Я с тоской глянул через посудную баррикаду на холодную электропечь, заваленную пустыми кастрюлями.
Нет, весь этот кавардак начался не с профессорского манускрипта, подумал я. Все это началось с того момента, как ушла Анна. Все, оказывается, держалось на ней. А я думал, на мне.
Я зашел в кухню, открыл тяжелую дверь холодильной камеры и только тогда заметил притаившуюся между холодильником и окном Риту. Девочка курила и исподлобья следила за мной. Глаза ее распухли от слез, черные тонкие пряди налипли на лоб.
– Что ты здесь делаешь? – спросил я, хотя прекрасно видел, что Рита курит и плачет.
– Извините меня, – тихим, охрипшим голосом произнесла она, не поднимая глаз. – Я думала, что это вы «настучали»…
Мне вдруг стало ее настолько жалко, что я сам готов был просить у Риты прощения за стакан с портвейном, брошенный мне в лицо. Я осторожно взял из ее губ сигарету и выкинул ее в окно, затем приподнял Риту со стула под локоток.
– Обед есть? – спросил я.
Рита кивнула, шмыгнула носом и стала выставлять из холодильника коробки с мясными полуфабрикатами, яйца, батон вареной колбасы, помидоры, зелень в банке. Я смотрел, как она, склонившись над разделочной доской, режет луковицу, морщится, сдувает с кончика носа слезы, потом высыпает ее на разогретую сковородку, мелко крошит колбасу, смешивает с майонезом и помидорами. Ее руки были заняты, и Рита не могла вытереть глаза. Но слез она не стеснялась, так как ее чувства к Сашке уже не были тайной.
Яичница с овощами подгорела, а «кнорровский» грибной суп получился с комками, но профессор, единственный из оставшихся обитателей моего дома, не обратил внимания на эти огрехи и, как ни странно, съел все и без своего извечного брюзжания.
Мы сидели на кухне и через заваленное грязными тарелками окно, через овальный зал бара смотрели на жующего профессора.
– Он разговаривал с тобой сегодня?
Я угадал ее мысли. Рита думала не о Курахове, а о Сашке.
– Да, – тихо ответила она.
– Сказал, что профессор застал его в своем номере?
– Да.
– Переживал по этому поводу сильно?
– Нет.
Девочка выглядела опустошенной, обессилевшей, и я понимал, что с моей стороны жестоко сейчас продолжать расспросы, но не мог поступить иначе. Она оставалась единственным связующим звеном с той тайной, которой были окутаны все эти события.
– Он как-нибудь объяснил тебе, зачем заходил в номер профессора?
На этот раз Рита ответила не сразу:
– Да.
Я терпеливо ждал, что она скажет еще, но Рита, похоже, медленно засыпала.
– Что он там делал? – напомнил я о своем вопросе.
– Искал ручку.
– Какую ручку?
– Шариковую.
Я удивлялся, откуда у меня столько терпения, чтобы вести разговор в таком похоронном темпе, вытягивая из Риты по одному слову. Девочка наверняка воспринимала мои расспросы как пустое любопытство. Пришлось сказать ей больше, чем я хотел. Я обнял Риту за плечи и слегка развернул к себе.
– Ты молчишь, тебе не хочется разговаривать со мной. Но ты хранишь тайну не только своего друга, но и того, кто виноват в случившемся.
Рита вскинула глаза, убрала с лица черную прядь, нахмурила брови.
– Что? – тихо спросила она. – О ком вы говорите?
– Сашка повесился не по своей воле. Ему кто-то очень хорошо помог. Точнее сказать, его убили.
Девочка застыла, не сводя с меня глаз. Смысл того, что я ей сказал, медленно доходил до ее уставшего от слез сознания.
– Его убили? – легко и неосознанно повторила она, прислушиваясь к тому, как эта фраза звучит в ее устах.
Мгновение – и ее лицо настолько стремительно изменилось, что я уже был готов схватить ее в охапку, чтобы пригасить истерику. Глаза девочки расширились, словно она стала свидетелем безобразной метаморфозы, при которой я превращался в монстра, дрожащие губы разомкнулись, руки непроизвольно потянулись к голове.
– Боже мой! – сдавленным шепотом произнесла она, хватая себя за волосы. – Почему?.. Почему он не ушел отсюда?.. Я ведь предупреждала…
Она встала со стула и нетвердой походкой прошла к холодильнику, затем к плите, снова к холодильнику. Я не спускал с нее глаз, но Рита владела собой намного лучше, чем я предполагал.
– Я хочу выпить, – сказала она, машинально открывая холодильник, хотя в этом холодильнике спиртное мы никогда не хранили.
Я принес из бара бутылку «Сангрии» и поставил ее на рабочий стол. Рита стала наливать в стакан. Красная жидкость густой струей выплескивалась из горлышка, потом стала переливаться через край стакана, скользить вишневой лентой по рукам и кровянить белый кафельный пол. Я спокойно ждал, когда она придет в себя.
– Это сделал тот, кто его шантажировал, – медленно произнесла она, глядя через мое плечо в оконный проем.
– Кто его шантажировал? – спросил я и, быстро обернувшись, проследил за взглядом Риты. Ничего, кроме склеившейся горки тарелок, квадратного проема, в котором проглядывались темно-коричневый округлый бок барной стойки и яркое пятно зонта, прикрывающего от полуденного солнца Курахова с бутылкой пепси в руках.
– О ком ты говоришь? – повторил я, снова взглянув на Риту.
Она опустила глаза и едва заметно отрицательно покачала головой:
– Я не знаю, кто это. Сашка мне не сказал. Он его очень боялся.
– Почему?
– Не знаю. Сашка мне не говорил. Сказал только, что засветился.
– А что этот человек хотел?
– Чтобы Сашка молчал. Сашка тоже знал что-то такое, чего не должен был знать. И этот человек его тоже боялся.
Я коснулся пальцами подбородка девочки.
– Рита, мне кажется, ты говоришь неправду. Ты знаешь, кто это, но почему-то не хочешь говорить.
Она отрицательно покачала головой. Мои пальцы скользнули по нежной коже.
– Я не знаю, – повторила она.
– Это он? – Я кивнул в сторону оконного проема, в котором проглядывалась фигура профессора.
– Я не знаю! – злее повторила Рита и отвернулась.
– Хорошо! – Я почувствовал, что этот путь – тупиковый, Рита, может быть, в самом деле не знает человека, который шантажировал Сашку. – Поясни мне только, что такое засветился? Что мог натворить Сашка, чтобы потом бояться кого-то из наших?
Это был вопрос-проверка. Я нарочно упомянул «наших», чтобы проследить за реакцией Риты. Это слово ее не смутило.
– Засветился – это значит попался кому-то на глаза, когда лучше было бы не попадаться, – пояснила она.
– Он без разрешения зашел в профессорский номер? – неожиданно спросил я и сразу почувствовал, что попал в «десятку».
Рита опустила глаза и едва слышно ответила:
– Да.
– Зачем он это сделал?
– Наверное, собирал посуду.
– Но ведь это неправда, Рита! Профессор теперь обедает и ужинает в кафе.
– Там могли остаться кофейные чашки, бокалы, тарелки после завтрака.
– Мне ясно. Этими доводами с тобой объяснялся Сашка. Я же могу возразить, что собрать кофейные чашки намного проще было в присутствии Курахова.
– Я не знаю, что он там делал! – жестко повторила Рита, схватила наполненный до краев стакан и обмакнула губы.
Девочка с характером, подумал я, глядя на волевой изгиб тонких губ.
– Значит, Сашка засветился в номере профессора. Причем он попался на глаза человеку, о котором знал что-то компрометирующее. И этот человек потребовал от Сашки молчания взамен своего молчания. Так?
– Может быть, – уклончиво ответила Рита и снова пригубила стакан.
– Ты мне говорила про шариковую ручку, которую Сашка искал в номере профессора сегодня ночью, – не давал я Рите передохнуть и собраться с мыслями, чтобы лучше лгать. – Это была неудачная шутка?
– Нет.
– Что это была за ручка?
– Он случайно обронил ее в первый раз, когда засветился. Потом, когда номер профессора обыскали, испугался, что если придет милиция и найдет ручку, то это будет серьезной уликой против него.
– Значит, к обыску он не имел никакого отношения?
– Никакого. Это правда.
– А почему ты уверена, что это правда?
– Потому что в те часы, когда номер обыскивали, мы были с Сашей вдвоем… В смысле, мы были здесь, на кухне.
– И ночью он пошел в номер профессора, чтобы найти свою ручку?
– Да.
– Что было сегодня утром?
– Он мне рассказал, что ночью неожиданно пришли вы и профессор и застукали его в номере. Но сильно не переживал. Он даже смеялся, говорил, что никаких серьезных улик нет и в худшем случае его уволят из кафе.
– Курахов о чем-нибудь говорил с ним?
– Я не заметила. У вас есть сигареты?
– Не курю. А отец Агап говорил?
– Да. Я не разобрала, о чем, но слышала их голоса из-за двери хозяйственного двора.
– А что было потом?
– Не знаю. Пришли посетители и заказали шампанское и мороженое.
– Как они выглядели?
– Немолодая пара. Наверное, муж и жена.
– Священник скоро вышел с хозяйственного двора?
– Я не заметила.
– А что в это время делал Курахов?
– Сначала читал газету под зонтом, а потом скорее всего поднялся к себе.
– Когда ты нашла… когда ты увидела, что случилось с Сашкой?
– В половине девятого. Пора было накрывать завтрак. Я позвала его, но он не отозвался. Я подумала, что он, наверное, спит на топчане. Пошла во двор и там увидела…
– Кто вызвал милицию?
– Курахов. Ваш кабинет был заперт, и он побежал к ближайшему телефону-автомату.
– А отец Агап что делал?
– Он появился в кафе незадолго до вас. Я даже не обратила внимания, откуда он пришел.
Я задавал вопросы один за другим, заставляя Риту думать и отвечать, не оставляя ей времени на ложь и слезы. Я был уверен, что она говорила мне правду и сказала все, что знала. Информация была скудной, но и ее было достаточно, чтобы начала выстраиваться хоть какая-то логическая структура. Рита почувствовала, что я ухожу в свои мысли, что прессинг ослабевает, и снова занялась своим стаканом.
Курахов, думал я. Очень, очень может быть. Предположим, профессор неожиданно вернулся в свой номер и застал там Сашку, который рассматривал какие-то важные документы. Курахов пригрозил парню милицией, а Сашка, в свою очередь, пообещал выдать милиции какой-то компромат на Курахова. Они могли заключить договор взаимного молчания. Но Сашка попадается второй раз, причем – уже на моих глазах. Что должно было взволновать профессора? То, что я сдам официанта в отделение, где он тотчас настучит на профессора. А чего мог испугаться Сашка? Уже ничего. Улика, за которой он полез в номер профессора, лежала у него в кармане. Значит, менее всего заинтересованным в огласке ночного происшествия должен быть профессор. Так, собственно, и было, он ни разу не вспомнил о милиции.
Что же было потом, думал я, глядя на Риту, но не видя ее. На рассвете мы расстались с Кураховым. Я спал час. Завтрак подала Рита. Она упрашивала меня не писать заявление на Сашку. Потом я спустился вниз. Рядом с баром Сашка шепнул мне, что хочет сообщить мне что-то очень важное. Курахов был недалеко от нас. Он делал зарядку и прислушивался к нашему разговору. Услышать, конечно, он не мог ничего, но наверняка решил, что Сашка выболтал или намерен выболтать мне его тайну. Я ушел в милицию. В доме остались четверо: Рита, профессор, священник и Сашка…
Рита снова плакала, глядя в окно, шмыгала носом, растирала ладонью слезы по щекам и мочила губы в «Сангрии». Я ходил по кухне, от плиты к холодильнику, и думал о том, что вывод, который я собираюсь сделать, выведет меня в такие дебри, из которых очень легко никогда не выбраться.
Итак, в доме осталось четверо. Профессору не стоило большого труда улучить момент, отозвать Сашку в хозяйственный двор, задушить петлей, а затем привязать к металлической перекладине обрывок веревки, чтобы ввести следствие в заблуждение.
Все это выглядит очень правдоподобно, думал я, машинально отнимая у Риты стакан и выливая «Сангрию» в раковину. Но куда, к какому боку мне приладить темную историю с испорченными аквалангами? Кто надрезал мембраны? Кто погубил молодую пару? Кто, в конце концов, проделал этот фокус с трупом Ольги? И самое главное – зачем?
– Я вспомнила, – вдруг произнесла Рита и посмотрела на меня так, словно я был прозрачным. – Я вспомнила…
Я ушел далеко в свои мысли и не сразу понял, что Рита собирается мне что-то сказать. Она продолжала смотреть сквозь меня, словно следила за каким-то редким и малоизученным явлением природы.
– Я вспомнила, – снова повторила она. – Та веревка… Отец Агап всегда обвязывал ею свой чемодан, чтобы не развалился. А сегодня утром, когда я несла вам кофе, веревки на чемодане не было.
Глава 19
Лучше бы она ничего не говорила. Я смотрел на Риту, как на врача из анекдота, который отправляет своего пациента в морг, а пациент умоляет отвезти в реанимацию. Неожиданно всплыла еще одна деталь. Конечно, убийца мог воспользоваться веревкой священника, тем более что чемодан всегда стоит на входе в хозяйственный двор, и все же…
Рите, кажется, понравилось заливать слезы «Сангрией», и, чтобы она не слишком злоупотребляла этим глушителем горя, я прихватил бутылку с собой и вышел из кухни.
Когда я поднялся на второй этаж, ритуал был в самом разгаре. Марина и священник вразноголосицу тянули псалмы и молитвы и обрабатывали святой водой двери номеров. Некоторое время я наблюдал за ними, выжидая паузу в песнопении, и, как только батюшка замолчал, взял его под локоть и сказал:
– Прошу прощения, я должен отвлечь вас на минуту.
Батюшка нахмурился, давая мне понять, что я прерываю исключительно важный процесс, и, опустив крест, не очень дружелюбно спросил:
– Что вы хотите?
Я отвел его в противоположный конец коридора. Готов поспорить, но в этот момент священник понял, о чем я хочу его спросить. Он кивнул Марине, чтобы она продолжала петь сама, и взглянул на меня. Его глаза молили о пощаде!
– Батюшка, когда вы увидели труп официанта, ничего не заметили на нем знакомого? Скажем, какой-нибудь предмет, принадлежащий вам?
– Будьте милостливы, Кирилл Андреевич! – взмолился священник шепотом. – Я так боялся, что вы заподозрите меня в тяжком грехе! Богом клянусь, не давал я Сашке эту веревку проклятую, чтоб она провалилась в преисподнюю! Видать, сам отвязал ее от чемодана. Не прощу себе во веки веков, что не спрятал чемодан куда-нибудь подальше от посторонних глаз.
– Успокойтесь, я ни в чем вас не обвиняю, – почти искренне сказал я. – Постарайтесь вспомнить, когда вы заметили, что веревки нет на чемодане?
– Когда заметил? Да тогда и заметил, как Сашка руки на себя наложил, – недолго думая ответил священник.
– А вчера она была?
– Вчера была. И сегодня утром была. Я бутылочки из-под ладана и мирры вынимал и с ними Марину в церковную лавку отправил, чтоб докупила. Была веревка, будь она неладна! Знал бы, чем дело обернется, – сжег бы!
– Ну, хорошо, – успокоил я священника, опустив ему руку на плечо. – Не терзайте себя. Кто мог знать, что такое случится.
Отец Агап, благодарный мне за доверие, вконец расщедрился:
– Кирилл Андреевич, я хочу вам сказать, что отслужу по полной программе. То, что я сделаю, не сделает ни один священник Крыма. По полной программе, с чтением специальных молитв! Очень действенное средство, поверьте моему опыту!
– Хорошо, хорошо! Спасибо!
Не мешая более отцу Агапу вершить таинство изгнания дьявола, я спустился вниз. В тени зонта, положив ноги на соседний стул, сидел профессор и, делая вид, что читает газету, поверх нее следил за мной. Наши взгляды встретились. Профессор слегка кивнул и тотчас заслонился от меня большой статьей под названием: «С солнцем шутки плохи».
* * *
Выставкой-музеем, расположенной в бывшем армянском замке, вот уже лет десять бессменно заведовала и вела в ней экскурсии Александра Лебединская, мать моего приятеля, начальника спасательной станции. Прежде я часто заходил к ней, где в большом прохладном зале можно было отдохнуть от полуденной жары, поболтать и попить зеленого чая. Потом, когда я занялся частным сыском, мне уже было не до музея. В последний раз я виделся с тетей Шурой, когда покупал картины с крымскими пейзажами для своей гостиницы.
Я подъехал к зданию выставки около двенадцати, когда вероятность встретить здесь отдыхающих была очень мала и я мог поговорить с заведующей без свидетелей.
– Здравствуй, Кирилл! – Женщина вышла мне навстречу, как только я открыл тяжелую дверь.
– Вы, как мисс Хадсон, узнаете меня по шагам, тетя Шура? – спросил я.
Заведующая протянула мне руку, здороваясь по-мужски. Ее гладко уложенные седые волосы выглядели на фоне темных полотен картин белым пятном.
– Нет, не по шагам, – усмехнулась она и раскрыла секрет: – По твоей машине. «Опель-Сенатор» в Судаке есть только у тебя.
Ей бы мужиком родиться, подумал я, глядя, как женщина закуривает папиросу и, не вынимая ее изо рта, задувает спичку.
– За картинами приехал? – спросила она. – Ты как обзавелся собственной гостиницей, так стал моим первым и пока единственным покупателем картин.
– Нет, тетя Шура, картины пока не нужны.
– А что нужно? Чаю налить?
– Я историей увлекся. Проконсультироваться хочу.
Лебединская удивленно посмотрела на меня, не понимая, серьезно я говорю или шучу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46