На бегу он еще несколько раз оглядывался и что-то кричал, но разобрать уже было невозможно из-за начинавшего частить стука колес. Степан Матвеевич был уже рядом с тамбуром. Я спустился по ступенькам площадки и протянул ему руку, другой крепко держась за поручень. Степан Матвеевич прыгнул. И я с Валеркой втащил его в тамбур. Степан Матвеевич даже не запыхался, хотя был, кажется, чем-то взволнован.— В чем дело? — спросил я.— Паровоз с соседней станции нам никто не посылал, — ответил Граммовесов. — И вообще! Они там до сих пор думают, что с ними по телефону кто-то шутит! Ну откуда на этом разъезде может взяться пассажирский поезд, да еще фирменный, да еще из Фомска?! Они и города-то такого, наверное, никогда не слышали.— И что из этого следует? — спросил я.— Всего не знаю. — Степан Матвеевич уже садился на свое место в нашем купе. — Всего не знаю. Но только эта чертовщина еще не кончилась, это уж точно. И второе: куда нас примут на станции? А если там состав? Если и запасных путей не окажется? Ведь нас там не ждут!«Мозговой центр» собрался в нашем купе полностью. Слова Степана Матвеевича немного отрезвили некоторых, кто вроде Валерки чрезмерно обрадовался постукиванию колес.По коридорчику бочком трусил начальник поезда.— Выручайте! — потребовал он. — Пусть наука выручает!— Садитесь, — предложил я, показывая на свободное место.— Нет уж! — разволновался начальник поезда. — Раз наука все может, пусть она теперь и думает!— Что вы предлагаете? — спокойно спросил Степан Матвеевич.— Через тендер надо. Через тендер!— А! — догадался писатель Федор. — Гонца от общественности послать на паровоз! Толково, толково!— Вот пусть наука и проникает! — потребовал начальник поезда.— В паровоз надо действительно кого-то послать, — согласился Степан Матвеевич и даже не успел посмотреть на Валерку, как тот уже заявил:— Мы сделаем!— Опасно на ходу, — предупредил Валерий Михайлович.— Ну, к опасностям нам не привыкать, — заверил Валерка. — А столкнуться с каким-нибудь составом еще опаснее!— Передайте машинисту, — сказал Степан Матвеевич, — чтобы состав вел осторожно, потому что путь может оказаться занятым. А километра за два до станции нужно совсем сбросить скорость и подходить медленно, очень медленно. А если путь занят, то остановиться. На самой станции разберемся.— Понятно! — сказал Валерка и вместе с Михаилом они сорвались и помчались по коридору выполнять боевое задание.Начальник поезда снял форменную фуражку, вытер лысину мокрым платком и сказал:— Брошу! К чертям собачьим брошу! Вот только доведу поезд и на другую работу. Маневровым паровозом лучше буду командовать!Ему никто не возразил. Но никто и не одобрил его мысли. До благополучного возвращения было еще, кажется, далеко.Начальник поезда замолк. Молчали и все остальные. Только перестук колес да бескрайняя степь за окном.— Иногда мне кажется, что я вот-вот отгадаю, что же с нами происходит, — сказал я. — Но мысль все время ускользает. Не составляется она. Вот, например, причинно-следственный мир. Другого ведь мы и не знаем. Мы живем в жестко детерминированном мире. Но только наш-то поезд выскочил из этой детерминации!— Об этом говорил еще товарищ Обыкновеннов, — подхватил Степан Матвеевич. — Изменились причинно-следственные связи? Ну и что? Какая причина тому, что все это происходит?— Ты вот… — обратился ко мне Иван. Что-то уж очень долго он не открывал рта. Но за секунду до его недосказанного вопроса я вдруг решил, что нужно рассказать собравшимся историю Зинаиды Павловны, и перебил Ивана. Тот даже, как мне показалось, облегченно вздохнул, словно вопрос собирался задавать через силу, словно ему нравственно тяжело было задавать этот вопрос.К Зинаиде Павловне все в вагоне относились очень хорошо. Прекрасный и энергичный, много знающий человек была эта женщина. Да и врачей-то, наверное, в нашем поезде больше не было. Я вкратце рассказал, как Зинаида Павловна в один год лишилась мужа и детей.— Боже мой! — воскликнул Валерий Михайлович.Этого никто не знал, да и не поверили мне сначала, уж слишком жизнерадостной казалась милая женщина. Потом я рассказал, как Зинаида Павловна встретила всю свою семью в нашем поезде. Как она обрадовалась сначала, как поняла, что это невозможно. Как она нашла в себе силы (сколько же в этой женщине было сил!) сказать себе, что этого не может быть. Я рассказывал коротко, и все равно впечатление от моего рассказа осталось тягостное.— Значит, она нашла в себе силы, Артем, сказать себе, что этого не должно быть? — спросил меня Иван. Губы его почему-то дергались.— Да, Иван. Эта женщина нашла в себе силы.— Но ведь она же хотела, чтобы ее семья была! Ведь она думала об этом?!— Да, Иван. Она все время думала об этом.— А ты?— Да что я?— Ты тоже хотел?— Да что с тобой, Иван? Что я хотел?С Иваном творилось что-то страшное.— Ты же ведь хотел, чтобы у вас с Ингой были дети?— Да, Иван. Хотел…— Вот они у тебя и есть. — Он смотрел на меня, словно убивал, и мучился тем, что ему ничего не остается, как убить меня.— Да. Есть.— А у Зинаиды Павловны нет.— Нет. Но ведь они у нее умерли…— Ты хотел! Прости, Артем! — Он чуть ли не на колени упал передо мной. — Артем, прости! Все дело в том, что ты хотел! И она, Зинаида Павловна, хотела! И Степан Матвеевич! И Федор! И я! Все, понимаете, все чего-нибудь хотели… В очереди в старотайгинском буфете не стоять. Побыстрее бы надо. Пожалуйста. Замедление времени произошло. Но только после нашего ухода, я уверен, все там оказалось по-прежнему. Пеленки нужны — выставка детских товаров в Балюбинске! И так у всех. У всех! Только с побочными явлениями. Кто-то хотел и пришельца, и бутылку с разными напитками. Да и многое другое. Нужное и ненужное. Совершенно несогласованное с желаниями других пассажиров. И груда этих желаний навертелась друг на друга так, что разобраться теперь невозможно.— Иван… — ужаснулся я.— Что Иван! Иван тоже имеет желания! Но Иван сдерживает их!— Это мысль, — сказал Степан Матвеевич. — Только это очень ужасная мысль.— Вы ведь тоже, Степан Матвеевич, хотели избавиться от своей неприятной способности жить в других реальностях?— Хотел, Иван.— Вот вы и избавились. Только попутно поезд оказался совсем не там, где ему положено быть.— Понимаю, — сказал Степан Матвеевич.— И только Зинаида Павловна смогла сдержать свои желания. Вернее, сначала не смогла, но потом все же нашла в себе силы. Поэтому и паровоз появился.— Да паровоз-то тут при чем? — не понял я.— Чем меньше мы всего желаем, тем более реально начинает жить наш поезд. Отказался Афиноген от своей мечты, и мы сразу же вернулись хоть на какой-то там разъезд. Отказалась Зинаида Павловна — вот вам необходимый, чтобы добраться до станции, паровоз… Простите меня… Это страшно… Но это правда! 39 Это была та самая мысль, которую я никак не мог вытащить из подсознания. Теперь я знал точно. Она все время вертелась в моей голове, но что-то не позволяло ей оформиться окончательно. Что? Наверное, весь этот ужас, который она несла с собой. Хорошо ли, плохо ли, но в человеке всегда живут мечты и желания. И большинство их никогда не осуществляется. Страдание и неудовлетворенность жизнью приносит это, но и заставляет двигаться вперед, всеми силами вперед, не позволяя даже на мгновение задержаться на уже завоеванном, потому что в этом случае человек сразу же оказывается отброшенным назад. Но нельзя скатываться вниз. И человек ежедневно прокручивает в мыслях множество вариантов будущего, своего и других, неосознанно привлекая для его осуществления фантастические и просто невозможные допущения и пути. Мечты и желания живущих рядом и совсем далеко, прижимают, отбрасывают, шлифуют, гранят желания человека. Есть, конечно, нечто общее, что присуще всем. Желание построить прекрасное будущее, жить лучше материально, не ущемляя при этом других, жить в мире и дружбе. Именно это и получается в итоге, правда, все равно с неприятными, иногда непредвиденными отклонениями. В итоге вырастает нечто общее, в значительной степени удовлетворяющее всех, но не в абсолютной.И вот случилось нечто невозможное. Все, о чем мечталось, получается на самом деле. Но только эта прекрасная мечта обязательно задевает еще кого-нибудь. Вот встретил я Ингу, а Валерка теперь несчастлив. Ну пройдет это у него, пройдет. Дай-то бог! И поскорее… И ведь я вовсе не желал ему зла. Более того, я даже не предполагал о его существовании. А ведь принес все-таки зло. А сам Иван… Вот он говорит, что сдержал свои желания. Да только так ли это? Не по его ли невольному желанию так внезапно преобразился Семен? Или Семен всегда был таким? Ну, предположим, был. Пусть не совсем такой, но немного похожий. Так ведь все это жило в его душе глубоко. И любовь Ивана, быть может, помогла выплеснуть всю дрянь души Семена наружу, напоказ. Как сдерживает свои желания Иван? Внешне? Только внешне! Невозможно сдержать свои желания в душе, если они уже зародились. А что мне-то он хотел сказать? Ведь чувствую что. Знаю. Но только он не может так сказать. Да и никто не скажет! Знаю, знаю… Это ведь о Сашеньке и маленькой Валюшеньке… Это ведь они появились странным образом, только потому, что мы с Ингой так хотели. Так что же? Пожелать теперь, чтобы их никогда не было? Чтобы они исчезли? Ведь это на благо всего поезда! Скажет он или нет? Или скажет кто-то другой? Но все же, наверное, скажут… А Инга еще ничего не знает. Ей сейчас нужно только одно, чтобы доехать со своими детьми до Марграда, до дома, в котором она никогда еще и не была. Так неужели же?! А вдруг все ошибка?! Вдруг это только одна чудовищная ошибка?!Кажется, мысль Ивана потрясла не только меня, но и всех остальных. И потрясла тяжело, страшно, жутко. Не знаю, о чем они все сейчас думали. Ведь мечтал и хотел чего-то каждый! И если они только не разбирались сейчас в своих мыслях, то о чем же все тогда думали.И ведь вот на чем я тут же поймал себя. Не думать. Ни в коем случае не думать. Пропустить действительность через сознание как через сито, чтобы ничего в нем не зацепилось, не осталось, чтобы стало легко, потому что в голове ничего нет, под наркоз бы сейчас или в сон без сновидений, чтобы ничего не решать, чтобы ничего не понимать, не чувствовать.— Надо все проверить, — спокойно сказал Степан Матвеевич.Вот ведь как у него спокойно получилось! Проэкспериментируем с человечками, так сказать. Вывернем их, что называется, наизнанку. Тряхнем души, проветрим желания. Да только с кого начнем? Может, с мальчика Сашеньки, которому всего лишь четыре года? Или лучше с грудной, еще ничего не понимающей девочки?— Начнем с меня, — все так же спокойно сказал Степан Матвеевич.— Я не знаю, — застонал Иван, — нужно ли было мне это говорить? Вдруг я не прав или есть другой способ вернуться к нормальной жизни? Простите, я не знаю…Валерий Михайлович дернул шеей, словно на ней затягивали петлю и оставалось уже совсем немного. Писатель Федор что-то нервно соображал. Начальник поезда толком ничего не понял. Да если и понял кое-что, то только должен был радоваться своему желанию довести поезд до станции назначения. Самый святой человек во всем фирменном поезде!Степан Матвеевич раскрыл свой портфель, достал бумаги, графики, которые он столь часто просматривал в самом начале нашего путешествия, когда вдруг освободился от странной способности жить в других реальностях и еще только безмерно радовался этому.На что он шел? Вернуть ад, от которого у него не было спасения даже после смерти? У него вообще не было смерти!Степан Матвеевич хладнокровно проводил эксперимент.— Остановитесь! — не выдержал я. Не знаю, что мной руководило. Я не мог допустить того, что он хотел с собой сделать, пусть даже и для всеобщего блага. Или я подсознательно чувствовал, что вслед за ним дойдет очередь и до меня? А я не смогу! Не знаю… Но только я совершенно искренне хотел его остановить.— Что вы, Артем? — спросил Степан Матвеевич.— Вы хоть знаете, на что соглашаетесь?— Конечно. Я думаю, что только я один знаю. Никто другой даже не способен представить малой части этого.— И вы все равно идете?— Успокойтесь, Артем. Я экспериментировал миллион лет. Почему не продолжить это интересное занятие?— Остановите его! — крикнул я собравшимся в купе.Мучительнее всех, наверное, все же было Ивану. Он все понял и рассказал нам, а помочь-то ведь ничем не мог…— Все дело в том, — сказал Степан Матвеевич, — что мою мечту, мои желания никто не может перехватить. Вот я вам скажу: да, а в душе: нет. И будет именно нет!— Надо все-таки подумать, — неестественным голосом предложил Иван.— Конечно. Думайте, — согласился Степан Матвеевич. — Вот по графику через две минуты будет произведен запуск в прошлое. Прошу внимательно наблюдать за мной.Степан Матвеевич откинулся к стенке и посмотрел на нас всех по очереди, словно прощался. А ведь он действительно прощался!И все-таки он был спокоен…Я знал, что сейчас произойдет. Знал. Я еще надеялся, что ничего этого не будет. Ну должна же быть в мире какая-то высшая справедливость! О, сколько, наверное, миллиардов людей полагались на эту высшую справедливость! И все-таки шли на костер. И сгорали в костре…А поезд все не замедлял свой ход, хотя двадцать километров мы уже давно оставили позади.И вот выражение лица Степана Матвеевича мгновенно изменилось.— Год, число, месяц? — прохрипел Степан Матвеевич.Я ничего не смог ему ответить.Степан Матвеевич смотрел на нас бессмысленным взглядом, и только животный ужас был сейчас в нем.— Год, число, месяц? — с трудом повторил он.— Второе августа тысяча девятьсот семьдесят пятого года, — вздрагивая губами, ответил Иван. Вот и увидел он свою мысль воплощенной.— Реальность?— Настоящая, самая настоящая, — сказал Иван.— Самая что ни на есть! — сказал я.Степан Матвеевич обвел нас мутным взглядом и погрузился в тягостную задумчивость. Сейчас он только еще начнет приходить в себя. Да сколько же это продлится? А ведь будут другие запуски. И никто не согласовывает их со Степаном Матвеевичем.— И все равно ничего другого я сделать не мог, — жестко сказал Иван.Он был прав, прав теоретически и практически, морально и нравственно, он убеждал себя в этом, но не было радости в его голосе, и не хотел он этой правоты.Мимо окна прогрохотал товарный состав. Испуганное лицо машиниста мелькнуло за окном. Кажется, мы куда-то приехали…— Чья очередь теперь? — спросил писатель Федор.Кто тут мог установить очередь? Только добровольно. Только кто как захочет.— Я готов ехать в этом поезде хоть к черту на кулички, хоть всю жизнь, — сказал Иван.Ага… Это он говорил для меня. Это для меня, Инги и наших детей он согласен ехать к черту на кулички. Да только согласятся ли другие?— Тогда я, — снова сказал писатель Федор.— Да что у вас-то? — нервно спросил Иван.Начальник поезда смотрел на все происходящее дикими глазами.— А обязательное воплощение моих рассказов в жизнь! — с вызовом сказал Федор. — Нет уж, прошу… и прочее.Федор словно даже рассердился, что его не причислили к лику мучеников.Тут в вагон влетел Валерка. Лицо его было бледно и испуганно.— Чуть не врезались! — крикнул он.— Что там еще? — не понял я.— В товарняк чуть не врезались! А как отвернули, не могу понять. Ведь только один путь был, а на пути товарняк стоит. А наш прет под семьдесят и не может ход замедлить. Уж и секунды не оставалось, ну, думаю, крышка! Тем более в самом паровозе. Уж паровоз-то наверняка бы всмятку. А почему не столкнулись, не знаю. Ведь не было там стрелки, не было! Не разъехаться нам было никак.Уж всмятку, это наверняка… если бы не Степан Матвеевич… Степан Матвеевич отказался от самой главной своей мечты стать нормальным человеком, прожить одну-единственную жизнь, но по-человечески.Валерка посмотрел на Граммовесова и ничего не понял.— Что с ним? — спросил он удивленно.— Видишь ли, Валера, — сказал я, — тут все-таки разобрались, что к чему… и вот Степан Матвеевич…— С ума, что ли, сошел?— Нет… Он просто только что прожил десять лет в другой реальности… Ты ведь помнишь, он рассказывал… Иван тут предположил, что…— Значит, нашли! — обрадовался Валерка, но тут же смутился, взглянув на Степана Матвеевича. Какая-то связь намечалась в его голове между двумя событиями. — Неужели…— Ладно, — сказал Иван. — Расскажу вкратце. Раз я начал, мне и продолжать… Одним словом, мы мечтаем, желаем чего-то, а в нашем поезде все это осуществляется, овеществляется, что ли. И единственное, что от нас сейчас требуется, так это отказаться от всяких желаний вообще… По крайней мере, пока мы не прибудем в Марград. Как это сделать во всем поезде, я не знаю. Желания людей проконтролировать невозможно.— Наш отряд… — начал было Валерка.— Да, ваш отряд. Наиболее организованная единица в поезде, — сказал Федор.— Что нужно сделать?— А нужно с каждым провести беседу о том, чтобы люди не смели мечтать хотя бы еще половину суток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24