С какой целью Виктория могла все это вытащить из платяного шкафа? И тут помимо его воли брюки зашагали в спальню. Он остановился перед шкафом, холодея от ужаса. Рукав рубашки приподнял его руку и заставил потянуть на себя дверцу.Крестобойников рывком открыл шкаф. Холодными немигающими глазами на него в упор смотрела жена.«Повесилась!» — молнией мелькнула в его голове короткая мысль. И, сраженный ею, он глухо вскрикнул, схватился рукой за горло, покачнулся, упал и потерял сознание.…Проснулся он на диванчике старшей дочери. Часы на стене показывали семь. Пора собираться на работу. Голова его была свежа, а тело полно бодрости и сил. Он легко приподнялся с постели и сел, свесив ноги на пол. Тут его взгляд упал на платяной шкаф, и он вспомнил вчерашний кошмар. Холодные мурашки поползли по его спине, а в желудке затошнило от страха.Дверцы шкафа были полуоткрыты, и он, не вставая с диванчика, мог видеть, что тот полон вещей, которым там и место. А Виктория? Нужно было встать и отворить вторую дверцу шкафа, но он не мог заставить себя сделать это. Он сидел, отрезанный от всего мира, отключив органы чувств, ничего не слыша, не ощущая и не видя, кроме платяного шкафа. И когда он наконец стряхнул с себя оцепенение, то неожиданно ощутил запах свежезаваренного колумбийского кофе, услышал шипение яичницы на сковороде и голос своей жены, негромко напевавшей мелодию последней дежурной песенки.Он долго ничего не мог сообразить, пока в комнату не вошла сама Виктория.— Ага! Встал уже! — сказала она.— Вика, — прошептал он, — что это было вчера… — но не договорил до конца, не осмелился. Уж очень свежий и цветущий вид был у его жены.— Что было вчера? — спросила она грозным голосом, но чувствовалось, что сегодня она не расположена сердиться. — Вчера было то, что под утро я проснулась и увидела тебя лежащим на полу. Хорошо, что дети в пионерском лагере, — погрозила пальчиком Виктория Ивановна. — Что бы они подумали? Вставай. Кофе остывает.— Я сейчас, — сорвался с места Валерий Михайлович и начал поспешно одеваться.За завтраком Виктория Ивановна втянула мужа в разговор о вчерашнем спектакле. У нее была хорошая память, и она умела убедительно и красиво говорить. Валерий Михайлович старался поддержать разговор.Виктория Ивановна очень любила говорить о театре, кино и концертах. Они, кстати, очень часто ходили на различные концерты в четырнадцать местных театров. И вкусы у них совпадали, правда, у Виктории Ивановны вкус был немного тоньше. И то, что нравилось ей, нравилось и Валерию Михайловичу. У них и вообще-то споров почти не бывало.Вот и сегодня Валерий Михайлович на лету схватывал мысль своей жены о вчерашнем спектакле и добавлял несколько фраз. Виктория Ивановна соглашалась с ним. Вчерашний поступок, после которого он не смог добраться до постели, она ему простила. Господи, ну чего не бывает с мужчинами! Тем более что Валерий Михайлович позволял себе крепко выпить лишь иногда. Он даже в компаниях умудрялся оставаться почти трезвым.Перед уходом на работу Валерий Михайлович обнял Викторию Ивановну, и ему почему-то пришла в голову мысль, что это его черный пиджак с удовольствием обнимает бежевое платье жены. Мысль была дикая, но почему-то не выходила из головы, пока он шел на работу…" 14 На этом рукопись обрывалась. У меня возникли такие мысли: во-первых, это не объяснительный документ, ничего такого, что проливало бы свет на причину драки; во-вторых, за те несколько минут, что Федор провел в купе проводниц, совершенно немыслимо было исписать такую пачку листов; в-третьих, прочитать этот рассказ в вагоне-ресторане, будь да — же он написан заранее, Валерий Михайлович тоже не успел бы. Я все так и сказал Федору.— Видите ли, Артемий. — Он уже откуда-то знал мое имя. — Я писатель. Нет, нет, нет, я понимаю, что внешним своим поведением позорю эту безупречную организацию и всеми уважаемых ее членов. Я даже не стремлюсь попасть в Союз писателей. Ну, или, вернее, еще не стремился. Так вот. Я пишу рассказы, рассылая их в газеты и журналы. И еще не было случая, чтобы рукописи где-то затерялись. Все они честно возвращаются ко мне назад. Их никто не печатает, более того, их никто, я полагаю, и не читает. Я слишком отрываюсь от жизни.Мне нужно было идти, а он все крутил вокруг да около. Лицо мое выражало явное нетерпение. И это на него подействовало.— Понимаю, — сказал он. — Это происходит со всеми, кто заговорит со мной. Я написал рассказ о некоем Валерии Михайловиче Крестобойникове. И вдруг здесь, в поезде, встречаю своего героя! Очень симпатичный человек. Он и в рассказе мне симпатичен, это ведь чувствуется? У него неприятности с вещами. А у кого их нет? Я пытаюсь, чем могу, помочь. С галстуком, правда, мы не справились. А потом даю ему почитать свое произведение. Он бросает лишь беглый взгляд на две-три страницы, кричит: «Всех вас надо на трудовое перевоспитание! Подлец!» — и бьет меня смертным боем. Я увертываюсь, бегу, но ноги уже не те, что были в молодости. Во всем теле усталость, в глазах круги. Поворачиваюсь, чтобы попросить прощения, вытягиваю вперед в мольбе руки, он натыкается на одну из них и падает. Что вы на это скажете?— Отпустите его, — попросил я проводниц. — Он совершенно безопасен. А так вам его придется караулить. Одно беспокойство.— Хм… Вы его на поруки берете, что ли? — спросила тетя Маша.— Беру, — твердо сказал я. — Беру на поруки. Весь коллектив вагона берет его на поруки.В первом купе соседи Федора крепко спали. Я подтолкнул писателя на верхнюю полку, снял с него грязные ботинки и сложил руки на груди.Уже чуть более суток осталось. А там… Я плохо представлял, что будет дальше. Как-то смутно в голове маячила встреча с тещей и тестем, объяснение с ними, слезы радости и всепрощение.По коридору шел гражданин с красной повязкой на рукаве и в какой-то форменной фуражке. Он периодически выкрикивал:— Голубчиков есть? Голубчикову срочная телеграмма! Место возле восемнадцатого… Голубчиков здесь не проживает? Кто Голубчиков?В нашем купе ему что-то объяснили, и он пошел дальше, на всякий случай все же вопрошая: «Голубчиков есть? Срочная телеграмма Голубчикову!» Моя фамилия, слава богу, была Мальцев. Это уж я знал точно. Не найдя адресата в нашем вагоне, гражданин направился в следующий, шагая походкой моряка, привыкшего и к килевой и к бортовой качке. А вагон что-то здорово разболтало.Я вышел в тамбур. Степан Матвеевич и Иван стояли у окна, выходящего на север. Лица у них были непроницаемы. Я достал пачку. В ней осталось всего две сигареты. Я взял одну. И тут же за другой протянулась рука Степана Матвеевича.— Понимаете, — сказал он, — я никогда раньше не курил в нашей реальности. Не тянуло даже.Его фраза прозвучала как тревожный колокол пожарного набата. Но мы закурили спокойно.Дым от сигарет уносило куда-то в невидимые щели. Рубашка у меня прилипла к спине. В ушах все грохотало и повизгивало.— Ну и к чему вы пришли? — спросил я, так как молчание становилось слишком уж тягостным.— Окончательно еще ни к чему, — ответил Граммовесов.— Степан Матвеевич предполагает, — начал Иван, — что наш поезд попал в другую реальность. Необъяснимо, но факты вроде бы за это.— Степан Матвеевич! — невольно вырвалось у меня.— Не стоит пока волноваться, — слишком уж спокойно сказал он. — Есть, конечно, некоторые странности…— Например? — спросил я.— Например, за время, прошедшее после полуночи, на земном шаре должны были произвести три запуска в прошлое, а со мной ничего не произошло.— Отменили, — предположил я.— Маловероятно.— Но ведь может же быть, что у вас эта страшная способность исчезла?! Что-то изменилось в вас, на Земле или в космосе, какой-нибудь сдвиг полей?— Какой еще сдвиг полей! — посмотрел на меня как на идиота Степан Матвеевич. — Давайте считать. Вас не удивляет скопление странностей? Пришелец с планеты Ыбрыгым — раз. Появление у вас сына… Стойте, стойте! Я сначала перечислю, а потом уж возражайте. Значит, появление у вас сына — два. Бутылка, в которую наливают обыкновенную воду, а выливают кто что хочет — три.— Ничейная смерть в шахматах, — подсказал Иван.— А это еще что такое? А-а… Ничейная смерть в шахматах — четыре. М-м… Что же еще?У него явно застопорило. Так ему и надо, даже позлорадствовал я. Нечего вполне обычные вещи выдавать за чудо или фантастику! Ишь, сын у меня появился!— Что еще? — спросил я уже ехидно. — Вы еще забыли старушку, которая тащила два чемодана и рюкзак, в то время как два молодых и здоровых человека с трудом справились даже с одним чемоданом. Подумайте, разве в нашей реальности такое может произойти?Они еще размышляли, смеюсь я над ними или нет. А я вдруг вспомнил про бабусин чемодан, который она оставила под нижней полкой. А на полке этой сейчас сидит Тося. Надо же! Совсем из головы выскочило. Рассказать им? Пусть решают, что с ним делать. Может, начальнику поезда передать? А вдруг там бомба? Ведь такой тяжелый! Фу ты, черт! До каких мыслей можно дойти от этой жары.Вагон рвануло в сторону, так что я, ни за что не державшийся, отлетел к противоположному окну. Даже дверь резко, со стуком распахнулась. Низко, чуть ли не у самого пола держа корзинку, в тамбур вошел официант.— Граждане! Кому жареной колбасы? Покупайте жареную колбасу!— Спасибо, — сколь можно убедительнее сказал Степан Матвеевич, — нам не хочется жареной колбасы.— А щи продаются только престарелым, инвалидам и детям до семилетнего возраста! — возвестил официант.— Мы не в претензии. Пусть покупают, пусть кушают.— Взрослые пассажиры могут сами пройти в ресторан.— Хорошо, хорошо. Обязательно пройдем.— А жареную колбасу? — непонимающе спросил официант и поддел вилкой толстый кусок обжаренной действительно с двух сторон колбасы. С куска капали густые, ленивые, противные в такую жару капли желтоватого жира.Эта фраза все-таки добила Степана Матвеевича. Лицо его передернулось, как от страшного волнения.— Сколько?— Рупь сорок семь порция.— Сколько порций?— Девять.— Получите. — И Степан Матвеевич отсчитал официанту помятую десятку, хрустящую новенькую трешку, двугривенный и слегка погнутые три копейки.— Сдачи? — спросил притихший официант.— Там без сдачи. Пожалуйста, идите.— А товар? — Официант ничего не понимал.— А товар употребите в пищу сами. Всей поварской бригадой.— А товар? — снова спросил продавец.Степан Матвеевич и Иван тоскливо переглянулись, взяли парня под локти, тот машинально схватил корзинку, и толкнули его в коридор. В знакомой и привычной обстановке официант сразу же пришел в себя и завел речитативом:— Щи только престарелым и детям! Колбаса продана!Вагон снова дернуло в обе стороны. Двери и в другой вагон, и в коридор с треском захлопнулись. 15 — Продолжим, — предложил я.— Да, да. Со старушкой — это вы нас здорово высмеяли, — сказал Степан Матвеевич. — Больше всего меня волнует тот факт, что в поезде нет ни одного знакомого. Такого со мной не бывало уже много лет. Это, понимаете, со мной невозможно в принципе.— Память все-таки имеет какие-то пределы, — сказал я.— Возможно, — спокойно согласился Степан Матвеевич, — но только эти пределы еще никем не определены… А давайте проверим! У вас в Марграде есть телефон?Нет. Для моей квартирки это было бы слишком роскошно. Степан Матвеевич все понял по лицу и обратился к Ивану.— А у вас в Фомске?— Есть, — оживился Иван. — А это интересно.— Ваша фамилия, извиняюсь, и отчество, если, конечно, телефон на ваше имя?— Да, да, на мое. Совсем недавно поставили.— Это не имеет значения.— Строганов Иван Петрович…— Отлично… Так, так… — Степан Матвеевич с головой ушел в свою память. — Строганов… Стр… Стр… Стрепетов… Стробов. Ага. Строганов… Строганов Иван Петрович и еще Строганов Иван Петрович. Улица Бусова или улица Алтайская?— Бусова, двадцать два.— Отлично. Номер вашего телефона девяносто два — девятьсот тринадцать.— Правильно, — чуть испуганно согласился Иван.— А у второго Строганова Ивана Петровича по улице Алтайской, четыре — двадцать два — двадцать четыре.Это уже не имело значения, так как проверке не поддавалось.— Ну и здорово! — вынужден был согласиться я.— Пустяки, — недовольно сказал Степан Матвеевич. — Все дело в том, что я никого не знаю из этого поезда. А ездить мне на нем приходилось не одну сотню раз, в других реальностях, разумеется. По крайней мере, проводниц и бригадира поезда я обязан знать.Ручка вдруг задергалась. Раз, два. Потом кто-то забарабанил из вагонного перехода руками. Иван оглянулся и сам широко открыл дверь.— Мне еще музыку крутить надо! — раздалось сначала, а уж потом показался человек с красной повязкой и в форменной фуражке. — Куда подевался этот Голубчиков? А написано, что в шестом вагоне. — Значит, в вашем. Я не буду здесь целый день ходить. У меня своя работа. Для чего в поезде радиоузел? Чтобы музыку слушать и последние известия! Понятно. Пассажиры чтобы не скучали!Это-то нам было понятно.— Ты Голубчиков? — ткнул работник радиоузла сначала в Степана Матвеевича, потом в меня, а затем в Ивана. — В чьем купе место номер восемнадцать?Это место было в моем купе. На нем сейчас располагалась врач Зинаида Павловна.— В моем купе восемнадцатое место, — сказал я.— Так что же ты молчишь? А я, понимаешь, хожу.— Моя фамилия Мальцев.Иван искоса взглянул на ненавистную занятому товарищу телеграмму и прочитал:— Голубчику… Голубчику там, а не Голубчикову.— Я что и говорю, — согласился человек с красной повязкой.— Голубчику! — воскликнул я. Ох ты! Ведь это меня бабуся называла голубчиком. — Постойте. Может, это мне?— Бери. И с концом.Я развернул телеграмму. Слева стояло: «Старотайгинск-90». Ясно. Из Старотайгинска, значит. Справа: «Фирменный поезд „Фомич“ от 0 августа семьдесят пятого года. Вагон шесть, место рядом с восемнадцатым. Голубчику».А ниже сам текст телеграммы: «володька забаррикадировался комнате пытаемся зиять чедоман принимаем меры волнуйтесь — бабуся коля».Белиберда какая-то.Радист обрадовался, что свалил со своих худеньких плеч непосильную ношу, закончив все эти поиски Голубчикова, и бодро рванулся в вагон. Теперь можно было ожидать душераздирающего от счастья концерта по местному вещанию.Степан Матвеевич читал телеграмму через мое плечо.— Что это? — наконец спросил Иван, видимо бросив решать головоломку.— Телеграмма от бабуси Коли, не видишь разве?— Как это от бабуси Коли? — удивился Степан Матвеевич. — От дедуси Коли!— Не-ет. Именно от бабуси. Могу предположить, что телеграмму прислала бабуся, которая ехала из Фомска в Старотайгинск, — сказал я. — А вот почему она стала Колей, не пойму. И что это за Володька, который забаррикадировался в комнате. Правнук, что ли? Ну и пусть себе баррикадируется. Стоп, стоп! Тут, наверное, бабуся и Коля. В телеграммах ведь все, что можно и что нельзя, сокращают. А-а! Понятно. Внучек это ее Коля. Очень крепкий мужик. Ну, черт с ним, с Володькой, пусть себе сидит в комнате, пока есть не запросит. Что-то там они пытаются. А что такое: «зиять чедоман»? Зиять. Дыра, отверстие может зиять, пропасть!Я силился понять, что мне хотели сообщить. Прикидывал и так и эдак. Несколько раз пытался прочитать телеграмму мельком, быстро, чтобы машинально пропустить возможные опечатки. Что-то получалось. Ага! Вот тут. Ясно, что не «чедоман», а чемодан. Они пытаются зиять чемодан. Ну и бог с ними! У бабуси действительно был чемодан. Но что они все-таки пытаются сделать?— Головоломка, — наконец сказал я. — Пошутила бабуся.— Ну да, — сказал Иван. — Очень нужно ей шутить на рубль с лишним, да еще тащиться на телеграф.— Внук Колька ходил на телеграф. Ясно.— Ему тоже больше делать нечего, как развлекать тебя ребусами. Нет. Тут что-то есть. Подумать надо.— А как же с попаданием поезда в другую реальность? — сурово спросил Степан Матвеевич. — Так все и оставим?— Я вот что думаю… — начал Иван.— Артем, — дверца приоткрылась, и в просвете показалось извиняющееся лицо Инги. — Артем, станция. — Она смешно сморщила носик. — Зинаида Павловна говорила…— А-а… Помню, помню. Сейчас. Иду.— Конечно. Надо прогуляться, — согласился Иван.— Ты все понял, Артем?— Все, Инга. Не волнуйся. Сделаю все, что в моих силах и еще чуть сверх того.За окнами поползли какие-то станционные постройки, хотя поезд еще и не замедлял ход. Надо было взять деньги из пиджака.На боковом столике в нашем купе прямо ногами на застеленной газетой столешнице стоял ребенок. Его держал за трусики взмыленный папаша. Матрас был закинут на багажную полку, а спальная поднята, верхняя часть окна открыта. В нее-то и старался просунуть свою головку малыш. А отцу, кажется, уже было все равно. Рука ребенка взмахивала воображаемой саблей. Малышу было хоть и жарко, но очень интересно, и в его головку, кудрявую и светлую, приходили всякие разные мысли.— Хочу мороженого!— Мама купит у дяди, Стасик.Я потянулся за пиджаком.— Мы не мешаем вам?— Нет, нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24