— Если ты желаешь поработать вместе с Таналвах, тебе, молодая госпожа, понадобится вот это. — Она протянула ей фартук и пару белых перчаток.
— Нет, Гойтер, я не собираюсь ничем таким заниматься.
— Ну, сделай мне приятное. — Женщина проявляла явную настойчивость.
Смирившись, Серра быстро надела фартук и перчатки и с улыбкой сказала:
— Спасибо за “молодую госпожу”. — Наклонившись к Таналвах, она спросила: — Можно присоединиться к тебе?
— Конечно. — Серра села рядом.
— Что это?
Таналвах с помощью маленькой лопаточки осторожно пересыпала порошок цвета ржавчины в бумажные пакетики.
— Высушенная драконья кровь. По правде говоря, не знаю, так ли это или просто такое название. Я даже не знаю, существовали ли когда-нибудь такие создания, как драконы.
— Я тоже. И что эта штука делает?
— Вспыхивает, вступая в контакт с водой, а затем взрывается. Но вроде бы только с соленой водой. Бумага, из которой сделаны пакеты, через несколько минут растворяется.
— Полезная штука. Перчатки, похоже, и в самом деле нужны.
— Да. Если на порошок попадет хоть немного влаги, он “выстрелит”.
— Ну и как тебе работается здесь, Тан? — Руки женщины замерли.
— Я все время занята — и благодарна за это.
— Но подобное занятие не кажется…
— Скучным? А что еще я могу делать, Серра? Навыки шлюхи не слишком-то отвечают интересам Сопротивления. — В ее словах прозвучала легкая горечь. — Хотя вообще-то я могла бы зарабатывать для Сопротивления деньги, продавая поддельные магические амулеты и прочее в том же духе. Если я была способна торговать своим телом, то, наверно, сумею сбывать покупателям дешевое любовное зелье.
— С тобой хорошо обращаются?
— Все очень добры. Куинн сторонится меня, но это вполне объяснимо. И еще мы составили расписание — когда кто будет приглядывать за детьми.
А как ты себя чувствуешь? Скажи мне правду: ты справляешься?
Не смотри на меня так мрачно. Как я выгляжу, так я себя и чувствую — более или менее. Серру, казалось, ее слова не слишком убедили.
— Прошло всего несколько дней, Тан. Иногда эффект от таких событий проявляется лишь спустя некоторое время…
— Я же говорила тебе: я знаю, что все будет в порядке. Я чувствую это вот здесь. — Женщина приложила ладонь к сердцу.
Ее подруга кивнула. По-видимому, Таналвах находит прибежище в самообмане. Зачем допытываться, если так ей лучше?
— Я знаю, почему ты об этом спрашиваешь, Серра.
— Знаешь?
— Карр рассказал мне. О том, что ты собираешься на остров Дайамонд. Он спросил, что я думаю об этом.
— И что ты ему ответила?
— Что ты поступаешь правильно, если у тебя есть такое желание. Торчать тут из-за меня нет необходимости.
— Я останусь, Тан, если хочешь.
— Знаю. И спасибо тебе.
— Ну, вообще-то вопрос пока нерешенный. Сначала нужно узнать, что думает об этом Рит.
— Ты стремишься быть рядом со своим мужчиной. Мне это понятно.
— Эй, потише, Тан. Мы с Ритом не какая-нибудь влюбленная парочка. Я просто…
— Не придирайся к словам. Ты прислушиваешься к своему сердцу. Все правильно.
— Меня мучает совесть. Так несправедливо, что ты не можешь быть вместе с Кинзелом…
— Но мы будем вместе, я уверена. Нет, не надо так на меня смотреть, Серра. Я имею в виду, в этой жизни. Пока у меня нет намерения… уйти.
— Хорошо. И помни, что я лишь ненамного опережаю тебя. Мы скоро снова встретимся. На острове.
— На все воля богов.
— Да. Извини, Карр ждет, чтобы поговорить со мной. Учти, так или иначе, я непременно увижусь с тобой до отплытия.
Серра наклонилась, поцеловала Таналвах в щеку, затем сняла перчатки, фартук и положила их на скамью.
Патриций, просматривая документы, сидел за письменным столом в дальнем конце подвала. Рядом с ним стоял Куч, смущенно переминаясь с ноги на ногу.
— Я все обдумала. — Серра пристально смотрела на Карра. — Если Рит решит остаться на острове, я отправлюсь туда. И Куч тоже хочет.
— Тебя радует такая перспектива, Куч?
— Да. Я хочу быть с Ритом. — Карр кивнул.
— Все, конечно, зависит от того, что он скажет, но я уже послал ему сообщение. Будем надеяться на скорый ответ.
— Сейчас он уже, наверное, добрался до острова?
— Вообще-то да, хотя это зависит от погоды. — Карр ткнул пальцем в разложенные на столе бумаги. — Я сейчас как раз занимаюсь подготовкой следующего рейса, который доставит на остров людей и оружие, вы будете среди них. Твое присутствие чрезвычайно много для нас значит, Серра.
— Спасибо. Я сделаю все, что смогу.
— Теперь насчет Таналвах…
— Я сама как раз собиралась заговорить об этом.
— Она выдержит, как тебе кажется?
— Она говорит, что с ней все в порядке. Похоже, так оно и есть. Хотя… может быть, она обманывает — прежде всего саму себя.
— Я прослежу, чтобы она была все время занята. И конечно, мы будем заботиться о ней.
— Эта ее уверенность, что с Кинзелом все будет хорошо… Никакой логики тут нет, но такое впечатление, будто это стало для нее чем-то вроде молитвы.
— Я не стану пытаться разрушить ее иллюзии. В трудные времена всем нам нужно находить поддержку хоть в чем-то.
— Для Кинзела сейчас наступили чертовски трудные времена. Хотела бы я знать, в чем он находит поддержку.
25
КИНЗЕЛ Руканис был изумлен тем, как быстро он умудрился потерять счет времени.
Тюремное заключение продолжалось всего несколько дней, самое большее, неделю, хотя с тем же успехом могли пройти и годы. Его существование почти полностью протекало на плохо освещенной нижней палубе, и он редко осознавал смену дня и ночи.
Заключенные трудились непрерывно, если не считать того времени, когда их выводили по нужде в грязный вонючий гальюн. Отдых состоял в том, чтобы немного подремывать на веслах, даже не обращая внимания на снующих под ногами крыс. Очень редко им даровали роскошь поспать пять — шесть часов в трюме на кишащей блохами соломе. Руки у всех покрылись волдырями, от кандалов на запястьях и щиколотках образовались мокнущие язвы. Кормили скверно и мало, а вода была едва ли пригодна для питья. И все, что они видели, — это изнуряющая работа и жестокость.
Уже двое каторжников нашли здесь свою смерть — или избавление от мучений.
Один склонился на весло, и только после того, как его били и плескали в лицо водой, но он все равно не зашевелился, выяснилось, что у него разорвалось сердце. Второй, обвиненный в небольшом нарушении правил, умер под ударами хлыста. Их тела без всяких церемоний просто скинули за борт.
Однако во всем происходящем для Руканиса обнаружилось еще кое-что, даже более шокирующее. Впервые в жизни — и к своему стыду — он испытывал к другому человеческому существу ненависть столь испепеляющую, что с трудом сдерживал желание убить его. Объектом этой ненависти стал надзиратель. Кинзелу никогда не приходилось встречать человека, до такой степени циничного. Его единственным развлечением было причинять страдания своим беспомощным подопечным. Улыбка на его физиономии появлялась лишь тогда, когда другой испытывал боль. На певца это производило чрезвычайно удручающее впечатление, поскольку он всегда верил, что даже для самого низкого в своих устремлениях человека всегда существует возможность отказа от них и перерождение.
Он был полон решимости сохранить свой пацифизм. Утратить его означало бы пожертвовать своими принципами, а это было бы уже чересчур. Однако надзиратель был наслышан о репутации Руканиса как человека мирного и поставил себе целью сломить его волю. Пока, правда, оружием ему служили лишь насмешки, подкрепляемые ударами хлыста.
На восьмой или девятый день плавания — хотя, возможно, на самом деле шло уже второе столетие — за Кинзелом пришли помощники надзирателя и вывели его, мигающего от непривычного света, полуобнаженного, на холодную палубу. Казалось, там собрались почти все моряки; они явно чего-то ожидали. Тут же находился еще один каторжник, испуганный, со следами побоев.
— Вот и он, — ухмыльнулся надзиратель. — Человек, отказавшийся поднять руку в защиту своей страны. — Со стороны зрителей послышались смешки и злобные шутки. — Человек, готовый смотреть безучастно, как разоряют наши дома и насилуют наших женщин. По его понятиям, в этом и состоит честь! — В устах надзирателя это слово прозвучало подобно ругательству. — Человек, который выдает свою трусость за добродетель, а свое предательство за идеал! — — Возмущенные крики усилились. — Я сказал “человек”? Он не достоин этого звания!
Надзиратель подошел к Кинзелу.
— Однако я собираюсь дать тебе шанс им стать. — Он кивнул на другого галерного раба. — Вот этот нарушил правила, и я желаю сочетать наказание с развлечением. — Моряки выразили громкое одобрение. — Заключим сделку. Ты сделаешь это для нас — будешь сражаться, или я убью его. — Потом злобный садист повернулся ко второму каторжнику. — Если ты убьешь этого миролюбца, то сохранишь себе жизнь. А если вы воображаете, что сможете выпутаться, отказавшись от поединка, то советую сначала хорошенько подумать. Я забью вас обоих до смерти.
Руканис оцепенел и поднял взгляд на мужчину, с которым должен был сражаться. Он не знал, как его зовут, потому что гребцам запрещалось разговаривать между собой. Однако Кинзел узнал в нем того, кому он ухитрился передать немного положенной ему воды, когда несчастный едва не потерял сознание от жажды. Возможно, это заметили, — вот почему надзиратель выбрал именно его. Каторжник выглядел таким же измученным и нерасположенным к драке, как и сам певец.
Последовал приказ; с них сняли цепи.
Надзиратель протянул Кинзелу меч, рукояткой вперед.
— На!
Ему всего раз или два в жизни приходилось держать в руке меч. Даже на сцене, пусть этого и требовало развитие сюжета, ему было неприятно иметь дело с оружием. Меч был тяжелый, его металлическая рукоятка — холодной. Певец понятия не имел, как им пользоваться, но не сомневался, что это лишь развлечет его гонителей.
Противник, с которым ему предстояло сражаться, выглядел так, словно ему приходилось раньше иметь дело с мечом. Однако чувствовалось, что держать оружие ему тяжело, скорее всего, просто от усталости.
Как ни ослабел разум Кинзела, мысли быстро сменяли одна другую. Сначала он подумал, что нужно использовать меч против самого себя, но тут же понял, что ему не позволят сделать этого. Может, стоит просто ранить этого мужчину? Но нет, они будут добиваться, чтобы Кинзел прикончил его; и в любом случае сделать это он просто не в состоянии за отсутствием навыка. Мелькнула мысль накинуться с мечом на надзирателя, но он тут же отбросил ее как совершенно абсурдную. Оставалось одно: позволить каторжнику убить себя и покончить с этим.
Его грубо подтолкнули вперед; точно так же поступили и с его противником. Толпа зашумела, науськивая их друг на друга.
Кинзел отбросил меч.
Это был полностью инстинктивный жест. Кинзел просто не мог глядеть в лицо человеку, сжимая в руке оружие. Второй каторжник застыл, удивленно открыв рот и упираясь кончиком меча в палубу.
Зрители взвыли от досады и разочарования. Надзиратель явно испытывал те же чувства. Его охватила просто звериная ярость.
— Ублюдок! Подними меч! Подними его, я тебе говорю!
Для усиления эффекта своих слов он хлестнул Кинзела хлыстом по груди.
Кинзел вздрогнул и покачнулся, но не двинулся с места.
Надзиратель принялся хлестать его снова и снова, с каждым разом все сильнее, сдирая шипами хлыста кожу.
— Подними меч и дерись, грязная свинья!
У Кинзела возникло чувство, будто раскаленная добела кочерга раз за разом терзает его плоть; и тем не менее он продолжал упорствовать в своем нежелании повиноваться.
— А-а, черт с ними! — взревел надзиратель. — Убить обоих!
— Грубые руки схватили Кинзела; точно так же поступили с человеком, с которым он отказался сражаться.
И вдруг послышался чей-то крик, очень громкий. Из-за общего шума слов было не разобрать.
— Тихо! — взревел надзиратель. — Тихо! Заткнитесь, мерзавцы!
Мгновенно наступила тишина. Теперь отчетливо стал слышен пронзительный крик:
— Судно! На западе, на западе!
Все взгляды поднялись сначала к мачте, наверху которой находился вахтенный, а потом в том направлении, куда он яростно тыкал рукой.
К ним с огромной скоростью приближался корабль ничуть не меньше галеры.
— Боги! — закричал надзиратель. — Вахтенный надрывается, а мы тут… Всем на боевые посты! Прибавить скорость!
Выкрикивая приказы, он обрушивал на моряков удары хлыста и сапог.
То, что произошло дальше, правильнее всего было бы назвать хаосом. Матросы бегали во всех направлениях, тянули подъемные канаты, разворачивали пушки и делали множество других дел, необходимых для защиты корабля. Несколько помощников надзирателя бросились на нижнюю палубу, чтобы ударами хлыста подстегивать каторжников. Неистово загрохотал барабан.
О несостоявшемся поединке и его двух участниках все забыли. Люди, которые только что были готовы убить их, рассеялись по всему кораблю. Взгляды Кинзела и предполагаемого противника на мгновение встретились; потом тот поднял меч и замешкался в суматохе. Певец остался на месте.
Он перевел взгляд на запад и увидел, что направлявшийся в их сторону корабль заметно приблизился. Его скорость была так высока, что не вызывало сомнений — еще несколько минут, и он настигнет галеру. Прикинув, что неизвестное судно, возможно, даже врежется в нее, Кинзе л стал пробираться на корму, с трудом ковыляя и не обращая ни на кого внимания.
Галера пришла в движение, хотя, наверное, было бы лучше, если бы она оставалась на месте. В этом случае был шанс, что приближающийся корабль проскочит мимо, а теперь галера оказалась точно у него на пути.
Кинзел добрался до кормы и оглянулся. Атакующий корабль находился на расстоянии броска камня, на носу у него столпилось множество людей.
И потом он с грохотом врезался в галеру, примерно в середину корпуса. Кинзела сбило с ног. С той стороны, куда пришелся удар, послышались звуки ломающихся весел. Вахтенный, успевший проделать по снастям половину пути до палубы, с криком полетел в воду. Вокруг начался ужасный переполох, и Руканис решил, что разумнее распластаться на палубе. На галеру обрушился град стрел. Одни вонзались в деревянный настил, другие разили живые мишени всего в нескольких шагах от певца. Он пополз, прижимаясь к палубе и выискивая местечко, где бы укрыться. Едва не врезавшись в большую бухту троса толщиной с руку, он спрятался за ней.
Кинзел не мог бы сказать, сколько времени просидел там, скрючившись и вслушиваясь в крики, вопли и бряцание стали. Не видеть, что происходит, было даже хуже, чем наблюдать все своими глазами.
Однако, услышав ужасный хор воплей с нижней палубы — издавать их могли лишь беспомощные каторжники, скованные цепью и потому целиком отданные на милость нападающих, — Кинзел уже не сомневался в трагическом развитии событий.
Спустя какое-то время сражение начало стихать, и наконец все смолкло. Руканис слышал лишь какое-то потрескивание и молил богов, чтобы этот звук был вызван естественным движением шпангоутов галеры. Мелькнула даже надежда, что нападающие покинули корабль, предоставив его собственной судьбе.
Но надежда очень быстро развеялась.
Внезапно чьи-то руки вцепились в Кинзела и заставили его встать. Его окружали люди не с галеры.
“Вот и настала моя смерть, — подумал он. — Если повезет, быстрая”.
— Еще одного нашли! — закричал кто-то.
Его со смехом потащили на нос корабля. По пути все было усеяно трупами; в основном это были моряки с галеры, но Руканис увидел и того каторжника, с которым надзиратель принуждал его сражаться.
Потом певца швырнули на колени перед мужчиной, который, надо полагать, был их предводителем. Высокий, крупного телосложения, с кудрявыми черными волосами и внушительной бородой; его лицо покрывали морщины. На нем был голубой сюртук, кожаные штаны и кожаные же сапоги, высотой до бедер и с отворотами в фут длиной. Такого количества золота Кинзелу ни на ком до сих пор видеть не доводилось. На каждом пальце мужчины — даже на большом! — сверкали кольца, на шее — несколько цепей, две с массивными подвесками. На запястьях позванивали браслеты, а к пряжке на поясе можно было привязать коня.
В данный момент внимание предводителя пиратов — именно так Кинзел воспринимал его — было сосредоточено отнюдь не на певце. Он смотрел на связанного надзирателя, которого удерживали с двух сторон ухмылявшиеся моряки. И в глазах своего мучителя Кинзел разглядел то, чего никогда не видел прежде, хотя страстно желал этого. Страх.
— Не люблю, когда мне оказывают сопротивление, — загрохотал предводитель, — но еще меньше уважения испытываю к человеку, который прячется, посылая в бой других.
Несмотря на весь ужас своего положения, Кинзел оценил мрачный юмор этих слов. Однако ведь и его самого нашли спрятавшимся, дрожащим от страха, так что на снисхождение рассчитывать не приходилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29