— Господин Асгиль не первый раз здесь, — упрямо, исподлобья уставился на хозяина. — Он друг мне.«И попробуй прогони его!»— Друг? Знатный нуменорец — друг безродному черному южанину?— Пред божеством нет ни нуменорца, ни южанина, — вскинул голову Асгиль.«Ах ты, какой отважный взгляд! Любо-дорого смотреть. Ну, что же, ты победил. Твое божество примет твою жертву».— Высокие слова. Но о чем же была речь?— О том, что я скоро умру, — с мрачной дерзостью ответил Дахарва.— И что спасти его может только чудо.— Или вы, если решитесь.— Господин, — одновременно со страхом и решимостью в голосе сказал Дахарва. Звенящий, ломкий голос. — Я согласен. Испытайте ваше искусство на мне. Я согласен!— И я, — такой же, дрогнувший, полный обожания. — Возьми мое сердце. Я готов подписать любые бумаги, чтобы тебя не посмели обвинять. Я готов.Смотрит обожающими глазами.— Я хочу этого. Я хочу послужить тебеПочему-то слушать эти слова было не страшно, в отличие от тогдашних, давних слов Дахарвы. Хотя разница была невелика — оба соглашались добровольно.Была какая-то досада и раздражение от того, что нельзя начать прямо сейчас.— Не сразу, — деловито сказал он. — Многое надо сделать. Но ничего невозможного нет.Теперь они почти каждый день работали. Эрион проверил кровь обоих — она была совместима, так что и ткани наверняка будут совместимы. Внутренний голос пугал — подо жди, попробуй сначала хоть лоскут кожи чужой прирастить, но Эрион отмахивался — зачем размениваться на мелочи, если можно сразу свершить великое дело и доказать всем?Стеклянная кукла.Работа над механизмами для прокачки крови. Не все выяснил? Не страшно. Ясно, как действует главное, остальное потянется само, в теле всегда так. Надо знать главные точки, они заставят работать остальное как надо.Глухонемые слуги, нанятые в нижнем городе для помощи в тайной работе. Каждый в точности знает, что делать, и ни-ни в сторону! Только то, что сказано, и так, как сказано!— И что за песенки тебе напевал господин Эрион, брат? — Мёриль насмешливо посмотрела на него поверх хрупкой косточки жареной птички. Она ловко поворачивала ее в изящных пальчиках, столь же изящно откусывая. — Никак те, что харадрим своим мальчикам напевают?В прежние дни Асгиль задышал бы возмущенно с разинутым ртом, как рыба на дне рыбачьей лодки, пошел бы пятнами, а то и к отцу бы побежал жаловаться. Но на сей раз брат лишь с улыбкой посмотрел на нее томными синими глазами, Как взрослый на ребенка.— Это мелко, сестра. И глупо. Тебе не понять.— Да? — Она хмыкнула, еще откусила — словно клюнула. — Чего же тут непонятного? Достаточно посмотреть на твою умильную физиономию. Ты каждый день у него пропадаешь… Впрочем, может, тебе больше по душе его черный харадец?— Дахарва друг мне, — смиренно проговорил Асгиль. — Брат мой.Мергиль рассыпалась бисерным смешком, едва сдерживая злость.— Теперь это так называется?Асгиль вздохнул.— Послушай сестра. Совсем недавно ты сама дня без господина Эриона не проводила. И, смею сказать, ваши отношения были очень далеки от невинных.— И что у тебя есть кроме слов? — улыбнулась сестра. — Кому и что ты докажешь?— Я никому ничего доказывать не собираюсь, — ответил Асгиль.— Тогда к чему ты клонишь? Я, что бы там ни было, не преступала черты, положенной женщине природой. А ты…— А я — что? Мериль, ты просто неспособна понять, что между людьми бывают другие отношения и что высокие чувства отнюдь не ограничиваются плотским влечением!— О? — сделала невинный вид Мериль. — Значит, я так тупа? Так снизойди же, о брат мой, и растолкуй своей глупой сестре, что может так притягивать друг к другу двоих мужчин, из которых старший известен своими постельными подвигами, а младший слишком похож на девушку?— Ну, вот видишь, — снисходительно улыбнулся брат, — ты его знаешь только как утешителя в постели. А весь город знает своего спасителя, гениального лекаря и изобретателя, человека, поднявшегося выше самого понятия «человек».Мериль с какой-то внезапной дрожью вдруг осознала, что тут не харадский грех. Отнюдь. Тут что-то похуже. Страшнее. Она медленно опустила полуобглоданную косточку на блюдо. Холодок прошел между нею и братом — словно ветер пробежал.— Я внимательно слушаю, — негромко проговорила она тоном втянувшей на время когти кошки.Асгиль медленно наклонил голову. Посидел так, словно собираясь с духом. Когда он заговорил, голос его звучал сдавленно, словно в нем прорывалось рыдание или еле сдерживаемая страсть. Или еще так говорят — через силу — о сокровенной тайне, не постыдной, но слишком близкой к сердцу, чтобы выдавать ее.— Я долго не понимал, зачем я живу. Зачем мы вообше живем. Зачем, если мы все равно умираем? Разве что чтобы сгнить и дать вырасти в себе траве? И так пройдем мы мимо и ничего не сделаем. Ничего, никакого следа не останется. Даже потомки забудут. В лучшем случае отыщут лет пятьсот спустя пыльное письмо или непонятно чей портрет. Или просто останется ничего не значащее имя в родословном древе. Мусор вышвырнут. И ничего от нас не останется. И предстанет пред Единым пустая душонка, такая же серая пылинка, как все, никому не нужная, ничего не сделавшая… Он будет прав, если сметет ее, как ненужный мусор. Только те достойны чего-то, сестра, кто хоть чем-то запомнился. А я ничтожество. Я пуст и бездарен, и ты это знаешь. Ты сама мне не раз говорила. Я и был таким, пока не понял, что для такого, как я, остается один путь — служение достойному. И вот он, рядом. Больше чем человек. Почти божество. Когда я понял это, я стал счастлив. Мне ничего не надо было, только бы он принял мое служение. Жертву мою.— И он принял? — непослушным голосом произнесла Мериль.Асгиль полными восторженных слез глазами посмотрел на сестру.— Мериль, — негромко произнес он, — не ревнуй. Скоро он будет только твой.Он ушел, а сестра сидела у себя за неубранным столом, лихорадочно думая, пытаясь понять скрытый смысл его речей. Непонятных и страшных. А потом, ахнув, она вскочила.— Жертва, значит, — прошептала. — Ты уже вроде как пробовал, брат. И он, говоришь, возьмет? И скоро?Она вдруг снова упала в кресло и некрасиво, скривившись, не то засмеялась, не то залаяла, не то заплакала. Это было уже не предательство. Черные тени заплясали где-то на грани видимости.В сердце Мериль были уже не ревность и не злость.Страх.— Бедный ты дурень, — прошептала она. — Несчастный дурачок. Кто-то должен спасти.Она затравленно оглянулась — тени скрылись, затаились. Но ощущение холодного немигающего глаза леденило спину и затылок.— Не пугай, — сквозь зубы прошипела Мериль. — Не боюсь.«Единый, за что мне все это?»Пергаменты на столе наместника, казалось, были липкими от застывающей крови. Он зажмурился, отгоняя видение жуткого зрелища. Два распростертых тела, жутковатые механизмы перекачивающие кровь, жаровни, глухонемые слуги, тускло блестящие инструменты… Только не хватало идола какого-нибудь. Декуриона городской стражи вывернуло, харадцы местные просто порскнули прочь из подвала.Лекарь кричал, чтобы ничего не трогали. Что они все погубят, всех погубят…Оба были мертвы — и юный Асгиль, и слуга-харадец. Они были еще теплыми. А лекарь кричал, что это они их убили, что они уничтожили все его труды, что… Что?Вот донос госпожи Мериль, благодаря которому это жуткое жертвоприношение удалось засечь и остановить. Правда, Асгиля уже было не спасти.Вот письмо Асгиля, в котором тот говорит, что идет на жертву добровольно, по собственному желанию.На жертву. На жертву! Какую жертву? Кому?Наместник сунул кулак в рот, сильно прикусил, зажмурился.«Верните меня домой, на Остров! Я буду тихим, смиренным и покорным, я буду жить в ссылке, только верните меня домой! Я не хочу видеть и знать всего этого!!!»Теперь понятно, откуда у этого лекаря такие способности…Позор и ужас.А что теперь ему, Халантуру, за все это будет?.. Не углядел! Да еще и пользовался услугами!Всему же есть предел. Есть же какая-то грань дозволенного. Сейчас наместник был готов стать образцом добродетели, только бы подальше, подальше от всего этого.… — Это не жертвоприношение, не обряд, ничего подобного. Если хотите, жертвоприношение науке. Познанию. — Лекарь, красивый, уверенный, хотя и усталый и осунувшийся после суток ареста, говорил устало как вконец замученный тупым учеником наставник. — Если вы чего-то не понимаете то не обязательно, что это злодеяние.— Может, я чего и не понимаю, но два зверски выпотрошенных трупа — это и я пойму вполне однозначно!— До ваших дуболомов они трупами не были! — взорвался Эрион. — Вы разрушили многолетний труд, который мог спасти жизнь тысячам! Тысячам, понимаете? — Похоже, его занимало только это, а не его собственная судьба.— Я не знаю насчет грядущих тысяч, но два нынешних трупа налицо! Причем один труп из весьма почтенной семьи!— Он сам вызвался, — дернул плечом лекарь.— А вы и воспользовались!— А вы никогда никем не пользовались будто бы? Никогда «она сама захотела»?Наместник немного покраснел. Эрион почуял слабину.— Какая разница, если человек сам согласился, сам пожелал? Я выполнил его желание. Разве можно это назвать убийством, если таково было его желание, да и смерти бы не было, если бы вы не прервали мой опыт!— Конечно! Теперь вы на кого угодно все свалить готовы! Мол, нарушили ваш опыт, вот вам и трупы! А если бы вас никто не остановил, а они все равно умерли бы?— Если, если! Не надо было мне мешать! Неужто не могли посмотреть сквозь пальцы? Другое ведь спускаете с рук!Наместник похолодел. Лекарь, сам не зная, попал в точку. Контрабандистам при новом наместнике стало жить куда вольготнее…Эрион понял испуг наместника по-своему. Он был почти уверен в победе.— Господин наместник. Я человек по рождению не знатный, но разве не заповедано нам судить не по происхождению, а по пользе? Жизнь господина Асгиля — и моя. Не я ли избавил город от мора? Не я ли излечивал безнадежно больных, спасал от последствий дурных болезней почтенных отцов семейств, кои, семейства то есть, могли распасться!Опять в точку. Наместник поджал губы. Этот человек мог быть очень, очень полезен. Но мог быть и не менее опасен. Слишком много знал — или догадывался. Высокородны Xалантур не знал сейчас, на что решиться. Если смолчать, то лекарь будет по гроб жизни ему обязан. Скандал с семейством Асгиля можно будет замять как-нибудь… или лекаря, пусть думают, что он сдох в тюрьме в конце концов. Или осудить его на вечное заточение.Но если вдруг дойдет до Острова, то ему припомнят все, и что тогда? В конце концов, есть показания госпожи Мериль, есть трупы, есть слово «жертва». А бедняга Асгиль мог это написать под влиянием злых чар… Почему нет? Вон он как меня — меня! — почти уболтал! Нет, этак и я сам под нож лягу… Лекарь должен умереть. И лучше тихо. И поскорее.— Вы будете повешены, — сказал наместник, встал и быстро вышел, чтобы не дать лекарю заговорить, не поддаться его вкрадчивым чародейским речам.Когда времени почти не остается, оно бежит поразительно быстро. Каким банальным ни было бы это сравнение, оно действительно утекает, как мелкий песок. И лучшего и более наглядного символа преходящего, чем банальные песочные часы, просто нет.Песочных часов в камере не было. Здесь был обычный тюремный набор — койка, стол и параша. Эрион насмотрелся на такую обстановку — сколько раз приходилось оказывать помощь и злодеям, и невинным жертвам правосудия. Вроде него самого сейчас. Нет, многие позавидовали бы его нынешнему жилью, пожалуй, тут было даже светлее и суше, чем в его собственном доме, но окно было забрано решеткой, а за окном маячила на внутреннем дворе виселица.Смерть все же догнала его — подло, нагло, насмешливо. Нанесла удар в спину в самый неподходящий момент. Хотелось выть и биться головой о стену. И не от страха — от досады. От тупости человеческой. Если что-то непонятно — значит, зло. Убить. Раздавить паука — и страшно не будет. А паучок, может, просто так погулять вышел и вообще мирно мимо шел. Так нет — догнать, убить, чтобы не было мерзкой твари! Чтоб не жила!Не способен человек чуть приподняться над толпой, чтобы увидеть дальше и больше остальных. А если кто родился росточком повыше — так срезать ему башку, чтобы не высовывался! Нет, сказочки насчет поднявшихся из низов — это для бедных. Справедливость сама по себе никогда не свершается. Для нее нужна власть. Только власть. И — дурак, дурак, полный дурак! — ты должен был найти себе такого покровителя, при котором тебя и пальцем бы не тронули, который дал бы тебе спокойно подняться над толпой. Гордыня, видишь ли, воспылала! Надо было всего лишь продаться. Только покупателя искать — морока. Времени мало остается на работу…«Теперь у тебя вообще времени не осталось».А смерть от петли грязная и нескорая. Если повезет, если палач пожалеет, то резкий рывок, перелом шеи, разрыв позвоночника, и все кончится быстро и безболезненно. Если же нет — то долгие муки удушения, глаза вылезут из орбит, язык вывалится, непроизвольное мочеиспускание и дефекация… Так умереть! Легче самому с собой покончить.Эрион судорожно вздохнул. Страх смерти был таким что ожидание становилось просто непереносимым. Покончить с этим, и поскорее!И умереть? Исчезнуть? Совсем, навсегда?Он всхлипнул. Себя было невыносимо жаль. Как же люди тупы, неблагодарны, безжалостны, низкие, грязные твари…За дверью затопали, загремели ключи, послышались какие-то голоса.Неужто — уже? Но ведь еще не настало время, еще не завтра, еще целый вечер, ночь и немного утра!Он вскочил, прижался к стене, готовый драться. Но в дверь вошел не судейский в траурно-черном, не стража, а тот самый знакомый, трактирный собеседник. Эрион медленно успокаивался, и одновременно в душе начинала закипать мутная злоба.— И дорого, — хрипло, с издевкой в голосе проговорил он, — дорого вам стоил визит к смертнику?Дверь закрылась.— Во-первых, приветствую. Во-вторых, вполне по средствам. Не так уж и дорого. Думал, вас оценят выше.Собеседник обаятельно улыбнулся, стремительно и в то же время на удивление изящно — шагнул к окну.— Да, вид неприятный. — Повернулся к Эриону.— Ужин со смертником? — хмыкнул заключенный.— Смотря что выберете. Можно ужин.— У меня есть выбор?— Да всегда есть, — пожал плечами гость. — И на все есть цена. Например, сейчас у вас есть выбор — выйти отсюда на виселицу или к славе.Эрион уставился на гостя, медленно повертел головой, пытаясь ощутить шею.«А вдруг он и правда — может?»— И что я должен сделать?Гость обернулся к нему. Взгляд его стал холодным и жестким. Он цеплял, как зазубренный рыболовный крючок. Не сорваться.— Взять из моих рук жизнь, — совершенно иным, командным и холодным голосом проговорил он. — И возможность делать то, что вы хотели. И без всяких ограничений.— И какова цена?— Цену сейчас ставлю я. В любом случае за то, что я вам предлагаю, никакая цена высока не будет.Эрион молчал. Никаких чувств. Человеческое сознание не может воспринимать всего и сразу. Если это недостаток, то сейчас это очень полезный недостаток. Что же, выбор однозначен, даже если тут и есть подвох. А почему, собственно, подвох? Он же, этот тип, сам говорил, что он, Эрион, не знает собственной славы. Может, он и правда настолько велик и драгоценен, что этот искатель редкостей счел возможным купить его? Эрион поморщился.Как скотину. Как раба.Или как драгоценную книгу. Драгоценный меч. Драгоценное лекарство.— И какова же эта цена?— Договор. Договор о службе.Эрион расхохотался. Балрог задери, он был прав! Он действительно настолько ценен, что ему так и не дали настоящей его цены! Побоялись спросить! Он сам бы не цену давал такому, как Эрион. Эриона он бы за одну возможность жить заставил бы делать все, что угодно, всего лишь простой угрозой смерти!— Я согласен, конечно же! — Он улыбался. Снова прежний Эрион, уверенный и удачливый, красивый и насмешливый. — Не продешевите?— Я знаю, что покупаю, — лукаво, как прежде, когда они были лишь трактирными знакомыми, улыбнулся гость. — Помните, я говорил вам про некие кольца, а?Эрион изумленно уставился на него.— Вы достали? Но как?— Я все могу достать, — засмеялся гость. — Ради вас пошел даже на такие затраты. Берите, берите.— И что? — Эрион с любопытством уставился на тусклый ободок. Поднял глаза на гостя. Снова посмотрел на кольцо. — И что дальше?— Да все просто. Кольца обычно надевают на палец, — засмеялся гость. — Все великое несложно. Да и вообще наш мир чрезвычайно просто устроен. Вам просто достаточно сказать — я беру сие кольцо в знак службы моей майя Саурону, коя будет длиться, доколе смерть моя не прервет нашего договора, — хмыкнул он, — или пока Саурону не будет угодно освободить меня от службы. Сие кольцо станет знаком службы моей и принадлежности души моей майя… Что вы на меня так уставились?— Вы… он?— Ну и что? Не похож? Клыки-когти не торчат? Дым из ноздрей не валит? Послушайте, Эрион, вы же не первый раз со мной разговариваете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78