаний и разговоров, запрещал курить в кабинете, вводил во всем порядок и четкость – гигиена труда, охрана нервов и мозга. Никто из сотрудников не видел его раздраженным или взволнованным: раздражение и волнение – элементы эмоциональные, а эмоциям не место в работе. Они подавлялись им, загонялись внутрь. Он умел тренировать свои нервы и добился того, что во всех трудных случаях владел собою и демонстрировал выдержку и бесстрастность. Сознание своего превосходства и демонстрирование его казались ему неизбежными и нужными. Не полубог, нет! не сверхчеловек, нет! – но руководитель, на голову выше других, авторитет безусловный и непоколебимый.
Что же случилось? Он слишком поверил в себя? Он отдался честолюбию? Забыл о самокритике?
Вернер привычно чуть-чуть усмехнулся, но усмешка была неискренняя. Да, самокритика. Вот она какая – беспощадная и хозяйственная, жестокая и заботливая. Он считал себя хозяином, но хозяевами оказались они – эти Пети, Кати, Андрюши, Сережки.
«Отрыв от масс». Ему никогда не приходило в голову, что они, эти люди, так важны и необходимы лично для него. А сегодня они его учили. Учили так, как Каплан, объясняя ему его же ошибки, и так, как большинство, – забыв о нем ради вопросов сегодняшней борьбы, которую они поведут уже без него.
– Вернер, подождите!
Он с удивлением увидел Клару. Она взяла его под руку, и они пошли рядом, не разговаривая.
Он попробовал заговорить.
– Не надо, – сказала она, – отдохнем. Неужели нельзя просто помолчать, подышать ветром с Амура, подумать о будущем?
Они шли под руку молча, каждый со своими мыслями. Расставаясь у лестницы в темном коридоре, он снова хотел заговорить.
– Не надо, Вернер, – почти умоляющим голосом остановила его Клара. – Сейчас еще рано говорить, Подумайте еще. Я так хочу, чтобы вы поняли до конца.
– Я уже понял, – просто сказал он.
– Я так хочу вам добра и успеха, – быстро сказала она и ушла.
Ее суровая дружба не могла вытеснить горечи краха, пережитого им. Но она смягчила горечь, как глоток воды.
31
Новый начальник принимал стройку. Звали его Сергей Петрович Драченов. Он был широкий и грузный человек, с большой головой и мясистым розовым лицом, с мощным басом, с волосатыми грубыми руками, с хитрой усмешкой, блуждавшей где-то около рта и глаз, не выступая полностью, но все-таки присутствуя и приятно смягчая лицо. Он приехал с женой и тремя детьми, со всякой домашней утварью, с мебелью и охотничьей собакой. Было видно, что приехал он солидно, надолго и прочно. И стройку он принимал как-то солидно, не торопясь, обстоятельно.
В первый же день он сказал Гранатову:
– Как тебя звать-то? Алексей Андреевич? Так вот, Алексей Андреевич, я бы тебя снял, прямо говорю, снял бы без долгого разговора за снабжение. А не снимаю потому, – говорят, ты за последние месяцы здорово себя показал, и для преемственности нужно, и Вернер тебя выгораживает. Так что оставайся, но работай, дружок, иначе шкуру спущу.
Он картавил; его картавость так же смягчала раскаты его голоса, как блуждающая усмешка – грубость лица. Сергею Викентьевичу он сказал так:
– Вы человек знающий, коммунист. А организатор, говорят, плохой. Я вам, голубчик, изо всех сил помогу. Может быть, у нас с вами получится хорошо. Я вас подкреплю, но и вы меня подкрепите – знаний у меня для этого дела недостаточно.
Он уволил без слов Кочанера и «Амурского крокодила». По совету Круглова он вызвал Соню Исакову и предложил ей работать его секретарем.
– Ой, нет! – воскликнула Соня. – Я совсем не умею… Я никак, никак не смогу…
– Ай-ай-ай! – загрохотал Сергей Петрович. – Комсомолка испугалась: не может, не умеет. Тебя разве этому в комсомоле учили?
Соня оробела, но улыбнулась. Ей нравился новый начальник.
– Если не сможешь писать бюрократические писульки – не беда. Суть дела поймешь – напишешь как-нибудь, и ладно. По крайней мере меньше писанины будет. А нужна ты мне вот для чего – чтобы бюрократизмом у меня не пахло. Всех принимать не могу и не буду. На то у меня целый аппарат есть. А твое дело – спроси, направь, проверь, проследи, добились ли чего надо. Сама помоги, чтобы добились. Ежели, к примеру, послала посетителя к Гранатову, спроси потом – ну как? А не вышло толку, тащи ко мне того и другого. У тебя муж кто?
– Шофер.
– И еще кто? Ты не скромничай, я ведь знаю, стихи пишет. Поэт. Так вот имей в виду: если сама забюрократишься, заставлю его про тебя стихи сочинять – эпиграммы, что ли, называются. Заставлю и повешу над твоим столом – пусть все читают. Согласна?
– Да, – с удовольствием согласилась Соня.
Соня начала работать и на второй день попала в переделку. Сергей Петрович повез ее, Гранатова и Сергея Викентьевича по стройке.
– Возьми большой блокнот, будешь все записывать, – сказал он Соне.
Подали машину. Гранатов уверял, что на машине не проедешь, дороги не позволят.
– Это ты настроил такие дороги, что ездить нельзя? – спросил Сергей Петрович. – Не ты? Ну, все одно. Поедем, проверим. А ты, Соня, запиши, где надо дороги чинить, сегодня же приказ дам. Чтобы в три дня было! Грузовики у вас из ремонта не выходят, а дороги чинить не додумались?
Дороги были ужасны. Дважды машина буксовала в густой грязи. И все вылезали раскачивать и толкать машину. Облепленные до колен грязью, они приехали к стройке жилых домов, но подъехать вплотную не могли, так как дорога была занята застрявшими в грязи грузовиками.
– Запиши, Соня! – бросил Сергей Петрович и устремился на стройку каменного дома.
Его окружили. Прораб Солодков с планом в руке начал объяснять, какой будет дом. Но Сергей Петрович вдруг, ничего не сказав, побежал по лесам туда, где работали каменщики.
Каменщики работали на высоте трех-четырех метров на кладке внутренней стены. Кирпичи были подвезены на другую, внешнюю стену. Молодой парень стоял на внешней стене и бросал кирпич за кирпичом, а другой – кладчик – ловил их с акробатической ловкостью и укладывал.
Сергей Петрович стоял и наблюдал, сопя носом. Подошел Солодков. Он заговорил, продолжая объяснения, и тогда Сергей Петрович вдруг закричал:
– Это что за гимнастика? Может быть, вы не прораб, а инструктор по легкой атлетике? Может быть, вас целесообразнее передать в бюро физкультуры или прямо под суд? Соня, запиши!
Каменщики смеялись и подмигивали Соне.
А Сергей Петрович уже действовал: заставил раздобыть доски, сам сколачивал лоток и тихо, чтобы не дошло до Сониных ушей, ругался. Потом он беседовал с рабочими, подхватывал их замечания и на лету бросал Соне: «Запиши!» Тут же, на месте, отдавая распоряжения, как устранить недостатки, опять бросал Соне: «Запиши, через три дня проверю. Все записывай!»
Солодков, сразу осунувшийся, тоже записывал. Когда они уезжали, Сергей Петрович сказал ему:
– Я, голубчик, для пользы дела, а не в порядке угрозы, но если еще раз увижу такое безобразие – отдам под суд, и не обижайся.
В машине он обратился к Соне:
– Записала? Все записывай, и мне потом листочек – для проверки. Не сделают – шкуру спущу.
На стройке другого дома он залюбовался работой штукатура Бессонова. Он подошел к стене, приблизил лицо к самой штукатурке, чтобы лучше увидеть ее гладкую поверхность, понимающим взглядом поглядел на работающие руки Вальки и сказал:
– Хорошо.
Вальке было приятно, но он не был склонен благоволить к начальству, пока не убедится в том, что начальство того стоит, и ответил сдержанно:
– Сергей Миронович Киров смотрел – и то одобрил.
– Вот как? – с удовольствием откликнулся Сергей Петрович. – Ленинградец, значит?
Валька кивнул.
– А я с ним в Баку работал, – сообщил Сергей Петрович. – Век не забуду.
Валька сочувственно смотрел на него. Ему нравилось, что Драченов знает Кирова и что он сразу понял, как хороша Валькина работа.
А Сергей Петрович уже расспрашивал о неполадках, и Вальке вспомнился такой же вопрос Кирова, и на сердце стало тепло.
Он рассказал все, что мог, об организации работы, о подвозе материала, о неразберихе в планах, о плохой подготовке кадров.
– Сами судите, – сказал он, – специалистов нехватка, а мы работаем с растопыренными пальцами, удержать не умеем.
– Вот-вот, именно с растопыренными пальцами.
Драченов обернулся к Сергею Викентьевичу и Гранатову:
– Слышите? Это он о вас! – и снова к Вальке: – Ну, а что надо сделать? Исправить как?
– Так, сразу, не скажешь, подумать надо.
– Подумай. Хотя надо было и раньше подумать – комсомолец ведь, а? Ну-ну. Поручаю тебе – обмозгуй, с приятелями обсуди. Потом ко мне придешь. Два дня хватит? Соня, запиши: послезавтра к восьми часам вечера. Сговорились?
– Сговорились.
– Если приятели толковые, приходи с приятелями.
На лесозаводе Сергей Петрович собрал вокруг себя рабочих и провел летучее производственное совещание.
Директор лесозавода, вялый и растерянно озирающийся человек, явно расстроился оттого, что ему приходится говорить с новым начальником в таком большом окружении. На неприятные вопросы он отвечал уклончиво:
– Я вам потом доложу… Я потом покажу вам.
– Да вы чего мнетесь? Говорите при рабочем классе, не бойтесь. С такими ребятами, как эти, говорить веселее. Они и поправят, и укажут, и совет дадут. Говорите, не стесняйтесь.
Директор мялся, отвечал отрывисто.
– Ну ладно, потом так потом, – буркнул Сергей Петрович и больше ни к кому не обращался.
Вместе с рабочими он пошел на горку, куда по рельсам лебедкой втягивали бревна. Его познакомили с Семой Альтшулером, автором этой примитивной механизации.
– А ведь этого еще мало? – спросил его Сергей Петрович.
– И как еще мало! – подхватил Сема. – Я уже два раза предлагал. Вы посмотрите свежими глазами, и вы придете в ужас. Вот мы тащили бревна вручную на биржу, а тащить в гору сорок – пятьдесят метров. Потом я предложил лебедку и рельсы. Бремсберг – так называется эта штука. Ну, а дальше? Вот сейчас подъем воды, бревна не так далеко. Но вы знаете, что такое Силинка? Это коварнейшее озеро! Пройдет весна – вода спадет, и мы будем тащить бревна издалека, потогонным способом. Я уже дважды предлагал прорывать канал к самому бремсбергу, – вы думаете, это трудно? Я ручаюсь за всех парней. Объявить небольшой аврал – и все будут рыть канал, как черти, и канал будет готов, и бревна будут рядом, тут как тут – зацепил багром и тащи.
– Пойдемте со мной, товарищ Альтшулер, – сказал Сергей Петрович, уходя в контору лесозавода.
В тот же день приказом был освобожден от работы директор лесозавода, на его место назначен молодой инженер-коммунист Федотов, а помощником директора выдвинут комсомолец Сема Альтшулер.
– Значит, канал будет, – сказал Сема, узнав о назначении.
– Думай дальше, – сказал ему Сергей Петрович. – Это еще начало. Для тебя дело чести. Ну, да тебя учить не надо. Работай, дружок, покажи, что может сделать умная комсомольская голова.
– Покажу.
– Запиши, Соня. Через месяц мы с него спросим, что он надумал.
Машина начальника, пыхтя и разбрызгивая грязь, до ночи моталась по площадке. Сергея Викентьевича растрясло до тошноты. Он был бледен и огорчен, потому что Драченов все чаще и чаще поворачивался к нему с милой усмешкой: «Это ведь о вас, а?»
Гранатов был подтянут и спокоен; он не стеснялся выражать свое восхищение методом работы нового начальника. Соня исписала почти весь блокнот и еле передвигала ноги от усталости.
А Драченов бодро носил свое грузное тело, усмехался, иронизировал, ругался, отдавал приказы, диктовал Соне заметки для памяти, бегал, лазил, расспрашивал, снова ругался.
К концу дня они добрались до участка работ, условно называемого «доки». Доков еще не было, была разворошенная земля с начатыми котлованами, залитыми грязной водой, горсточка рабочих-комсомольцев, два инженера и руководитель участка – инженер Путин (тот самый пожилой инженер, который со слезами жаловался Круглову, что моется у плевальничка).
Драченов вызвал всех троих инженеров. Один из них, Костько, горящими от ожидания глазами впился в нового начальника.
– Наколбасили тут много, – сказал Сергей Петрович, – фундаментов позакладывали, денег натратили. Точка! Больше этого не будет. До лета основная рабочая сила будет работать на жилье и на подсобных. Второстепенные объекты консервирую. А вот доки с завтрашнего дня – на полный ход. Рабочую силу надо – подбавлю. Материалы – дам. Все, что надо, – дам. Только лишнего не просите, я не дурак, разберусь сам. У вас план – сорок процентов, к концу мая – полное выполнение месячного плана. Есть такое дело?
Инженер Путин начал длинно объяснять, что требование чрезмерно, что есть обстоятельства…
– Какие? – озабоченно спросил Сергей Петрович и сел, готовясь слушать.
Путин запутанно объяснял, волнуясь и сердясь. Костько, дрожа от нетерпения, все порывался вмешаться, но сдерживался.
– А он у вас кто? – без видимой связи с темой беседы спросил Драченов, кивнув на Костько.
– Прораб. Инженер Костько. Молодой специалист из Ростова.
– Так, так. Ну, я вас слушаю дальше.
Путин продолжал доказывать и возражать. Драченов снова поглядел на Костько:
– А ваше мнение, товарищ Костько?
И, не дослушав, спросил, какое у него образование, опыт, стаж работы. Молодые горящие глаза Костько ему нравились. И Костько считал, что требование Драченова выполнимо и желанно, что все рабочие с энтузиазмом подхватят его, что все технические препятствия можно устранить.
– Так, так, – пробормотал Драченов и вдруг прямо сказал:
– Так что, товарищ Путин, мои слова считайте приказом. Ваши возражения я выслушал и считаю их неосновательными. Напрягитесь – и сделайте. А без напряжения здесь сейчас ничего не выйдет.
Путин покраснел, презрительно скривился, выдавил из себя:
– Ваш приказ есть приказ. Но я заявляю, я предупреждаю, что при таких требованиях… при таком положении… при таких темпах… я… я просто не могу работать.
– Не можете? – задумчиво переспросил Драченов и помолчал. Взволнованное, оживленное лицо Костько снова попалось ему на глаза. – Нет, отчего же, сможете, – сказал он, – я не буду вас насиловать. Я вам дам работу поменьше, поскромнее. Ну, скажем, прорабом, а начальником участка посажу другого, который сможет работать при таких требованиях и темпах. Ну, хотя бы… ну, хотя бы прораба Костько. Он сможет. И вам будет легче, спокойнее… Так, небольшая внутренняя перестановка…
Путин вспыхнул, потом побледнел, потом снова залился краской.
А Сергей Петрович уже беседовал с Костько:
– Начинайте учиться с этой минуты, – вам, конечно, еще многого не хватает для такой крупной работы, верно? В течение первого месяца можете приходить ко мне в любое время и по любому вопросу вне всякой очереди (Соня, запомни!). Сергей Викентьевич тоже не откажется учить вас, помогать вам. Помощь будет любая и конкретная: материалами, консультацией, людьми. Но приказываю вам – работать лучше вашего предшественника. И через декаду план должен перевыполняться.
– Есть работать лучше, – сверкнув глазами и юношески розовея, по-военному ответил Костько. И непривычное ощущение своей полезности, самостоятельности, в то же время полной зависимости от приказывающего ему, симпатичного и немного страшного начальника охватило его.
– Вот-вот… Да вы ведь самолюбивый черт, вы же на стену полезете, лишь бы сделать!
Сергей Петрович изучающе поглядел в молодое, счастливое, озабоченное лицо.
– Учитесь, учитесь, голубчик. Через пять лет на мое место сядете, – сказал он не то грустно, не то ласково и пожал руку Костько своей большой запыленной рукой.
– Это для подначки, – сказал он Гранатову и Сергею Викентьевичу, когда они сели в машину. – Но через десять лет он всех нас обскачет. Вот увидите. Хватка у него моя… Но молодость!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Было уже поздно, когда Вернер вышел к Амуру. После душной и напряженной тесноты зала Амур освежил свободной массой холодного, свежего воздуха. Трещал лед. Привыкнув к темноте, Вернер стал различать медленное движение взломанного, вздыбленного льда. Льдины, как живые существа, лезли вперед и вставали дыбом, наполняя весь простор реки треском и скрежетом. Ледоход уже начался где-то дальше, выше по реке, и лед напирал, давил, подгонял еще не тронувшиеся поля. Непривычно сутулясь, засунув руки глубоко в карманы кожаного пальто, Вернер шагал по берегу, глядя кругом с грустным вниманием.
Сколько раз он проходил здесь упругой, четкой походкой, каждым движением тела ощущая силу, уверенность и прочность всей организации своей жизни! Именно – организации. Он привык (и любил в себе эту привычку) подчинять обдуманному плану и твердым принципам свою жизнь. Утренняя прогулка была зарядкой здоровья, подготовкой нервов и мозга к рабочему дню. Вечером он тоже всегда возвращался домой пешком, не спеша – освежение головы, подготовка здорового, крепкого сна. Он не позволял себе опаздывать на работу, ограничивал часы заседаний и разговоров, запрещал курить в кабинете, вводил во всем порядок и четкость – гигиена труда, охрана нервов и мозга. Никто из сотрудников не видел его раздраженным или взволнованным: раздражение и волнение – элементы эмоциональные, а эмоциям не место в работе. Они подавлялись им, загонялись внутрь. Он умел тренировать свои нервы и добился того, что во всех трудных случаях владел собою и демонстрировал выдержку и бесстрастность. Сознание своего превосходства и демонстрирование его казались ему неизбежными и нужными. Не полубог, нет! не сверхчеловек, нет! – но руководитель, на голову выше других, авторитет безусловный и непоколебимый.
Что же случилось? Он слишком поверил в себя? Он отдался честолюбию? Забыл о самокритике?
Вернер привычно чуть-чуть усмехнулся, но усмешка была неискренняя. Да, самокритика. Вот она какая – беспощадная и хозяйственная, жестокая и заботливая. Он считал себя хозяином, но хозяевами оказались они – эти Пети, Кати, Андрюши, Сережки.
«Отрыв от масс». Ему никогда не приходило в голову, что они, эти люди, так важны и необходимы лично для него. А сегодня они его учили. Учили так, как Каплан, объясняя ему его же ошибки, и так, как большинство, – забыв о нем ради вопросов сегодняшней борьбы, которую они поведут уже без него.
– Вернер, подождите!
Он с удивлением увидел Клару. Она взяла его под руку, и они пошли рядом, не разговаривая.
Он попробовал заговорить.
– Не надо, – сказала она, – отдохнем. Неужели нельзя просто помолчать, подышать ветром с Амура, подумать о будущем?
Они шли под руку молча, каждый со своими мыслями. Расставаясь у лестницы в темном коридоре, он снова хотел заговорить.
– Не надо, Вернер, – почти умоляющим голосом остановила его Клара. – Сейчас еще рано говорить, Подумайте еще. Я так хочу, чтобы вы поняли до конца.
– Я уже понял, – просто сказал он.
– Я так хочу вам добра и успеха, – быстро сказала она и ушла.
Ее суровая дружба не могла вытеснить горечи краха, пережитого им. Но она смягчила горечь, как глоток воды.
31
Новый начальник принимал стройку. Звали его Сергей Петрович Драченов. Он был широкий и грузный человек, с большой головой и мясистым розовым лицом, с мощным басом, с волосатыми грубыми руками, с хитрой усмешкой, блуждавшей где-то около рта и глаз, не выступая полностью, но все-таки присутствуя и приятно смягчая лицо. Он приехал с женой и тремя детьми, со всякой домашней утварью, с мебелью и охотничьей собакой. Было видно, что приехал он солидно, надолго и прочно. И стройку он принимал как-то солидно, не торопясь, обстоятельно.
В первый же день он сказал Гранатову:
– Как тебя звать-то? Алексей Андреевич? Так вот, Алексей Андреевич, я бы тебя снял, прямо говорю, снял бы без долгого разговора за снабжение. А не снимаю потому, – говорят, ты за последние месяцы здорово себя показал, и для преемственности нужно, и Вернер тебя выгораживает. Так что оставайся, но работай, дружок, иначе шкуру спущу.
Он картавил; его картавость так же смягчала раскаты его голоса, как блуждающая усмешка – грубость лица. Сергею Викентьевичу он сказал так:
– Вы человек знающий, коммунист. А организатор, говорят, плохой. Я вам, голубчик, изо всех сил помогу. Может быть, у нас с вами получится хорошо. Я вас подкреплю, но и вы меня подкрепите – знаний у меня для этого дела недостаточно.
Он уволил без слов Кочанера и «Амурского крокодила». По совету Круглова он вызвал Соню Исакову и предложил ей работать его секретарем.
– Ой, нет! – воскликнула Соня. – Я совсем не умею… Я никак, никак не смогу…
– Ай-ай-ай! – загрохотал Сергей Петрович. – Комсомолка испугалась: не может, не умеет. Тебя разве этому в комсомоле учили?
Соня оробела, но улыбнулась. Ей нравился новый начальник.
– Если не сможешь писать бюрократические писульки – не беда. Суть дела поймешь – напишешь как-нибудь, и ладно. По крайней мере меньше писанины будет. А нужна ты мне вот для чего – чтобы бюрократизмом у меня не пахло. Всех принимать не могу и не буду. На то у меня целый аппарат есть. А твое дело – спроси, направь, проверь, проследи, добились ли чего надо. Сама помоги, чтобы добились. Ежели, к примеру, послала посетителя к Гранатову, спроси потом – ну как? А не вышло толку, тащи ко мне того и другого. У тебя муж кто?
– Шофер.
– И еще кто? Ты не скромничай, я ведь знаю, стихи пишет. Поэт. Так вот имей в виду: если сама забюрократишься, заставлю его про тебя стихи сочинять – эпиграммы, что ли, называются. Заставлю и повешу над твоим столом – пусть все читают. Согласна?
– Да, – с удовольствием согласилась Соня.
Соня начала работать и на второй день попала в переделку. Сергей Петрович повез ее, Гранатова и Сергея Викентьевича по стройке.
– Возьми большой блокнот, будешь все записывать, – сказал он Соне.
Подали машину. Гранатов уверял, что на машине не проедешь, дороги не позволят.
– Это ты настроил такие дороги, что ездить нельзя? – спросил Сергей Петрович. – Не ты? Ну, все одно. Поедем, проверим. А ты, Соня, запиши, где надо дороги чинить, сегодня же приказ дам. Чтобы в три дня было! Грузовики у вас из ремонта не выходят, а дороги чинить не додумались?
Дороги были ужасны. Дважды машина буксовала в густой грязи. И все вылезали раскачивать и толкать машину. Облепленные до колен грязью, они приехали к стройке жилых домов, но подъехать вплотную не могли, так как дорога была занята застрявшими в грязи грузовиками.
– Запиши, Соня! – бросил Сергей Петрович и устремился на стройку каменного дома.
Его окружили. Прораб Солодков с планом в руке начал объяснять, какой будет дом. Но Сергей Петрович вдруг, ничего не сказав, побежал по лесам туда, где работали каменщики.
Каменщики работали на высоте трех-четырех метров на кладке внутренней стены. Кирпичи были подвезены на другую, внешнюю стену. Молодой парень стоял на внешней стене и бросал кирпич за кирпичом, а другой – кладчик – ловил их с акробатической ловкостью и укладывал.
Сергей Петрович стоял и наблюдал, сопя носом. Подошел Солодков. Он заговорил, продолжая объяснения, и тогда Сергей Петрович вдруг закричал:
– Это что за гимнастика? Может быть, вы не прораб, а инструктор по легкой атлетике? Может быть, вас целесообразнее передать в бюро физкультуры или прямо под суд? Соня, запиши!
Каменщики смеялись и подмигивали Соне.
А Сергей Петрович уже действовал: заставил раздобыть доски, сам сколачивал лоток и тихо, чтобы не дошло до Сониных ушей, ругался. Потом он беседовал с рабочими, подхватывал их замечания и на лету бросал Соне: «Запиши!» Тут же, на месте, отдавая распоряжения, как устранить недостатки, опять бросал Соне: «Запиши, через три дня проверю. Все записывай!»
Солодков, сразу осунувшийся, тоже записывал. Когда они уезжали, Сергей Петрович сказал ему:
– Я, голубчик, для пользы дела, а не в порядке угрозы, но если еще раз увижу такое безобразие – отдам под суд, и не обижайся.
В машине он обратился к Соне:
– Записала? Все записывай, и мне потом листочек – для проверки. Не сделают – шкуру спущу.
На стройке другого дома он залюбовался работой штукатура Бессонова. Он подошел к стене, приблизил лицо к самой штукатурке, чтобы лучше увидеть ее гладкую поверхность, понимающим взглядом поглядел на работающие руки Вальки и сказал:
– Хорошо.
Вальке было приятно, но он не был склонен благоволить к начальству, пока не убедится в том, что начальство того стоит, и ответил сдержанно:
– Сергей Миронович Киров смотрел – и то одобрил.
– Вот как? – с удовольствием откликнулся Сергей Петрович. – Ленинградец, значит?
Валька кивнул.
– А я с ним в Баку работал, – сообщил Сергей Петрович. – Век не забуду.
Валька сочувственно смотрел на него. Ему нравилось, что Драченов знает Кирова и что он сразу понял, как хороша Валькина работа.
А Сергей Петрович уже расспрашивал о неполадках, и Вальке вспомнился такой же вопрос Кирова, и на сердце стало тепло.
Он рассказал все, что мог, об организации работы, о подвозе материала, о неразберихе в планах, о плохой подготовке кадров.
– Сами судите, – сказал он, – специалистов нехватка, а мы работаем с растопыренными пальцами, удержать не умеем.
– Вот-вот, именно с растопыренными пальцами.
Драченов обернулся к Сергею Викентьевичу и Гранатову:
– Слышите? Это он о вас! – и снова к Вальке: – Ну, а что надо сделать? Исправить как?
– Так, сразу, не скажешь, подумать надо.
– Подумай. Хотя надо было и раньше подумать – комсомолец ведь, а? Ну-ну. Поручаю тебе – обмозгуй, с приятелями обсуди. Потом ко мне придешь. Два дня хватит? Соня, запиши: послезавтра к восьми часам вечера. Сговорились?
– Сговорились.
– Если приятели толковые, приходи с приятелями.
На лесозаводе Сергей Петрович собрал вокруг себя рабочих и провел летучее производственное совещание.
Директор лесозавода, вялый и растерянно озирающийся человек, явно расстроился оттого, что ему приходится говорить с новым начальником в таком большом окружении. На неприятные вопросы он отвечал уклончиво:
– Я вам потом доложу… Я потом покажу вам.
– Да вы чего мнетесь? Говорите при рабочем классе, не бойтесь. С такими ребятами, как эти, говорить веселее. Они и поправят, и укажут, и совет дадут. Говорите, не стесняйтесь.
Директор мялся, отвечал отрывисто.
– Ну ладно, потом так потом, – буркнул Сергей Петрович и больше ни к кому не обращался.
Вместе с рабочими он пошел на горку, куда по рельсам лебедкой втягивали бревна. Его познакомили с Семой Альтшулером, автором этой примитивной механизации.
– А ведь этого еще мало? – спросил его Сергей Петрович.
– И как еще мало! – подхватил Сема. – Я уже два раза предлагал. Вы посмотрите свежими глазами, и вы придете в ужас. Вот мы тащили бревна вручную на биржу, а тащить в гору сорок – пятьдесят метров. Потом я предложил лебедку и рельсы. Бремсберг – так называется эта штука. Ну, а дальше? Вот сейчас подъем воды, бревна не так далеко. Но вы знаете, что такое Силинка? Это коварнейшее озеро! Пройдет весна – вода спадет, и мы будем тащить бревна издалека, потогонным способом. Я уже дважды предлагал прорывать канал к самому бремсбергу, – вы думаете, это трудно? Я ручаюсь за всех парней. Объявить небольшой аврал – и все будут рыть канал, как черти, и канал будет готов, и бревна будут рядом, тут как тут – зацепил багром и тащи.
– Пойдемте со мной, товарищ Альтшулер, – сказал Сергей Петрович, уходя в контору лесозавода.
В тот же день приказом был освобожден от работы директор лесозавода, на его место назначен молодой инженер-коммунист Федотов, а помощником директора выдвинут комсомолец Сема Альтшулер.
– Значит, канал будет, – сказал Сема, узнав о назначении.
– Думай дальше, – сказал ему Сергей Петрович. – Это еще начало. Для тебя дело чести. Ну, да тебя учить не надо. Работай, дружок, покажи, что может сделать умная комсомольская голова.
– Покажу.
– Запиши, Соня. Через месяц мы с него спросим, что он надумал.
Машина начальника, пыхтя и разбрызгивая грязь, до ночи моталась по площадке. Сергея Викентьевича растрясло до тошноты. Он был бледен и огорчен, потому что Драченов все чаще и чаще поворачивался к нему с милой усмешкой: «Это ведь о вас, а?»
Гранатов был подтянут и спокоен; он не стеснялся выражать свое восхищение методом работы нового начальника. Соня исписала почти весь блокнот и еле передвигала ноги от усталости.
А Драченов бодро носил свое грузное тело, усмехался, иронизировал, ругался, отдавал приказы, диктовал Соне заметки для памяти, бегал, лазил, расспрашивал, снова ругался.
К концу дня они добрались до участка работ, условно называемого «доки». Доков еще не было, была разворошенная земля с начатыми котлованами, залитыми грязной водой, горсточка рабочих-комсомольцев, два инженера и руководитель участка – инженер Путин (тот самый пожилой инженер, который со слезами жаловался Круглову, что моется у плевальничка).
Драченов вызвал всех троих инженеров. Один из них, Костько, горящими от ожидания глазами впился в нового начальника.
– Наколбасили тут много, – сказал Сергей Петрович, – фундаментов позакладывали, денег натратили. Точка! Больше этого не будет. До лета основная рабочая сила будет работать на жилье и на подсобных. Второстепенные объекты консервирую. А вот доки с завтрашнего дня – на полный ход. Рабочую силу надо – подбавлю. Материалы – дам. Все, что надо, – дам. Только лишнего не просите, я не дурак, разберусь сам. У вас план – сорок процентов, к концу мая – полное выполнение месячного плана. Есть такое дело?
Инженер Путин начал длинно объяснять, что требование чрезмерно, что есть обстоятельства…
– Какие? – озабоченно спросил Сергей Петрович и сел, готовясь слушать.
Путин запутанно объяснял, волнуясь и сердясь. Костько, дрожа от нетерпения, все порывался вмешаться, но сдерживался.
– А он у вас кто? – без видимой связи с темой беседы спросил Драченов, кивнув на Костько.
– Прораб. Инженер Костько. Молодой специалист из Ростова.
– Так, так. Ну, я вас слушаю дальше.
Путин продолжал доказывать и возражать. Драченов снова поглядел на Костько:
– А ваше мнение, товарищ Костько?
И, не дослушав, спросил, какое у него образование, опыт, стаж работы. Молодые горящие глаза Костько ему нравились. И Костько считал, что требование Драченова выполнимо и желанно, что все рабочие с энтузиазмом подхватят его, что все технические препятствия можно устранить.
– Так, так, – пробормотал Драченов и вдруг прямо сказал:
– Так что, товарищ Путин, мои слова считайте приказом. Ваши возражения я выслушал и считаю их неосновательными. Напрягитесь – и сделайте. А без напряжения здесь сейчас ничего не выйдет.
Путин покраснел, презрительно скривился, выдавил из себя:
– Ваш приказ есть приказ. Но я заявляю, я предупреждаю, что при таких требованиях… при таком положении… при таких темпах… я… я просто не могу работать.
– Не можете? – задумчиво переспросил Драченов и помолчал. Взволнованное, оживленное лицо Костько снова попалось ему на глаза. – Нет, отчего же, сможете, – сказал он, – я не буду вас насиловать. Я вам дам работу поменьше, поскромнее. Ну, скажем, прорабом, а начальником участка посажу другого, который сможет работать при таких требованиях и темпах. Ну, хотя бы… ну, хотя бы прораба Костько. Он сможет. И вам будет легче, спокойнее… Так, небольшая внутренняя перестановка…
Путин вспыхнул, потом побледнел, потом снова залился краской.
А Сергей Петрович уже беседовал с Костько:
– Начинайте учиться с этой минуты, – вам, конечно, еще многого не хватает для такой крупной работы, верно? В течение первого месяца можете приходить ко мне в любое время и по любому вопросу вне всякой очереди (Соня, запомни!). Сергей Викентьевич тоже не откажется учить вас, помогать вам. Помощь будет любая и конкретная: материалами, консультацией, людьми. Но приказываю вам – работать лучше вашего предшественника. И через декаду план должен перевыполняться.
– Есть работать лучше, – сверкнув глазами и юношески розовея, по-военному ответил Костько. И непривычное ощущение своей полезности, самостоятельности, в то же время полной зависимости от приказывающего ему, симпатичного и немного страшного начальника охватило его.
– Вот-вот… Да вы ведь самолюбивый черт, вы же на стену полезете, лишь бы сделать!
Сергей Петрович изучающе поглядел в молодое, счастливое, озабоченное лицо.
– Учитесь, учитесь, голубчик. Через пять лет на мое место сядете, – сказал он не то грустно, не то ласково и пожал руку Костько своей большой запыленной рукой.
– Это для подначки, – сказал он Гранатову и Сергею Викентьевичу, когда они сели в машину. – Но через десять лет он всех нас обскачет. Вот увидите. Хватка у него моя… Но молодость!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76