– На самом деле я не такой благородный, как вам кажется. Ни больше, ни меньше – меркантильный интерес: у меня нет прав, у нее есть. Вот и все.
– Ой ли?! – скептически усмехнулся профессор, но продолжить спор не успел – открылась дверь поста, и на ступени вышла Лада. Без конвоя и с сумкой. Она спустилась вниз, подошла к машине, кинула сумку на колени профессору и как ни в чем не бывало села за руль. Звякнули ключи в ее руке. Машина вздрогнула, и пост ГАИ вместе со всеми недавними проблемами утонул в облаке пыли.
Мы с Кураховым переглянулись.
– Как дела? – спросил я.
– Нормально, – односложно ответила Лада, кидая машину на полосу встречного движения и обгоняя свадебный эскорт, охваченный, словно пламенем, трепещущими цветными лентами и брызгами шампанского.
– Они не поинтересовались доверенностью?
– Нет.
– И не сказали, что машина в розыске?
– Нет, не сказали.
Я, несколько сбитый с толку, откинулся на спинку и уставился на серую ленту дороги, несущуюся под колеса.
– Здесь что-то не то, – резюмировал профессор. – Так просто милиция не отпустит. Может быть, вы им заплатили? Или, скажем, оказали всему посту услугу интимного характера?
Я не ожидал, что Лада так резко затормозит, и едва не припечатался носом к ветровому стеклу. Машина, словно наткнувшись на невидимое препятствие, замерла посреди дороги. С диким воем, слева и справа, нас обгоняли автомобили. Свадебный эскорт чудом не зацепил нас и не поволок за собой. Лада включила аварийную сигнализацию. Почуявший неладное, профессор заволновался.
– А что такое? – спросил он меня. – Что случилось? Почему стоим?
Лада вышла из машины, открыла заднюю дверь и сказала:
– Выйдите, пожалуйста.
– Почему? – развел руками Курахов. – Почему я должен выходить?
И все же выставил ноги наружу и привстал с сиденья. Мгновением раньше я понял, что произойдет, – за то короткое время, что мы были с Ладой вместе, я успел понять: некоторые ее поступки вполне прогнозируемы.
Она залепила профессору такую звонкую пощечину, что даже мне стало больно. Отшатнувшись, Курахов схватился за лицо, потом сделал несколько шагов к обочине, словно намеревался уйти, но тотчас вернулся обратно; злясь на все вокруг, сел в машину и нервно прикрикнул:
– Поехали! Какого черта мы здесь застряли!
Все, с удовлетворением подумал я, больше ничего подобного он Ладе не скажет.
Мы поехали дальше, без всяких остановок и приключений миновав Симферополь и Джанкой, и за эти несколько часов никто из нас не проронил ни слова. Я полудремал на своем сиденье, сквозь щелочки век следя за дорогой, и совсем некстати вспоминал отца Агапа, который так хорошо сглаживал все конфликты, что изредка вспыхивали в нашем гостиничном дворе.
Тогда я еще не знал, что отец Агап, одержимый желанием спасти свою подопечную, почти сутки назад приехал в Лазещину и, замотав указательный палец на левой руке бинтом, весь день слонялся по крохотному станционному залу, стремясь во что бы то ни стало привлечь внимание преступников, всеми правдами и неправдами увидеть Марину и разделить с ней ее тяжкую участь заложницы.
Если бы я знал, что случится в Лазещине с ним, с Уваровым и Анной, то вся эта нехорошая история закончилась бы намного быстрее.
Глава 37
По своей наивности он долго искал камеру хранения, несколько раз обойдя вокруг станционного домика, потом поднялся по скрипучей и скользкой от слизняков и мха деревянной лестнице на второй этаж, но трухлявая дверь была заперта, и насквозь проржавевший замок убедительно свидетельствовал о том, что эту дверь не открывали уже много лет.
Отец Агап снова взялся за ручку своего нелегкого чемодана и вернулся в зал ожидания, если маленькую комнату с бетонным полом, закопченными и разрисованными стенами и несколькими стульями, сваренными попарно, как в кинотеатре, можно было назвать залом.
Из-за мутного от грязи и наглухо зашторенного изнутри кассового окошка пробивался тусклый свет, и отец Агап в который раз робко постучал в окошко забинтованным пальцем. Шторка распахнулась не сразу, но нервно. Поезда днем через Лазещину не проходили, пассажиров в это время здесь никогда не было, и потому длинноволосый бородатый человек, смахивающий на бродягу, раздражал частым стуком в окошко и вопросами на русском языке.
– Скажите, – робко произнес священник, пытаясь приподнять тяжелый чемодан с утварью так, чтобы его смогла увидеть кассирша. – Где здесь имеется камера хранения?
– Шо ви кажете? – поморщившись, спросила женщина, которую отец Агап не видел из-за непрозрачности окошка и слишком низко расположенного отверстия.
– Я хотел бы сдать на хранение чемодан…
– Нема нiякої камери. Свої речi ховайте самi.
Отец Агап не совсем понял кассиршу. Он решил, что ей не понравилась его речь, то есть его русский, который здесь, в Закарпатье, на удивление быстро забыли и почти не понимали. Стыдясь того, что выглядит в глазах женщины неандертальцем, не способным нормально объясниться, он вышел из зала ожидания на улицу.
Сыпал мелкий дождь, и от рельсов, покрытых, словно жирная сковородка, крупными каплями влаги, шел крепкий запах мазута. Горы с мягкими очертаниями, заросшие лесом, словно гигантские кочки мхом, которыми священник любовался утром, теперь скрылись в низкой облачности. Сквозь матовую завесу дождя проглядывали лишь черные столбы с сигнальными железнодорожными фонарями да расплывчатые, как грязевые потеки на стекле, силуэты тополей.
Батюшка положил на мокрую траву чемодан, открыл его, взял кусочек хлеба, лежащий поверх кадила, и, отщипнув немного, положил в рот. Перебинтованный палец мешал ему, нитки попадали в рот, цеплялись к бороде, и батюшка без колебаний ухватил зубами узелок и стал разматывать бинт.
Он не услышал, как по разбитой, затопленной дождями дороге к станции подъехал старый «Фольксваген» и остановился, окунувшись передними колесами в лужу. Молодой человек с впалыми темными щеками и большими неряшливыми усами, которые словно под собственной тяжестью свисали, доставая до подбородка, вышел из машины и, сунув руки в карманы черной куртки из кожзаменителя, пошел к двери зала ожидания. Он кинул беглый взгляд на спину сидящего на корточках священника, обернулся и жестом что-то показал водителю «Фольксвагена».
Открыв двери зала, усатый внутрь не зашел, а лишь просунул в проем голову, убедился, что там никого нет, и осторожно приблизился к батюшке.
– Добридень! – сказал он, стоя над ним.
Отец Агап не был готов так близко от себя увидеть человека, вздрогнул, обернулся и, медленно выпрямляясь, торопливо дожевал хлеб.
Усатый быстро посмотрел по сторонам и снова встретился карими глазами с испуганным взглядом батюшки.
– Що з пальцем трапилось? – спросил незнакомец.
– Что? – не понял батюшка.
– Бинт ваш? – по-русски, излишне смягчая гласные, отчего получался сильный акцент, переспросил незнакомец, кивая головой на некогда белую марлевую полоску, валяющуюся в траве.
– Мой, – кивнул батюшка.
– А почему размотали? Палец вылечился? – несколько вызывающим тоном, каким в темных переходах просят закурить, спросил незнакомец и некрасиво улыбнулся, показывая редкие желтые зубы.
Батюшка, уставший за день от ожидания встречи с бандитами, похитившими Марину, вдруг растерялся и с ужасом осознал, что в такой ответственный момент может плохо, неубедительно соврать, из-за чего лишь усугубит положение Марины и сам попадет в беду.
– Все привезли? – тихо спросил незнакомец, глядя на чемодан, который батюшка туго стягивал резиновой трубкой.
– Все привез, – кивал отец Агап, боясь поднять голову и взглянуть в жестокие, пьяноватые глаза бандита.
– Ну, тоди пiшли в машину.
– А Марина? Марина здесь?
– Пiшли, пiшли! – ушел от ответа усатый и несильно подтолкнул священника в спину.
Батюшка согнул ноги в коленях и ухватился за чемодан, как за железобетонный столб.
– Нет, мы так не договаривались, – забормотал он. – Вы сначала покажите мне Марину, а уж потом будем разговаривать.
– Да iди ти! – небрежно произнес усатый и ударил священника сильнее. – Твоя Марина жива-здорова, тебе чекае. Зараз побачишь. Зараз усе побачишь.
– Если вы меня обманываете… – беспомощно пригрозил батюшка, ковыляя со своим чемоданом по раскисшей тропинке, но больше ничего не добавил, так как не знал, как он накажет обманщика.
– Давай сюди свiй саквояж! – сказал усатый и без усилий выдернул чемодан из руки батюшки. – О, якiй тяжкий! Що там, рукопис, так?
Отец Агап ничего не ответил. Он с ужасом понял, что этот усатый, скверно пахнущий давно не мытым телом и водкой человек может сделать с ним все, что ему захочется, и условия, которые будет диктовать батюшка, будут вызывать у этого хронического грешника лишь хохот. И потому, подойдя на слабеющих ногах к машине, батюшка уже без вопросов и капризов послушно сел на заднее сиденье, лоснящееся от жира, заваленное тряпками и садово-огородным инструментом. Батюшка поморщился от боли, когда в спину ему уперлось ребро отполированного, в комьях свежей земли, штыка лопаты. Усатый, чрезмерно двигая локтями и раскачивая автомобиль, сел с батюшкой рядом, а чемодан положил себе на колени.
– Яка приемна несподiванка! – воскликнул водитель, такой же небритый и такой же усатый, как и его подельник, но одетый куда более нелепо – в серую телогрейку и шляпу, украшенную гусиным пером и, вместо кокарды, значком в виде американского флага. – Ви хто – поп але дiакон?
– Вiдчипись вiд нього, вiн нiчого не розумiе! Поiхали, нема часу! – сказал второй и принялся развязывать резинку на чемодане.
Батюшка старался держаться хладнокровно, и, возможно, внешне это у него получалось, но мысли путались, а ближайшая перспектива пугала. Там, в Судаке, когда ему пришла в голову идея помочь Марине, все представлялось намного проще. Тогда ему казалось, что достаточно появиться на станции Лазещина с перевязанным пальцем и встретиться с бандитами, чтобы его душа, преисполненная высоким стремлением сеять добро, сама подсказала смелый и верный ход, который, безусловно, вынудит разбойников раскаяться в содеянном.
Крепко держась обеими руками за сиденье, отец Агап крутил головой во все стороны, глядя то на заборы, сады и хаты, мимо которых, переваливаясь с боку на бок, проезжала машина, то на руки усатого, перебирающего утварь.
– Диви, Микол, – грубым тоном, словно разбавляя отрывистыми согласными долгое, бесконечное «ы-ы-ы», сказал усатый, протягивая водителю деревянный, в серебряной оправе, крест. – Цiлуй того Христа!
Водитель одной рукой отбивался от креста, которым усатый тыкал ему в лицо, намереваясь попасть в губы. Усатый, хмелея прямо на глазах, матерился, хихикал, бросал короткие нечленораздельные слова. Все больше демонстрируя пренебрежение к вещам священника, он рылся в чемодане уже двумя руками, роняя тонкие свечи, пузырьки и маленькие картонные иконки под ноги.
– Нема рукопису, Микол! – наконец понял он и, подняв плывущий взгляд на отца Агапа, выдохнул сквозь усы: – Де рукопис, жопа?
– Я ее спрятал, – ответил священник, набрав полную грудь воздуха. – В надежное место. Сначала покажите Марину…
Он не договорил. Усатый с замаха ударил батюшку крестом по переносице.
– Да я тобi, москаль поганий, зараз всуну цей лiтак до рота! А ну, руки вгору, очi нарiзно!
Батюшка окаменел от страха, хотя и не понял, что усатый требует от него поднять руки вверх, а глаза поставить врозь. Оценивший тонкий юмор напарника, водитель громко заржал, отчего «Фольксваген» стал подпрыгивать на ямах. Священнику стало дурно, и только когда усатый принялся грубо его обыскивать, больно тыкая ладонью под ребра, он окончательно понял, что не только взвалил на себя непосильную задачу, но попросту не способен вынести этих жестоких и глубоко порочных людей.
– Нема рукопису! Нема, Микол, – говорил усатый, зачем-то дергая отца Агапа за волосы. – Може, вiн його з'iв, так дати попiку просратися?
И они оба снова громко ржали, и автомобиль трясся вместе с ними. Вскоре село осталось позади, мучители притихли. Водитель, не оборачиваясь, сквозь зубы процедил:
– Вяжи йому очi!
Усатый хлопнул себя по лбу, что-то пробормотал и вытащил из заднего кармана штанов кусок растянутого черно-синего носка. Отец Агап почему-то решил, что сейчас его будут усыплять при помощи эфира, и ожидание приближающегося беспамятства, которое сродни смерти, превратит его в безвольное и бесчувственное тело, окатило его волной неописуемого ужаса.
– Тогда вы… – задыхаясь, произнес он, отчаянно дергая за дверную ручку – Тогда вы ничего не получите… Я вам обещаю… Вы пожалеете! Да увидит бог ваши прегрешения!
– И рота йому закрий, – добавил водитель, – бо в мене ушi в'януть вiд цiеi мови.
Прощаясь с жизнью, батюшка застонал, уже не сопротивляясь, покорно позволяя усатому натянуть на свои глаза, как спортивную шапочку, кусок носка. Мир для отца Агапа погрузился во мрак. Некоторое время он, боясь дышать, прислушивался к своим внутренним ощущениям. Ему показалось это странным, но он продолжал слышать гул мотора и втягивать носом застарелую вонь носка.
Прошло не меньше получаса. Наконец машина остановилась. Щелкнули дверные замки. Машина качнулась, и батюшка услышал ровный и сильный шум. Сначала ему показалось, что это шумит ветер по верхушкам сосен, но потом он догадался, что где-то недалеко протекает бурная горная река.
Его крепко взяли под локоть и потянули наружу. Батюшка споткнулся о порожек, вторая нога застряла между сиденьями. Слепой, потерявший ориентацию, он машинально протянул руки вперед, прикрывая лицо, и тяжело повалился на траву. Затем та же сильная рука схватила его за ворот рубашки, заставляя подняться на ноги. Батюшка медленно распрямил спину, опасаясь обо что-нибудь удариться. В таком угнетенном состоянии, в какое его загнали недобрые люди, отец Агап лучше бы стоял на коленях – так ближе к богу. Выпрямившись во весь рост, он почувствовал себя незащищенным и одиноким.
Прошло несколько минут – ему показалось, что достаточно много, – как совсем рядом с ним раздался голос – не усатого и не водителя:
– Я його знаю.
И через минуту тот же голос:
– Тут щось не так. Шпигун! В пiдпiл курву!
Священника подтолкнули в спину. Вытянув руки вперед, он пошел, стараясь не поднимать ноги, чтобы не пропустить яму или порог, и все же зацепился за какой-то острый предмет и снова упал. На этот раз его подняли за волосы, и боль была столь сильной, что если бы не тугой носок, то слезы ручьем полились бы по щекам.
Он почувствовал под ногами ступени, очень долго преодолевал их, боясь снова упасть, потом ощутил запах жилья: дерева, керосина, печи, табака. Под ним гулко отзывались дощатые полы, позвякивала посуда. Затем скрипнули двери, батюшка миновал еще какое-то замкнутое пространство, потом опять пошел по ступеням, но на это раз вниз, под ногами зашуршал гравий, заскрипели тяжелые ворота, запахло бензином и машинным маслом…
Носок с его головы сорвали неожиданно, отчего отец Агап зажмурился – сумрачный свет показался ему ослепительным. Когда он снова открыл глаза, то усатый, стоя в дверном проеме, дружелюбно махал рукой. Лязгнула металлическая дверь, затем, похоже, навесной замок. И все стихло.
Чувствуя, что нервы его на пределе, отец Агап опустился на холодный бетонный пол и с трудом трижды перекрестился. Во рту его так пересохло, что он, даже не замечая, где находится, машинально посмотрел вокруг в поисках воды.
Вероятно, это был подземный гараж или погреб. Стены представляли собой сырую кирпичную кладку, потолок – бетонные плиты, между которыми были проложены черные от пропитки шпалы. В углах в беспорядке лежали тряпки, канистры, ржавые болты и гайки, железнодорожные костыли и что-то похожее на электромоторы.
– Господи, господи! – бормотал священник, глядя на стены и потолок. – Прости меня, неразумного! Не внемлил я гласу твоего, ослушался…
Сев в углу на кучу промасленного тряпья, священник стал в деталях вспоминать последние события с того момента, как к нему подошел усатый. «Он спросил, все ли я привез, – припомнил батюшка. – Я ему ответил: да, но сначала покажите Марину. После этого он стал вести себя грубо. Может быть, я сказал что-то не то?»
Священник облизал губы и машинально пошарил рукой в углу. Барабаном загудела канистра. Батюшка придвинул ее к себе, открыл крышку на горловине и, опустив голову, втянул носом воздух. Пахло ржавой водой, но его это не остановило. Он сделал несколько жадных глотков. Вода, выплескиваясь из канистры толчками, облила его шею, затекла за ворот рубашки.
Ну вот, уже лучше, подумал священник, сплевывая песок. Теперь можно размышлять дальше. Они стали обыскивать чемодан…
Батюшка любил думать логично и последовательно, как и совершать церковные обряды – не торопясь, соблюдая строгую очередность молитв и действ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– Ой ли?! – скептически усмехнулся профессор, но продолжить спор не успел – открылась дверь поста, и на ступени вышла Лада. Без конвоя и с сумкой. Она спустилась вниз, подошла к машине, кинула сумку на колени профессору и как ни в чем не бывало села за руль. Звякнули ключи в ее руке. Машина вздрогнула, и пост ГАИ вместе со всеми недавними проблемами утонул в облаке пыли.
Мы с Кураховым переглянулись.
– Как дела? – спросил я.
– Нормально, – односложно ответила Лада, кидая машину на полосу встречного движения и обгоняя свадебный эскорт, охваченный, словно пламенем, трепещущими цветными лентами и брызгами шампанского.
– Они не поинтересовались доверенностью?
– Нет.
– И не сказали, что машина в розыске?
– Нет, не сказали.
Я, несколько сбитый с толку, откинулся на спинку и уставился на серую ленту дороги, несущуюся под колеса.
– Здесь что-то не то, – резюмировал профессор. – Так просто милиция не отпустит. Может быть, вы им заплатили? Или, скажем, оказали всему посту услугу интимного характера?
Я не ожидал, что Лада так резко затормозит, и едва не припечатался носом к ветровому стеклу. Машина, словно наткнувшись на невидимое препятствие, замерла посреди дороги. С диким воем, слева и справа, нас обгоняли автомобили. Свадебный эскорт чудом не зацепил нас и не поволок за собой. Лада включила аварийную сигнализацию. Почуявший неладное, профессор заволновался.
– А что такое? – спросил он меня. – Что случилось? Почему стоим?
Лада вышла из машины, открыла заднюю дверь и сказала:
– Выйдите, пожалуйста.
– Почему? – развел руками Курахов. – Почему я должен выходить?
И все же выставил ноги наружу и привстал с сиденья. Мгновением раньше я понял, что произойдет, – за то короткое время, что мы были с Ладой вместе, я успел понять: некоторые ее поступки вполне прогнозируемы.
Она залепила профессору такую звонкую пощечину, что даже мне стало больно. Отшатнувшись, Курахов схватился за лицо, потом сделал несколько шагов к обочине, словно намеревался уйти, но тотчас вернулся обратно; злясь на все вокруг, сел в машину и нервно прикрикнул:
– Поехали! Какого черта мы здесь застряли!
Все, с удовлетворением подумал я, больше ничего подобного он Ладе не скажет.
Мы поехали дальше, без всяких остановок и приключений миновав Симферополь и Джанкой, и за эти несколько часов никто из нас не проронил ни слова. Я полудремал на своем сиденье, сквозь щелочки век следя за дорогой, и совсем некстати вспоминал отца Агапа, который так хорошо сглаживал все конфликты, что изредка вспыхивали в нашем гостиничном дворе.
Тогда я еще не знал, что отец Агап, одержимый желанием спасти свою подопечную, почти сутки назад приехал в Лазещину и, замотав указательный палец на левой руке бинтом, весь день слонялся по крохотному станционному залу, стремясь во что бы то ни стало привлечь внимание преступников, всеми правдами и неправдами увидеть Марину и разделить с ней ее тяжкую участь заложницы.
Если бы я знал, что случится в Лазещине с ним, с Уваровым и Анной, то вся эта нехорошая история закончилась бы намного быстрее.
Глава 37
По своей наивности он долго искал камеру хранения, несколько раз обойдя вокруг станционного домика, потом поднялся по скрипучей и скользкой от слизняков и мха деревянной лестнице на второй этаж, но трухлявая дверь была заперта, и насквозь проржавевший замок убедительно свидетельствовал о том, что эту дверь не открывали уже много лет.
Отец Агап снова взялся за ручку своего нелегкого чемодана и вернулся в зал ожидания, если маленькую комнату с бетонным полом, закопченными и разрисованными стенами и несколькими стульями, сваренными попарно, как в кинотеатре, можно было назвать залом.
Из-за мутного от грязи и наглухо зашторенного изнутри кассового окошка пробивался тусклый свет, и отец Агап в который раз робко постучал в окошко забинтованным пальцем. Шторка распахнулась не сразу, но нервно. Поезда днем через Лазещину не проходили, пассажиров в это время здесь никогда не было, и потому длинноволосый бородатый человек, смахивающий на бродягу, раздражал частым стуком в окошко и вопросами на русском языке.
– Скажите, – робко произнес священник, пытаясь приподнять тяжелый чемодан с утварью так, чтобы его смогла увидеть кассирша. – Где здесь имеется камера хранения?
– Шо ви кажете? – поморщившись, спросила женщина, которую отец Агап не видел из-за непрозрачности окошка и слишком низко расположенного отверстия.
– Я хотел бы сдать на хранение чемодан…
– Нема нiякої камери. Свої речi ховайте самi.
Отец Агап не совсем понял кассиршу. Он решил, что ей не понравилась его речь, то есть его русский, который здесь, в Закарпатье, на удивление быстро забыли и почти не понимали. Стыдясь того, что выглядит в глазах женщины неандертальцем, не способным нормально объясниться, он вышел из зала ожидания на улицу.
Сыпал мелкий дождь, и от рельсов, покрытых, словно жирная сковородка, крупными каплями влаги, шел крепкий запах мазута. Горы с мягкими очертаниями, заросшие лесом, словно гигантские кочки мхом, которыми священник любовался утром, теперь скрылись в низкой облачности. Сквозь матовую завесу дождя проглядывали лишь черные столбы с сигнальными железнодорожными фонарями да расплывчатые, как грязевые потеки на стекле, силуэты тополей.
Батюшка положил на мокрую траву чемодан, открыл его, взял кусочек хлеба, лежащий поверх кадила, и, отщипнув немного, положил в рот. Перебинтованный палец мешал ему, нитки попадали в рот, цеплялись к бороде, и батюшка без колебаний ухватил зубами узелок и стал разматывать бинт.
Он не услышал, как по разбитой, затопленной дождями дороге к станции подъехал старый «Фольксваген» и остановился, окунувшись передними колесами в лужу. Молодой человек с впалыми темными щеками и большими неряшливыми усами, которые словно под собственной тяжестью свисали, доставая до подбородка, вышел из машины и, сунув руки в карманы черной куртки из кожзаменителя, пошел к двери зала ожидания. Он кинул беглый взгляд на спину сидящего на корточках священника, обернулся и жестом что-то показал водителю «Фольксвагена».
Открыв двери зала, усатый внутрь не зашел, а лишь просунул в проем голову, убедился, что там никого нет, и осторожно приблизился к батюшке.
– Добридень! – сказал он, стоя над ним.
Отец Агап не был готов так близко от себя увидеть человека, вздрогнул, обернулся и, медленно выпрямляясь, торопливо дожевал хлеб.
Усатый быстро посмотрел по сторонам и снова встретился карими глазами с испуганным взглядом батюшки.
– Що з пальцем трапилось? – спросил незнакомец.
– Что? – не понял батюшка.
– Бинт ваш? – по-русски, излишне смягчая гласные, отчего получался сильный акцент, переспросил незнакомец, кивая головой на некогда белую марлевую полоску, валяющуюся в траве.
– Мой, – кивнул батюшка.
– А почему размотали? Палец вылечился? – несколько вызывающим тоном, каким в темных переходах просят закурить, спросил незнакомец и некрасиво улыбнулся, показывая редкие желтые зубы.
Батюшка, уставший за день от ожидания встречи с бандитами, похитившими Марину, вдруг растерялся и с ужасом осознал, что в такой ответственный момент может плохо, неубедительно соврать, из-за чего лишь усугубит положение Марины и сам попадет в беду.
– Все привезли? – тихо спросил незнакомец, глядя на чемодан, который батюшка туго стягивал резиновой трубкой.
– Все привез, – кивал отец Агап, боясь поднять голову и взглянуть в жестокие, пьяноватые глаза бандита.
– Ну, тоди пiшли в машину.
– А Марина? Марина здесь?
– Пiшли, пiшли! – ушел от ответа усатый и несильно подтолкнул священника в спину.
Батюшка согнул ноги в коленях и ухватился за чемодан, как за железобетонный столб.
– Нет, мы так не договаривались, – забормотал он. – Вы сначала покажите мне Марину, а уж потом будем разговаривать.
– Да iди ти! – небрежно произнес усатый и ударил священника сильнее. – Твоя Марина жива-здорова, тебе чекае. Зараз побачишь. Зараз усе побачишь.
– Если вы меня обманываете… – беспомощно пригрозил батюшка, ковыляя со своим чемоданом по раскисшей тропинке, но больше ничего не добавил, так как не знал, как он накажет обманщика.
– Давай сюди свiй саквояж! – сказал усатый и без усилий выдернул чемодан из руки батюшки. – О, якiй тяжкий! Що там, рукопис, так?
Отец Агап ничего не ответил. Он с ужасом понял, что этот усатый, скверно пахнущий давно не мытым телом и водкой человек может сделать с ним все, что ему захочется, и условия, которые будет диктовать батюшка, будут вызывать у этого хронического грешника лишь хохот. И потому, подойдя на слабеющих ногах к машине, батюшка уже без вопросов и капризов послушно сел на заднее сиденье, лоснящееся от жира, заваленное тряпками и садово-огородным инструментом. Батюшка поморщился от боли, когда в спину ему уперлось ребро отполированного, в комьях свежей земли, штыка лопаты. Усатый, чрезмерно двигая локтями и раскачивая автомобиль, сел с батюшкой рядом, а чемодан положил себе на колени.
– Яка приемна несподiванка! – воскликнул водитель, такой же небритый и такой же усатый, как и его подельник, но одетый куда более нелепо – в серую телогрейку и шляпу, украшенную гусиным пером и, вместо кокарды, значком в виде американского флага. – Ви хто – поп але дiакон?
– Вiдчипись вiд нього, вiн нiчого не розумiе! Поiхали, нема часу! – сказал второй и принялся развязывать резинку на чемодане.
Батюшка старался держаться хладнокровно, и, возможно, внешне это у него получалось, но мысли путались, а ближайшая перспектива пугала. Там, в Судаке, когда ему пришла в голову идея помочь Марине, все представлялось намного проще. Тогда ему казалось, что достаточно появиться на станции Лазещина с перевязанным пальцем и встретиться с бандитами, чтобы его душа, преисполненная высоким стремлением сеять добро, сама подсказала смелый и верный ход, который, безусловно, вынудит разбойников раскаяться в содеянном.
Крепко держась обеими руками за сиденье, отец Агап крутил головой во все стороны, глядя то на заборы, сады и хаты, мимо которых, переваливаясь с боку на бок, проезжала машина, то на руки усатого, перебирающего утварь.
– Диви, Микол, – грубым тоном, словно разбавляя отрывистыми согласными долгое, бесконечное «ы-ы-ы», сказал усатый, протягивая водителю деревянный, в серебряной оправе, крест. – Цiлуй того Христа!
Водитель одной рукой отбивался от креста, которым усатый тыкал ему в лицо, намереваясь попасть в губы. Усатый, хмелея прямо на глазах, матерился, хихикал, бросал короткие нечленораздельные слова. Все больше демонстрируя пренебрежение к вещам священника, он рылся в чемодане уже двумя руками, роняя тонкие свечи, пузырьки и маленькие картонные иконки под ноги.
– Нема рукопису, Микол! – наконец понял он и, подняв плывущий взгляд на отца Агапа, выдохнул сквозь усы: – Де рукопис, жопа?
– Я ее спрятал, – ответил священник, набрав полную грудь воздуха. – В надежное место. Сначала покажите Марину…
Он не договорил. Усатый с замаха ударил батюшку крестом по переносице.
– Да я тобi, москаль поганий, зараз всуну цей лiтак до рота! А ну, руки вгору, очi нарiзно!
Батюшка окаменел от страха, хотя и не понял, что усатый требует от него поднять руки вверх, а глаза поставить врозь. Оценивший тонкий юмор напарника, водитель громко заржал, отчего «Фольксваген» стал подпрыгивать на ямах. Священнику стало дурно, и только когда усатый принялся грубо его обыскивать, больно тыкая ладонью под ребра, он окончательно понял, что не только взвалил на себя непосильную задачу, но попросту не способен вынести этих жестоких и глубоко порочных людей.
– Нема рукопису! Нема, Микол, – говорил усатый, зачем-то дергая отца Агапа за волосы. – Може, вiн його з'iв, так дати попiку просратися?
И они оба снова громко ржали, и автомобиль трясся вместе с ними. Вскоре село осталось позади, мучители притихли. Водитель, не оборачиваясь, сквозь зубы процедил:
– Вяжи йому очi!
Усатый хлопнул себя по лбу, что-то пробормотал и вытащил из заднего кармана штанов кусок растянутого черно-синего носка. Отец Агап почему-то решил, что сейчас его будут усыплять при помощи эфира, и ожидание приближающегося беспамятства, которое сродни смерти, превратит его в безвольное и бесчувственное тело, окатило его волной неописуемого ужаса.
– Тогда вы… – задыхаясь, произнес он, отчаянно дергая за дверную ручку – Тогда вы ничего не получите… Я вам обещаю… Вы пожалеете! Да увидит бог ваши прегрешения!
– И рота йому закрий, – добавил водитель, – бо в мене ушi в'януть вiд цiеi мови.
Прощаясь с жизнью, батюшка застонал, уже не сопротивляясь, покорно позволяя усатому натянуть на свои глаза, как спортивную шапочку, кусок носка. Мир для отца Агапа погрузился во мрак. Некоторое время он, боясь дышать, прислушивался к своим внутренним ощущениям. Ему показалось это странным, но он продолжал слышать гул мотора и втягивать носом застарелую вонь носка.
Прошло не меньше получаса. Наконец машина остановилась. Щелкнули дверные замки. Машина качнулась, и батюшка услышал ровный и сильный шум. Сначала ему показалось, что это шумит ветер по верхушкам сосен, но потом он догадался, что где-то недалеко протекает бурная горная река.
Его крепко взяли под локоть и потянули наружу. Батюшка споткнулся о порожек, вторая нога застряла между сиденьями. Слепой, потерявший ориентацию, он машинально протянул руки вперед, прикрывая лицо, и тяжело повалился на траву. Затем та же сильная рука схватила его за ворот рубашки, заставляя подняться на ноги. Батюшка медленно распрямил спину, опасаясь обо что-нибудь удариться. В таком угнетенном состоянии, в какое его загнали недобрые люди, отец Агап лучше бы стоял на коленях – так ближе к богу. Выпрямившись во весь рост, он почувствовал себя незащищенным и одиноким.
Прошло несколько минут – ему показалось, что достаточно много, – как совсем рядом с ним раздался голос – не усатого и не водителя:
– Я його знаю.
И через минуту тот же голос:
– Тут щось не так. Шпигун! В пiдпiл курву!
Священника подтолкнули в спину. Вытянув руки вперед, он пошел, стараясь не поднимать ноги, чтобы не пропустить яму или порог, и все же зацепился за какой-то острый предмет и снова упал. На этот раз его подняли за волосы, и боль была столь сильной, что если бы не тугой носок, то слезы ручьем полились бы по щекам.
Он почувствовал под ногами ступени, очень долго преодолевал их, боясь снова упасть, потом ощутил запах жилья: дерева, керосина, печи, табака. Под ним гулко отзывались дощатые полы, позвякивала посуда. Затем скрипнули двери, батюшка миновал еще какое-то замкнутое пространство, потом опять пошел по ступеням, но на это раз вниз, под ногами зашуршал гравий, заскрипели тяжелые ворота, запахло бензином и машинным маслом…
Носок с его головы сорвали неожиданно, отчего отец Агап зажмурился – сумрачный свет показался ему ослепительным. Когда он снова открыл глаза, то усатый, стоя в дверном проеме, дружелюбно махал рукой. Лязгнула металлическая дверь, затем, похоже, навесной замок. И все стихло.
Чувствуя, что нервы его на пределе, отец Агап опустился на холодный бетонный пол и с трудом трижды перекрестился. Во рту его так пересохло, что он, даже не замечая, где находится, машинально посмотрел вокруг в поисках воды.
Вероятно, это был подземный гараж или погреб. Стены представляли собой сырую кирпичную кладку, потолок – бетонные плиты, между которыми были проложены черные от пропитки шпалы. В углах в беспорядке лежали тряпки, канистры, ржавые болты и гайки, железнодорожные костыли и что-то похожее на электромоторы.
– Господи, господи! – бормотал священник, глядя на стены и потолок. – Прости меня, неразумного! Не внемлил я гласу твоего, ослушался…
Сев в углу на кучу промасленного тряпья, священник стал в деталях вспоминать последние события с того момента, как к нему подошел усатый. «Он спросил, все ли я привез, – припомнил батюшка. – Я ему ответил: да, но сначала покажите Марину. После этого он стал вести себя грубо. Может быть, я сказал что-то не то?»
Священник облизал губы и машинально пошарил рукой в углу. Барабаном загудела канистра. Батюшка придвинул ее к себе, открыл крышку на горловине и, опустив голову, втянул носом воздух. Пахло ржавой водой, но его это не остановило. Он сделал несколько жадных глотков. Вода, выплескиваясь из канистры толчками, облила его шею, затекла за ворот рубашки.
Ну вот, уже лучше, подумал священник, сплевывая песок. Теперь можно размышлять дальше. Они стали обыскивать чемодан…
Батюшка любил думать логично и последовательно, как и совершать церковные обряды – не торопясь, соблюдая строгую очередность молитв и действ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46