К ней можно было проехать через набережную, но этот круг отнял бы у меня лишнее время, и я погнал напролом, через территорию пансионата, по ступеням, ведущим к фонтану. Между столиками летнего кафе машина не прошла, и два ярких зонта с грохотом повалились на асфальт. Не останавливаясь, я проскочил мимо павильона игровых автоматов, вырулил на пешеходную дорожку, круто спускающуюся вниз, и, наваливаясь грудью на руль, скатился к затененной площадке, где под зарослями виноградника, на шезлонгах, неподвижно лежали немолодые любители лечебного сна. С безумными глазами, размахивая руками, прямо под колеса машины ринулись две санитарки в белых халатах, но я уже остановился – дальше все равно не было проезда, выскочил из машины и, не обращая внимания на белых и круглых, как облака, женщин, побежал по поросшей колючками тропе, через кусты, наверх, к крепости, напротив которой стояла моя несчастная гостиница.
На ватных ногах, с исцарапанными до крови руками я поднялся на козырек и сразу ощутил на лице зной пожара. Гостиница полыхала, как посылочный ящик, набитый спичками. Окутанная черным дымом, она стонала и трещала, а беснующиеся языки пламени с ревом вырывались из окон обоих этажей, словно вода из пробитой автоматной очередью канистры. С крыши сыпались искры, отваливались куски черепицы и, подобно болидам, оставляя за собой дымный шлейф, падали вниз. Огромная толпа зевак колыхалась волнами, широким кольцом окружив забор. При каждом всплеске огня, когда с утробным хлопком, брызгая раскаленной пылью, из окон вырывались красные протуберанцы, толпа в едином порыве откатывалась назад, спасаясь от нестерпимого жара, и издавала вздох восторга. Уже начали обваливаться прогоревшие кровельные опоры, и почерневшая от гари черепица пластами проваливалась, как весенний тонкий лед под ногами рыбака.
Оцепеневший от увиденного, я протискивался сквозь толпу восторженно улыбающихся людей, в отчаянии глядя по сторонам, надеясь увидеть пожарные машины, но рядом с гостиницей стояли лишь легковушки зевак, наслаждавшихся зрелищем из окон автомобилей.
Калитку заклинило, и я, прикрывая лицо от нестерпимого зноя, несколько раз ударил по ней ногой. Толпа за моей спиной загудела, послышались глупые советы и смешки. Я почувствовал себя на сцене, где разыгрывалось пошлое и циничное шоу.
– Да ты не торопись, парень! Она сейчас сама расплавится! – обронил кто-то за спиной.
– А он попариться хочет. Зачем жару зря пропадать! – добавил второй.
– Может, забыл чего в комнатах? – с проблесками сочувствия сказал третий. – Так поздно уже. Стены горят… Эй, парень, отойди! Сгоришь к едрене фене!
– К чему этот вшивый героизм? – услышал я голос Курахова. – Вы что, хотите, чтобы вам на голову упала стена?
Красное и вспотевшее от жара лицо профессора на фоне возбужденной толпы показалось мне едва ли не родным.
– Вы целы, профессор? – спросил я, удивляясь тому, как вяло и безвольно прозвучал мой голос.
– А что со мной может случиться? – демонстрируя хладнокровие, ответил Курахов. – Я был на пляже. Потом увидел дым. А вы как?
Я махнул рукой. Стеклянные стены кафе лопнули, словно аквариум, облитый крутым кипятком. Толпа качнулась назад, увлекая нас с профессором. Какой-то грузный мужчина, пятясь спиной, наступил мне на ноги и едва не повалил на землю.
– Пожарных кто-нибудь вызвал? – равнодушно спросил я у Курахова.
Профессор пожал плечами, посмотрел на факел, в который превратилась гостиница, и в его глазах заплясали красные отблески.
– Милиция вроде здесь крутилась. Они должны были вызвать…
Он дернул головой, и я увидел, что лицо профессора искажено жуткой ухмылкой.
– Он сделал только хуже себе, – произнес Курахов, не отрывая взгляда от огня.
– Кто сделал хуже? – не понял я.
– Уваров. Вы же понимаете, что это его рук дело? Хотел меня запугать и сам же сжег манускрипт.
– Что?! – Я схватил профессора за руку и крепко сжал. – Манускрипт остался там?
– Он лежит за картиной в спальне, – ответил профессор. – Точнее, лежал.
Под приветственный гул толпы, беспрестанно сигналя, к гостинице медленно подкатила пожарная машина. Двое парней в брезентовых куртках со скучающими лицами посмотрели на огонь, а затем стали неторопливо разматывать шланг.
– М-да, – произнес профессор. – Работнички! Смотрите, смотрите, как он шланг разматывает! Ногой! Просто бесплатная клоунада!
– И что вы теперь будете делать, профессор? – спросил я, прикрывая ладонью глаза от роя искр, который подняла в воздух рухнувшая водосточная труба.
– Не знаю, – честно ответил Курахов. – Просто не имею понятия!
– Поезжайте. Не тяните время, поезжайте в Карпаты!
– Что? – воскликнул профессор и посмотрел на меня так, словно я задел его самолюбие. – Уварову нужен не я, а манускрипт.
– Не лукавьте, Валерий Петрович. Им нужен не столько манускрипт, сколько информация, содержащаяся в нем. А информацией этой вы владеете.
– Информация! – недовольно буркнул Курахов. – Вы так говорите, будто уверены на все сто процентов в существовании клада! Ну, допустим, я приеду в эту проклятую Лазещину, объясню Уварову, что манускрипт сгорел, и поведу бандитов на место. А вдруг там ничего не окажется? Я больше чем уверен, что там ничего не окажется…
Он замолчал, глядя на пожарного, поливающего тугой струей полыхающее окно на первом этаже.
– А если окажется?
– В этом случае Уваров точно меня прикончит. Он слишком погряз в уголовных делах, чтобы оставить в живых такого свидетеля, как я… Смотрите, смотрите, сейчас остатки крыши рухнут!
Мы сделали еще шаг назад. Вода, попадая в горящее нутро гостиницы, мгновенно превращалась в пар, и он, смешавшись с дымом, грязными клубами поднимался в темнеющее небо.
– Пойду-ка я устраиваться в гостиницу «Горизонт», – сказал профессор. – Приму душ, полежу на кровати, подумаю. Может быть, придет в голову интересная идея. – Он тронул меня за руку чуть выше локтя. – Заходите, если что.
Пожарные затаскивали шланг во внутренний дворик. Из окон первого этажа уже не вырывалось пламя, зато валил густой дым, из-за которого большая часть горящего дома оказалась как бы закрытой ширмой. Спасаясь от едкого дыма, зеваки бросились врассыпную. На их месте, на обочине дороги, остались стоять лишь две темные иномарки. Прислонившись к никелированной трубе джипа, поигрывая кулоном на цепочке, стоял Серега. Он увидел меня, оторвал зад от машины и, ссутулившись и по-бычьи наклонив голову вперед, не торопясь пошел ко мне.
– Недавно подъехал? – уточнил он, небрежно кидая мне свою мягкую руку. – Знаешь, кто это сделал?
Я кивнул. Серега несколько мгновений внимательно смотрел мне в глаза, словно хотел убедиться, что я не ошибся.
– Я его видел на «черепахе», – быстро и негромко сказал он, глядя то себе под ноги, то на пожарных. – «Уазик» стоит наверху, у водокачки, а он сам на пляже. Загорает. Народу никого.
И, больше ни слова не говоря, пошел к своему джипу. Я смотрел на его широкую сутулую спину и нервно теребил пальцами горячую рукоятку «регента», лежащего в кармане куртки.
Глава 32
Я понимал, что так нельзя, что сам делаю свою жизнь невыносимой, но остановиться не мог. Бешенство, которое охватило меня, заглушило голос разума, как грохот прибоя заглушает крик утопающего. Вылетая на каждом повороте на встречную полосу и рискуя влобовую столкнуться с какой-нибудь машиной, я гнал «Опель» по серпантину Новосветского шоссе к насосной станции, под которой на несколько километров протянулись дикие заповедные пляжи, контролируемые егерями.
– Я тебя убью, ублюдок! – бубнил я под нос, от нетерпения и злости ударяя кулаком по рулю и нервно нажимая на педаль акселератора. Послушная машина дергалась, ревела мотором, и цифры тахометра мельтешили, как клубок червей.
– Алиби себе устроил, на пляже отметиться решил! Я тебе устрою алиби! Тебе не жить на этом свете! Таким уродам на земле нет места…
Солнце, лишь под вечер освободившись от туч, нагишом сваливалось за Алчак, проведя по морю кровавую полосу. Ветер утих, шоссе высохло, словно не было ни ночной бури, ни утомительного дневного дождя, но воздух оставался все еще сырым и тяжелым от испарений.
Я проскочил мимо насосной станции, краем глаза заметив среди зарослей можжевельника и хвои желтый кузов «уазика», затормозил у самой скалы, нависшей над шоссе, вышел из машины и перемахнул через ограждение.
Никогда я не чувствовал себя более несчастным, чем сейчас. Я потерял все, что у меня было. Я не смог уберечь даже то, что принадлежало нам с Анной, что казалось вечным символом, памятником нашей былой любви и единства судеб. Нищий, брошенный всеми, униженный поступком самоуверенного подонка, я был способен лишь слепо следовать какому-то звериному инстинкту мести и, не задумываясь над тем, что сделаю с капитаном, когда найду его на пустынном пляже, полностью отдал себя во власть неуемной жажды расправы над человеком, который сделал меня несчастным.
Я не чувствовал ни усталости, ни боли в ногах, прыгая по склону, как на трассе слалома, я не замечал, как ветки хлещут по лицу, словно пытаясь привести меня в чувство, я превратился в снаряд, напролом идущий к своей цели, и когда добежал до обрыва и спрыгнул с трехметровой высоты на прибрежную гальку, когда в нескольких десятках метрах от себя увидел тощую белую фигуру капитана, на котором не было ничего, кроме трусов и надвинутой на глаза фуражки, то даже удивился своему спокойствию.
Капитан не видел меня и не слышал моих шагов. Он сидел лицом к морю в нескольких шагах от воды и, подперев голову руками, неподвижно смотрел на горизонт. Его непропорционально длинные и худые ноги по щиколотку увязли в мокрой гальке, и со стороны казалось, что у капитана нет ступней, а вместо них – то ли копыта, то ли культи. Горбатая, рахитичная спина изогнулась вопросительным знаком, отчетливо выступила цепочка позвонков.
Я приближался к нему, стараясь идти как можно ближе к осыпи, где была тропа, приглушавшая шаги. Поравнявшись с высохшей, отполированной морем корягой, на которой капитан развесил рубашку и брюки, я откинул ногой лежащую тут же кобуру с пистолетом и, едва капитан вскочил и развернул свою синеватую и впалую грудь, с крутого разворота ударил его под козырек фуражки.
Фуражка сразу слетела, упала мне на руку, а оттуда – под ноги. Я наступил на нее, втаптывая ненавистный козырек в гальку, и, не дожидаясь, когда капитан упадет, добавил ему слева.
Капитан упал на четвереньки, отхаркиваясь и тряся головой.
– Не сметь… – бормотал он, пытаясь подняться на ноги. – Нападение на сотрудника… не сметь… это плохо для тебя…
Я не насытился. Жалкая угроза лишь подлила масла в огонь. Не останавливаясь, я схватил его за волосы, заставил подняться на ноги и прямым ударом в подбородок снова кинул на гальку.
– Не надо… – кашляя и брызгая красной слюной, широко расставив руки и раскачиваясь, словно пьяный, бормотал капитан. С его лица частыми каплями стекала темная и густая кровь. Камни под ним стали пятнистыми, в горошек. – Не нужно так… это преступление… статья сто двадцать… сто шестьдесят прим… не сметь так…
Я снова поднял его и ударил в живот. Капитан согнулся, широко раскрыв рот, он не мог продохнуть, лицо его от напряжения стремительно багровело, а глаза наполнялись ужасом. Он подумал, что я его убиваю, что я не остановлюсь до тех пор, пока он не перестанет дышать, и, словно подтверждая его мысли, я стал бить его коленом в лицо. Хватая воздух обезображенными губами, капитан снова повалился на залитую кровью гальку…
Дикий, пронзительный визг, словно провели гвоздем по стеклу, раздался за моей спиной, и в первое мгновение я не понял, что это человеческий крик, крик ребенка, девочки десяти-двенадцати лет. Худое, несуразное существо в серых полуспущенных колготках, красной юбке и выцветшей нейлоновой кофте, с каким-то дурацким сачком в руке, с перекошенным, залитым слезами и соплями лицом кинулось на кривых тонких ногах к корчившемуся капитану.
– Папочка!! Папуленька!! Миленький!! Что с тобой?! Миленький, родненький, не умирай, папулечка!!
Потрясенный появлением здесь этой девочки, невообразимой глубиной ее горя и страданий, которые я ей причинил, все еще сжимая кулаки, я медленно пятился назад. Девочка, продолжая исступленно кричать, дергала отца за руку, пытаясь поднять его на ноги, упиралась своими худыми кривульками в гальку, падала, пачкая не по размеру большие колготки в крови и, не закрывая рта, поворачивала в мою сторону болезненное, блеклое, некрасивое лицо.
– Зайчик мой, родненький!! – визжала она, перечисляя, должно быть, те ласковые эпитеты, которыми называли в семье ее. – Котеночек!! Ласточка!! Не умирай, миленький!! Ой-е-ей, не надо!! Ой, встань скорее, папочка дорогой…
Она упала перед ним на колени, прижала его голову к себе и громко заскулила. Капитан, все еще кашляя и тряся головой, что-то тихо бормотал, судорожно, на ощупь, искал ее затылок и гладил растрепанную куцую косичку, на которой болталась пластмассовая божья коровка с обломанными лапками.
Не в силах больше смотреть на все это, я повернулся и кинулся в гору. Я бежал вверх, уже ненавидя себя, уже до боли жалея этого тупого, бедного и мстительного капитана и его дистрофичную дочь, хрипел и задыхался от усталости, но на шаг не переходил до тех пор, пока, обессилевший, не упал под кипарис, на присыпанные сухими иглами камни.
* * *
От гостиницы остались лишь обугленные стены с черными оконными проемами. Прожектор, повешенный на столбе электропередачи, освещал дымящиеся руины. Спектакль закончился. Народ, насытившийся зрелищем, медленно расходился. На месте, где стояла пожарная машина, темнела большая лужа.
Я даже не вышел из кабины. Душа ныла так сильно, что я боялся разрыдаться. Включил дальний свет фар и, отхлебывая водку из горлышка, смотрел на стены, железную дверь калитки, покрытую пузырями краски, каркасы зонтов, торчащие над верхним краем стены словно гигантские обтрепанные одуванчики, на почерневшую, с подпаленными листьями шелковицу, растущую с тыльной стороны гостиницы.
Так, не отрывая взгляда от пепелища, я сидел долго. Мне некуда и не к кому было ехать. Моим последним пристанищем стала машина. Друзей я растерял. С капитаном расквитался. Смысла в дальнейшей жизни не было.
Кто-то постучал в боковое стекло. Я повернул голову и не сразу узнал Ладу. Пригибая голову, чтобы я мог ее видеть, она показывала куда-то рукой.
– Привет! – сказала она, когда я опустил стекло.
– Привет.
Хорошо, что Лада не стала говорить банальности, соболезновать, утешать и успокаивать. Ненавижу, когда кто-то сопереживает мне на словах.
– Тебя Володя разыскивает.
– Какой еще Володя?
– Ну, этот… – Лада мучительно подыскивала точное слово. – Друг Анны, не понимаешь, что ли!
– Так бы и сказала, что Влад. А зачем он меня разыскивает? – равнодушно спросил я. – Он мне не нужен.
Лада торчала в оконном проеме, как портрет в рамке. Она была в том же декольтированном голубом платье, в каком я впервые увидел ее. Девочка вышла на работу.
– Можно я сяду в машину? – спросила она.
– Садись, – пожал я плечами.
Она, цокая каблучками, обошла «Опель», открыла дверцу, села, а затем перенесла свои изящные ножки через порожек.
– Там, это… – сказал я, кивая на то, что осталось от гостиницы и делая глоток из бутылки. – Ты забыла деньги и пудреницу. Все сгорело.
– Я не забыла, – тихо ответила Лада. – Ты мне ничем не был обязан. А пудреницу я оставила, чтобы был повод зайти еще раз.
– Будем считать, что уже зашла. К сожалению, пригласить в апартаменты не могу – там у меня не совсем убрано, – мрачно пошутил я.
– Давай проедем немного вперед, – предложила Лада. – Влад отлавливает тебя у сквера.
– Давай проедем, – согласился я, протягивая ей бутылку.
Мы тронулись и медленно поехали сквозь людской поток. Разноцветные огни, мигающие в такт музыке, слепили глаза и отражались в зеркалах. Широкий передок «Опеля» рассекал поток людей, как катер волны. На нас плыли улыбки, десятки, сотни улыбок. Это был иной, чуждый мне и, может быть, враждебный мир. Мне казалось, что все, кто сейчас беззаботно улыбается, мои враги. Все они стояли и глазели на пожар, им хотелось побольше огня, и чтобы с грохотом вылетали стекла, обрушивались опоры, обваливалась крыша. Чем эффектней, страшнее, тем лучше.
Лада думала о другом.
– Помнишь, какой был дождь в тот вечер? – спросила она.
С чего бы это ее потянуло на воспоминания? Я искоса взглянул на девушку. Она держала бутылку, как свечу.
– Выпей!
Она отрицательно покачала головой.
– Что у тебя с руками? – заметила Лада. – Они в крови. Ты тушил огонь?
Не отрывая рук от руля, я мельком взглянул на них. На костяшках пальцев была содрана кожа, запеклась кровь. Кожа стала тонкой, не то что раньше. Десятка ударов по физиономии не выдержала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46