Мне казалось, я не вынесу этого. Я просто не могу поверить, что снова вижу тебя. Я не могу поверить, что это ты, живая.
– Это я, Шон, – ласково сказала она, глядя на американца мокрыми от слез глазами, затем наклонилась и нежно поцеловала его. – Это я, любимый.
Он вздохнул.
– Я рад, что могу выговориться тебе. Ты знаешь, что я имею в виду. Ни одной другой женщине я бы не смог рассказать все это. Но ты… ты меня понимаешь…
«А ведь через два дня он должен снова возвращаться на фронт», – пронеслось у нее в голове.
– Не испытывай больше судьбу, Шон, – взмолилась она. – Хватит. Это не может продолжаться долго.
– Да, Мерче, это конец. Нам предстоит последний бой. Ничего не поделаешь, все катится к чертям собачьим. Своим наступлением мы лишь немного потревожили Франко, но Франко не любит, когда его тревожат. Теперь он обрушится на нас всей своей мощью. Передай мне, пожалуйста, бритву, дорогая.
Пока Шон намыливал щеки и брился, Мерседес держала перед ним зеркало. Она смотрела, как под гладкой мокрой кожей перекатываются твердые, как камень, мускулы, и чувствовала просыпающееся в ней желание.
Чисто выбритый он был умопомрачительно хорош собой.
– Ну как, лучше? – сверкнув белозубой улыбкой, спросил Шон.
– Чудесно! – Она поцеловала его. – Хочешь есть?
– Нет, есть я не хочу. Мерседес направилась к двери.
– Тогда жду тебя в постели.
Чувствуя некоторое смущение, она задернула шторы, и в спальне воцарился полумрак. Она сняла платье и туфли и легла, оставшись в одной комбинации. Ее била легкая дрожь. Ведь столько времени прошло…
С тех выходных, проведенных в Сан-Люке, они так мало были вместе – лишь пару дней в июне и четыре дня в июле. И вот еще эти два августовских дня. И все.
Вытирая голову полотенцем, в комнату вошел Шон. Он был голый.
– Я смотрел твоих кроликов. Симпатичные.
– Ты в таком виде выходил на балкон?
– Конечно. Пусть все тебе завидуют. А что это здесь так темно? – Он подошел к окну и взялся за штору.
– Пожалуйста, не надо, – попросила Мерседес.
– Но я хочу видеть тебя.
– Лучше иди ко мне. Разглядывать меня будешь потом – Она протянула к нему руки.
Шон нехотя отпустил штору. В затемненной спальне его кожа имела оттенок червонного золота. Он обнял Мерседес и уткнулся лицом ей в шею. Она крепко прижала его к себе.
– Слава Богу, ты снова рядом, – прошептали ее губы. – Каждый день без тебя кажется мне вечностью. Я так волнуюсь за тебя…
– Я люблю тебя, Мерче, – по-английски произнес Шон.
Как всегда, когда они встречались после долгой разлуки, любовь, которой они предавались с безрассудным отчаянием, была похожа на жестокий, сметающий все на своем пути ураган, на тропический ливень.
Оставив его уснувшим мертвым сном, Мерседес выскользнула из постели и пошла принимать душ и готовить обед.
Когда они поели, Мерседес принесла Шону сигару.
– Специально для тебя купила, – сказала она.
– Там же, где и кофе?
– Почти.
– Что ж, спасибо крольчатам. – Он закурил. Надев на себя принесенные из больницы бело-голубые халаты, они сидели на кровати. В открытое окно светило ласковое вечернее солнце; издалека доносился городской шум. Глубоко затянувшись, Шон выпустил длинную струю синеватого дыма. – Господи, настоящий табак! На фронте мы курили сушеные картофельные листья. А иногда у мертвых марокканцев находили в карманах гашиш. От него ужасно болит голова, но зато он позволяет на несколько часов забыться.
– Неужели ты мог бы курить сигареты, вытащенные из кармана убитого человека?
– Милая моя, другие не брезгуют вырывать у трупов золотые зубы.
– Какой кошмар!
– Да. Правда, золото нынче не очень-то в цене. Война – штука жестокая. Боже, до чего же она мне надоела! – Он сделал еще одну затяжку и неохотно затушил сигару. – Отвык я от хорошего табака. Даже голова закружилась. – Взяв ее за руки, он заглянул ей в глаза. – Мерседес, я приехал, чтобы жениться на тебе. Она почувствовала, как у нее замерло сердце.
– Жениться?
Его пальцы сжали ее ладони.
– Я знаю, сейчас это уже не модно… Да и церкви все позакрывали. Но, если ты хочешь, чтобы свадьба состоялась по католическому обряду, мы, наверное, сможем найти священника, который нас обвенчает. Лично я предпочитаю гражданский брак. Это, конечно, не так красиво, но зато мы оба получим соответствующий документ, который будет для тебя вполне законным основанием для свободного выезда в Штаты.
У нее перед глазами все поплыло.
– Шон, я н-не знаю…
– Это единственный выход, – взволнованно проговорил он. – Послушай меня. Со дня на день интернациональные бригады будут расформированы. Еще до зимы всех нас отправят по домам.
– Откуда ты знаешь? – задала вопрос Мерседес. Ее лицо вдруг сделалось белым, как простыня.
– Все из-за сраного Невилла Чемберлена и его Комитета по невмешательству. Этот идиот так помешан на мире, что готов задницы лизать нацистам, лишь бы угодить им. Частью их соглашения является вывод всех иностранных добровольцев из Испании.
– Когда? – ошеломленно спросила она.
– Я же сказал, еще до наступления зимы. Так что интернациональным бригадам пришел конец. Тем более что всех наших лучших товарищей давно уже поубивали. Наше присутствие здесь имело лишь пропагандистское значение. А теперь и этого значения не имеет.
– О, Шон! – Ее сердце бешено застучало. – И ты хочешь прямо сейчас жениться на мне? В эти два дня?
– Позже будет некогда, – решительно заявил американец. – Нас затолкают на корабли в страшной спешке. Если мы с тобой поженимся, ты сможешь уехать вместе со мной. Или, если мне придется сматываться, даже не повидавшись с тобой, у тебя будет возможность отправиться в Штаты следом за мной. А если меня убьют раньше…
– Не говори так! – воскликнула она.
– Если меня все же убьют, – повторил он, – то эта бумажка позволит тебе отправиться в Америку и без меня. Мы могли бы уже сегодня подать все необходимые документы, а завтра пожениться. А когда распишемся, проведем ночь в каком-нибудь хорошем отеле.
– Видя, что она продолжает колебаться, он разозлился.
– Да что с тобой? Господи, Мерче, разве ты любишь меня недостаточно сильно, чтобы сказать: «Да, я буду твоей женой»?
– Я очень люблю тебя, Шон. Ты для меня все. Но уехать из Испании… Бросить все…
– Что все?! – Он порывисто схватил ее за руки и с силой встряхнул. – Скоро здесь будет кровавая баня, Мерседес. И ты знаешь это! Как ты не понимаешь, ведь все кончено! Фашисты победили, и, когда они придут сюда, первое, что они сделают, это уничтожат каждого, кто может представлять для них хоть малейшую опасность. Тысячи людей погибнут – все, кто осмелился хоть палец поднять против них. И уж ты-то точно будешь в их числе. Так что бросать тебе здесь нечего! Это конец!
Она почувствовала, что ей вот-вот станет дурно.
– И ты предлагаешь мне бежать от всего этого?! Бросив на произвол судьбы моих родителей?!
– Если у них есть головы на плечах, они тоже не станут дожидаться, когда их повесят. Они могут уехать куда угодно – в Мексику, в Канаду, в Штаты. Даже в Россию. Сталин обещает предоставить политическое убежище беженцам из Испании.
– В Россию?
– Да хоть бы и туда, лишь бы подальше от фашистов. Но это уже их личное дело. Это их жизни. А ты должна думать о себе, любовь моя. Ты еще молодая. Тебе будет легче привыкнуть к новой стране. Ты и по-английски уже говоришь неплохо. Может быть, Америка – не самое лучшее место на земле, но, по крайней мере, это страна возможностей. В Америке есть надежда. А здесь на ближайшие десять, а то и двадцать лет надежды нет. Скоро вся Европа будет охвачена пламенем! Надо выбираться отсюда. Что еще нам остается делать? Послушай, неужели ты сама не понимала, что рано или поздно станешь моей женой? Да, возможно, это явилось для тебя несколько неожиданным, но ведь в глубине души ты всегда знала, что в один прекрасный день станешь моей женой и уедешь со мной в Штаты. Разве не так? Скажи, не так?
Мерседес подошла к окну, чтобы сделать глоток свежего воздуха. Она обвела взглядом величественную панораму города. Над Барселоной царили мир и покой. Безоблачное темно-синее небо у горизонта приобретало фиолетовый оттенок. Она полной грудью вдохнула теплый воздух, пахнувший деревьями, раскаленным асфальтом, автомобилями…
Шон был прав. Мерседес ничем не могла помочь своим родителям, а они ничем не могли помочь ей.
Шон наполнил ее жизнь смыслом. Он дал ей счастье. Не преходящее настроение, а неизменное состояние души, которое пропитало собой все ее существование. Но любовь делала Мерседес также и заложницей судьбы. Она понимала, что в любой момент ее жизнь может снова разбиться на мелкие кусочки.
И, в конце концов, решение вопроса о ее отъезде в Америку зависело от того, сможет ли она жить без этого человека.
Мерседес обернулась и взглянула на сидящего на кровати Шона. Он был так красив, что у нее защемило сердце. В его изумительных темно-зеленых глазах блестели искорки. Она расстегнула и сбросила на пол халат и шагнула к нему.
Она проплакала в течение всей церемонии бракосочетания.
Они стояли в грязной, обшарпанной комнате и вместе с тремя другими парами повторяли бездушные слова, позаимствованные анархистами из католического ритуала. Больше всего ей не понравилась проповедь, которую регистрировавший браки чиновник прочитал им сразу после церемонии, когда она, потупив глаза, разглядывала дешевое колечко, купленное Шоном этим утром и только что надетое ей на палец.
– Так, порядок. Вот три экземпляра свидетельства о заключении брака. Каждый из вас получает по одному, а третье остается у нас. Если захотите развестись, придете сюда с вашими свидетельствами и объясните причину развода. И мы просто уничтожим все три документа. После этого вы снова сможете считать себя свободными. И все же сегодня вы сделали серьезный шаг. Поэтому советую вам не ссориться по пустякам и не пытаться развестись только из-за того, что кому-то что-то померещилось, а то мы вам здесь живо жопу надерем. А сейчас идите и постарайтесь заботиться друг о друге.
Зажав в руках выданные им бумажки, они вышли в коридор. Военная форма Шона все еще была влажной после вчерашней стирки. Мерседес наотрез отказалась выходить замуж в халате санитарки – как это было модно в то время – и надела кремовую юбку и блузку. В руках она держала букет белых цветов. На голове у нее был белый берет с прикрепленной к нему вуалью. Оба они выглядели такими, какими и были на самом деле, – красивыми, молодыми и без гроша в кармане.
В просторном коридоре другие пары стали позировать фотографу. Группка солдат запела какую-то скабрезную песню. Кто-то бросил горсть конфетти. Вне себя от счастья, Шон вытащил Мерседес на улицу, поднял ее на руки и закружил.
– Я люблю тебя, миссис Шон О'Киф, – крикнул он по-английски. – У нас с тобой медовый месяц, ты чувствуешь это?
Его лицо прямо-таки светилось от восторга. На их свадьбе не было никого из знакомых – ни боевых товарищей Шона, ни подруг Мерседес из Саградо Корасон. Она даже своим родителям не отправила телеграмму, потому что Шон посоветовал ей на следующей неделе самой съездить в Сан-Люк и лично все им рассказать. Вцепившись в его мускулистые руки и глядя ему в лицо, она вдруг остро осознала, как, в сущности, одиноки они были и как сильно зависели друг от друга.
– Поставь меня на землю, дурачок, – смеясь сквозь слезы, проговорила Мерседес.
– Весь мир теперь наш! Только наш! – пропел Шон, улыбаясь ей белозубой улыбкой.
Проходившая мимо старушка остановилась и тоже улыбнулась.
– Что, ребятки, только что поженились?
– Да, мамаша, – сказал он, опустив наконец Мерседес, но продолжая обнимать ее. – Мы только что поженились. И теперь у нас медовый месяц!
– Вы такая красивая пара! – проговорила старушка, уставившись на них добрыми глазами. – И такие молодые, такие здоровые. Да благословит вас Господь. Будьте счастливы. А ты в отпуске, солдатик?
– Да, – кивнул Шон.
– И когда же снова на фронт?
– Завтра, – ответил он, мрачнея.
Старая женщина покопалась в своей котомке, что-то выудила оттуда и сунула Шону в руку. Это были дешевые деревянные четки.
– Они защитят тебя, – доверительно шепнула она. Молодые отправились обедать в отель «Палас», где, объединив свои финансовые ресурсы, сняли на одну ночь шикарный номер. Это был великолепный, построенный в девятнадцатом веке отель, своей белизной и богатыми украшениями напоминавший роскошный свадебный торт. Из его окон открывался замечательный вид на площадь Каталонии, островок изящества и красоты среди унылой серости и однообразия войны.
В ресторане на белоснежных скатертях лежали серебряные приборы, на столах стояли вазы с цветами. Официанты обслуживали их, как членов королевской фамилии, подавая скудную еду и дешевое вино с такой церемонностью, что обед показался им настоящим пиром.
Правда, им было все равно, чем их угощают. Они неотрывно смотрели друг другу в глаза, в которых видели лишь бесконечное взаимное обожание. И ничего больше.
А после обеда они занялись любовью на огромной кровати, и ее тело выгибалось под ним с такой всепоглощающей страстью, какой прежде ей еще не доводилось испытывать.
Вечером Шон повел Мерседес в «Метрополь» на новый фильм с участием Чарли Чаплина. Он уже смотрел эту картину и заявил, что в жизни не видел ничего смешнее. Особая атмосфера кинозала живо воскресила в Мерседес воспоминание об умершем восемь лет назад деде. Когда она в последний раз приезжала в Палафружель, его кинотеатр «Тиволи» был закрыт. Мерседес вспомнила, как умирал ее дед – всеми брошенный, больной, жадно хватающий ртом воздух.
Уставившись на мерцающий экран, она с грустью слушала веселый хохот публики. Вот и жизни людей, подумалось ей, подобны кадрам кинопленки, лишь на мгновение вспыхивающим в кромешной мгле. Крохотная фигурка забавного человечка, зажатого между гигантскими зубьями шестерен сошедшего с ума мира, сначала рассмешила ее до слез, а потом она обнаружила, что плачет по-настоящему.
Они покинули кинотеатр еще до окончания сеанса и, обнявшись, побрели вдоль проспекта Рамблас к бульвару Маритимо. Мерседес положила голову на плечо Шона и полуприкрыла глаза. Она пребывала в каком-то оцепенении, чувствуя, как ноет сердце от смешанного ощущения безграничного счастья и необъяснимой тоски.
Она знала, что никогда не сможет забыть этот день, что до самой старости будет с волнением и трепетом вспоминать события сегодняшнего дня и крепкое тело Шона, которое обнимали ее руки. Она знала, что то, что было у них сейчас, они уже никогда не смогут обрести снова.
Они остановились возле монумента Колумбу, который, стоя на высоченной колонне, бронзовым перстом указывал в сторону Нового Света. Шон устремил взор в безбрежную даль моря.
– Вот отсюда и начиналась дорога в Америку Четыре с половиной столетия назад, – сказал он, затем прочитал надпись на монументе: – «В 1492 году Колумб переплыл океан»
– Мне бы надо домой. Покормить кроликов, – проговорила Мерседес.
– Только не в медовый месяц, – запротестовал Шон.
– Но они проголодались.
– Я тоже. По тебе.
Она улыбнулась, и они пошли назад, в отель «Палас»
У них был великолепный номер с лепными потолками и мебелью, сохранившейся с лучших, более благородных времен. Они разделись и нырнули в постель.
Голодными глазами Шон пожирал ее обнаженное тело. Изящный изгиб спины; плечи, по которым рассыпались черные локоны. Треугольник волос внизу живота, такой идеально ровный, словно он был нарисован художником-миниатюристом. Полусферы высоких грудей, вздрагивающих при каждом ее движении Заострившиеся соски…
– Неужели ты действительно моя жена? – с восторгом произнес он.
– Если верить тем замызганным клочкам бумаги, то да, – улыбнулась Мерседес.
– В твоих словах не чувствуется уверенности.
– Не сомневайся, я действительно твоя жена. И, если ты вздумаешь с кем-нибудь еще покувыркаться в сене, я тебе, как сказал тот чиновник, живо жопу надеру. Уж в этом не сомневайся.
– Я вовсе не собираюсь ни с кем кувыркаться, дорогая. – Шон погладил ее точеное бедро, любуясь упругой, гладкой, как мрамор, попкой. Фигура этой женщины была безукоризненна, совершенна. Он принялся с трепетом разглядывать ее миниатюрную ножку, словно держал в руках произведение искусства. У нее были тонкие, длинные пальцы с перламутровыми ноготками. Вдоль ступни бежала извилистая голубая венка.
– Красивая нога? – спросила Мерседес.
– У тебя все красивое.
– И у тебя. А это особенно. – Она положила голову ему на живот и стала ласкать его член, который, мгновенно отреагировав на ее прикосновения, начал быстро увеличиваться у нее в руках.
– Чтобы трогать меня во всех местах, ты должна сначала стать моей женой, – чуть охрипшим голосом пробормотал Шон.
– А я уже ею стала. И теперь эта могучая колонна принадлежит мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41