— Как, ты уже тогда была готова?
— Да, я стояла в подъезде и ждала, пока она уйдет.
Изумительная женщина.
— Я же тебе говорила, что быстро все делаю, я тебя не обманывала.
Я еще прибавляю шаг, ускоряя.
— Почему ты боишься, чтобы тебя увидели со мной?
— Ну… это сложно.
— Нет, ты смотри, ему даже не стыдно подтверждать. — Она смеется. — Удивительный мальчик, первый, кому со мной стыдно появляться. Хоть бы отказался!
Я улыбаюсь, глядя на нее, мы приближаемся к Новодевичьему.
— Я что, такая уродина, и тебе поэтому неудобно, что тебя увидят рядом, да?
— Нет, я не хочу и не желаю, чтобы увидели тебя, а не меня. Я ненавижу, чтобы МОЕ перемалывали на курсе и щупали все, кому не лень. Тебе понятно?!
— Хорошо, хорошо, успокойся, я не думала, что это заденет тебя.
Я погорячился. И целую ее в щеку, остужаясь. Но не до конца.
— Поэтому не задавай ненужных вопросов, я всегда делаю то, что правильно. И единственно верно.
Она расплывается в улыбке, бесподобной.
— Что вы говорите?! Я этого не знала.
И тут я не выдерживаю своего напыженного вида и смеюсь.
— Саша, а куда мы идем? — спрашивает она. Тут я вспоминаю, что забыл спросить ее.
— У нас еще целый час, ты не хочешь прогуляться до моста, а потом по той стороне набережной?
— Конечно. С тобой…
— Спасибо.
— За что ты меня благодаришь, это мне приятно, что мы дольше будем идти… А ты любишь гулять, ходить, брести? — мечтательно спрашивает она.
Но не могу же я ей сказать, что за 33 копейки ни одно такси не довезет нас до моего дома.
— Да, очень, — отвечаю я.
Мы идем мимо Новодевичьего кладбища, которое уже закрывается, и последних посетителей выпроваживает человек в форме милиционера.
Вдруг взгляд ее грустнеет.
— Что случилось, а? Она сжимает мой локоть.
— Здесь лежит мой дедушка.
Мы почти до моста идем молча. Мне нравится ее походка, какая-то необыкновенная. Она вообще вся необыкновенная.
— Он очень любил меня…
Я вежливо молчу. Чтобы не мешать, не перебивать ее воспоминания.
Мы поднимаемся на мост, она идет рядом.
И вдруг грохочет поезд, нарастая, и вот уже несется в метре, шаге от нас; она охватывает меня руками, вжимаясь в мое тело, и вздрагивает сильно. Я же говорил, в первый раз впечатление, что мост в реку рушится, и вы вместе с ним.
Сумка ее, в виде конверта, падает, я поднимаю, когда поезд прошел, и спрашиваю: все ли в порядке?
— Да, я просто испугалась.
— А я думал, что ты бесстрашная. Она улыбается.
— Почему?
— Ну, если уж согласилась на меня…
Ее улыбка окрашивается, и губы, что-то шепча, произносят.
— Что ты сказала, быстро?
— Как ты узнал, ах, да, я забыла, что ты наблюдательный.
— Быстро, а то не пойдем никуда.
— Чтобы тебя обошли все несчастья…
Я целую ее губы долго, сильно, больно, бесконечно, вечно.
Я не знаю, сколько проходит времени, но его проходит ровно столько, сколько нужно до начала самого обеда.
Я звоню в дверь. И нутро мое подбирается. Я взглядываю на свою спутницу: она чиста. Только губа немного кривится и вздута. От моего поцелуя.
Открывает мама. Прихожая у нас большая… Она входит, мною вперед пропущенная, тихая, скромная, стройная.
— Здравствуй, мама. Это Наташа.
— Здравствуйте, — она улыбается, — очень приятно.
И в этот момент выходит мой отец. Я застываю. Он останавливается и долго смотрит на меня. Не моргая. Потом вдруг раскрывает руки, и мы обнимаемся, похлопывая друг друга.
— Блудный сын, — шепчет он, я целую его всегда и вечно выбритую щеку. Он разжимает объятия.
— Простите, девушка, у меня с сыном свои проблемы. Поэтому вы — не первая… Не по приличиям.
— Ты ее тоже обнимать собираешься? — шучу я.
— С удовольствием, если она не против, она очень стройная. Как вас зовут?
— Наташа.
Он представляется полностью. Со всеми регалиями.
— Мне очень приятно, — говорит она.
— Знакомое имя. У тебя, кажется, была Наталь… — он осекается.
Она делает вид, что не слышала.
— Пап, это тебе, — протягиваю я.
— Спасибо большое, уважил отца.
И мама кладет в испаритель шампанское.
— Как вам мой сын, Наташа? Не устали еще?
— Что вы, это он немного устал от меня.
— Это у него случается. Я бы не устал, это точно…
Она улыбается. Батя молодых любит больше, чем солнце и его сияние.
— Прошу в комнату, Наташа.
Она проходит, он открывает дверь, ухаживая за ней. Стол накрыт очень красиво, хрусталь, посуда, серебро, как всегда умеет накрывать только моя мама.
— Садитесь на диван, Наташа, чувствуйте себя, как дома, свободно.
— Благодарю вас.
Я не узнаю ее. Он садится в кресло.
— Чем вы занимаетесь, если не секрет? — Учусь в том же институте, что и Саша.
— И по какой специальности?
— Русский язык и литература.
— Приятное совпадение. — Он расплывается в улыбке, и я улыбаюсь, на него глядя. Мы знаем, почему мы улыбаемся: он меня из-под палки туда загонял, я не хотел там учиться, в театральный все рвался.
— Вы не обращайте внимания, Наташа, это у нас семейное. Саша вам потом, если будет интересно, расскажет. А вы живете в Москве, с родителями?
— Нет, я из Сочи, они живут там.
— Но они вас не загоняли и не заставляли в этом институте учиться? Как я Сашу, он меня этим до сих пор упрекает.
— Нет, что вы, я сама хотела, они, наоборот, не желали.
— А почему вы хотели?
— Я всегда мечтала быть учительницей, учить детей.
— О! Вот видишь, — теперь она для отца лучший человек, — тебе надо с Наташи пример брать, выбрала институт и хочет работать по специальности. Его же, — и он показывает на меня, — от школы, как черта от ладана тянет. У него, видимо, еще не прошли воспоминания, когда он сам в ней учился. Ох и нахлебался я с его учебой, Наташа, сказать кому, не поверят! Учителя руки к небу воздели, когда он ее закончил, и на Восток молиться собирались. Хоть и неверующие были.
Она вежливо улыбается. А я смеюсь, вспоминая.
— Директор школы его фамилию без крика вообще произносить не мог. Только в крике и получалось. Первый драчун и хулиган в школе был, и какой! Даже вам сказать неудобно, стесняюсь.
Ну, батя сел на своего коня. Пора его останавливать.
— Пап, сейчас ты начнешь, какой ты усидчивый был, работоспособный и как любил учиться прилежно, и как я не в тебя.
— Вот видите, — мы смеемся, — он все сам знает. А до сих пор такой же остается, не меняется.
Она сидит и слушает.
Я смотрю на нее. Какая ж она обалденная. И так сидит красиво, очень элегантно, то ли изящно, не знаю точно слова, но напряженно.
— Вы, Наташа, явную ошибку сделали, с ним связавшись, позвольте мне вам как старшему заметить. И немного знающему.
Она почти смеется:
— Почему?
— О, если бы я знал это «почему», я бы его сам с ног до головы переделал.
— Такой плохой? — спрашивает она.
— Нет, он не плохой мальчик, в нем много есть хорошего, добрый. Но непослушный. Абсолютно. Так что вы учтите и проверьте, не ошибаетесь ли вы, с ним встречаясь.
— Хорошо. — Теперь она смеется, расслабляясь.
— Пап, с чего ты взял, что мы встречаемся?
— А-а… ну как тебе сказать, догадался. Я все-таки прожил немалую жизнь, могу разобраться. А ты хочешь сказать, что нет?
— А-а, ну как тебе сказать. Я прожил недолгую жизнь, и я не знаю, как это называется, может, и встречаться.
— А я бы встречался, — уверенно говорит он, — она красивая девушка, эффектная.
— Благодарю вас за комплимент, вы очень добры.
— Что же тебя останавливает?
— Ну, не думаю, что я бы Наташе понравился… тем более после тебя, такого «крассавца».
Он вечно меня подкалывает.
— Почему, вы мне нравитесь, — тихо говорит она.
— А, вот как! Может, я тогда выйду, чтобы не мешать, — говорю я.
— Ладно, стой уж, Отелло. Вы так не шутите, Наташа, он ревнивый, как сто чеченцев, глотку перережет. Он, собственно, и вырос среди них, вместе с ними якшался, к умным мальчикам, начитанным, его не тянуло.
Я улыбаюсь, мне забавно слушать отца. Все то же самое, все одно и то же, только интонации другие, мягче.
— Пап, а у нее не плохие ноги, да? — спрашиваю я, так как он часто смотрит на разрез у колена.
Он не смущается:
— Как тебе сказать, даже очень не. Но в этом ничего зазорного нет, ты не смутишь меня…
— Еще бы!..
— Это приятно, когда женщина обладает красивыми, я бы сказал, зовущими ногами. Как вы считаете, Наташа?
Она делает движение.
— Мне трудно судить…
— Как сказал еще Пушкин: «В России вряд ли вы найдете две пары стройных женских ног!» Замечательно сказано. Так что вы, Наташа, составляете прекрасное исключение. И я только восхищаюсь, любуясь, а плохих мыслей у меня нет, как Саша представляет.
Мы смеемся.
— Пап, а чего сегодня празднуем?
— Спроси у матери.
— Мам, — кричу я, — какое торжество?
— У папы пять лет, как он защитил докторскую диссертацию.
— Не в пример некоторым, — говорит он, — кого за письменный стол не загонишь.
Тут я согласен. Бате есть что праздновать, ему эта диссертация боком далась: семь лет ночами писал, а днем работал, и в отделении оперировал, и на кафедре преподавал, — нелегко было.
— Пап, поздравляю от всей души.
— Простите, — сказала Наташа, — я не знала, какое у вас событие, поэтому… — она встала, взяла конвертную сумочку и быстро ее раскрыла, протянув ему маленький бархатистый коробочек.
— Не стоило, право, Наташа. Но благодарю нас от всей души. Вы очень тронули меня.
Я смотрю на нее удивленно.
Господи, почему все так поздно замечаю я. Он раскрывает коробочку черного бархата, там запонки, они сияют и переливчато горят.
— Я очень люблю запонки, Наташа, и у меня их вечно нет, жена теряет. Так что большое спасибо!
— Я рада, что вам нравится, я, правда, не успела…
— Что вы, это прекрасный подарок. — И тут он вглядывается. — Подождите, да это же золото.
Она стоит молча. Нет, я балдею от нее, ее фигуры, бедер, всего ее вида, — я уже опять хочу в ту старую маленькую комнату и мять, ломать, сжимать ее страстно бьющееся тело.
— Это очень дорогой подарок, Наташа, я не ожидал. Я не могу принять его.
— Что вы, не стоит упоминания.
— Вы студенты, вам нужно деньги экономить.
— Папа, успокойся, это от чистого сердца, и не надо никого обижать.
Вечно деньги для него роль необыкновенную играют. Может, потому, что трудно даются. Давались, сам все зарабатывал.
— Ну, хорошо, уговорили. Тогда за мной вам тоже подарок к вашему дню рождения.
— Спасибо большое. — Она садится. Он добавляет:
— Хотя я считаю, что первый и самый ценный подарок я вам уже сделал: Сашу…
Мы все смеемся.
— Нелегкий подарок, должен вам сказать, Наташа, тяжелая ноша. Так что не обижайтесь на меня!
Она смеется очень звонко.
— Санечка, пойди на минуту сюда, — зовет мама.
Я иду на кухню, она раскладывает все по тарелкам сразу из холодильника: отец любит, чтобы то, что должно быть холодным, было холодным, ледяным, а что горячим, то таким, чтобы в рот невозможно было взять.
— Очень приятная девочка. Это что, новая? У нее сильный вкус.
— Ма, какие-то ты слова находишь.
— У-у, давно ли ты такой выборочный к словам стал? Неужели это серьезно, такое только с Натальей было.
— Ма, мы потом поговорим, хорошо?
— Хорошо, — она улыбается, — помоги мне это отнести.
И тут меня как током обжигает. Я бросаюсь в комнату, и вовремя: ее рука уже к сумочке тянется. Я наклоняюсь и шепчу:
— Наташ, не кури, умоляю, он ненавидит, когда кто-либо курит из близких ему, особенно женщины.
Она улыбается мне, когда я отклоняюсь, и говорит:
— Спасибо, — и вздыхает плечами облегченно.
— Прошу к столу, — говорит мама, и мы садимся.
— Наташа, вы где предпочитаете сидеть? Ну, конечно, возле меня, а не возле Саши, — новая пластинка всегда приятней, чем старая.
Она улыбается, а губа вспухшая. Мне ее жалко.
— Я только, простите, если можно, руки сначала помою.
— Да, конечно, всегда пожалуйста.
Мама показывает ей ванну и дает чистое полотенце.
Отец открывает шампанское и разливает по бокалам.
— Ну, как живешь, Саня?
— Неплохо, пап, спасибо.
— Девочка у тебя, вижу, новая, приятная, а чем в занятиях порадуешь, сколько оценок хороших получил, сколько похвал от преподавателей заработал, как в науке продвинулся?
— Пап, оценки и похвалы нам ставят только в сессию, а сейчас еще…
— То есть ты хочешь сказать, как это по-твоему, «рано суетиться». Понятно, от сессии до сессии живут студенты весело! — Он смеется.
И в этот момент появляется она.
— Где мне можно садиться? — сама скромность, очарование, и губы уже не заметно.
— Где пожелаете, Наташа, гостю почетное место. — Она садится рядом, с другой стороны ее — папа, он на почетном месте, как всегда.
— Мам, сядь уже, — говорю я, она вечно суетится, что-то добавляет и прибавляет.
Я встаю и поднимаю бокал.
— Папа, я тебя поздравляю от всей души с успешным завершением диссертации, тогда. Рад, что не в сына растешь, не в меня удался, грызешь гранит науки, нам его осколки собирать предоставляя…
Мама усмехнулась чуть-чуть, вспоминая.
— И я желаю тебе только здоровья, потому что, когда есть оно, есть все, — счастья, исполнения, долгих лет жизни — и чтобы ты пережил еще меня.
Батю это тронуло, он встал.
— Ответный тост. Пережить тебя, сынок, я не хочу, не дай бог, как говорится. Мой отец, твой дед, говорил, что родители не должны переживать своих детей. А вот я желаю тебе, чтобы ты пошел по стопам отца, и если уж не на учителя, как Наташа, то в ученые, и внес свою посильную лепту, желательно побольше, в прекрасную науку — литература!
Я улыбаюсь: батя, батя, он педагог от рождения.
— И в заключение, если ты, конечно, позволишь, если, конечно, — и Наташа поцелует меня, я буду полностью вознагражден и отмщен за все мои страдания.
Она все еще удерживает хрустальный бокал, не ставя.
И смотрит на меня.
— Ты как, чеченец, не против, не убьешь отца?
— Конечно, пожалуйста.
Она встает, наклоняется и целует его в щеку. Папа расплывается от счастья.
— Поцелуй Чаниты, теперь я понимаю, почему Саша с вами встречается… С молодыми я просто молодею, должен сказать вам. Ну, на здоровье и спасибо за все!
Мы пьем шампанское.
На столе мои любимые салаты, которые делает мама. Отец ухаживает за Наташей и говорит:
— Наташа, если вы еще захотите, говорите, не стесняйтесь.
— Нет, спасибо, этого достаточно.
— Я не о салате…
Я уже понимаю о чем.
— Я о поцелуях…
Мама смеется, не останавливаясь. Наташа тоже от души смеется, она, правда, не поняла сначала. Батя, когда есть кто-то третий, бесподобный, острит и добрый, и чувство юмора у него прекрасное, но как со мной наедине — опять то же самое, опять к проблемам образования, поведения и воспитания.
Я смотрю на нее, как она ест: очень воспитанно. Мне почему-то было неудобно приводить ее к нам в дом, маленькая квартира, сжатая с туалетом ванная, мне все время вспоминается наша квартира на Кавказе, она была огромная, а в коридоре я и кегли играл, бросая шар из одного конца в другой. Но она как-то сразу вписалась в эту комнату заставленным столом, что чувство этой неловкости и тесноты московского жилья у меня исчезло.
— Наташа, еще шампанского?
— Да, пожалуйста. — Она поднимает бокал, и сверкает кольцо.
Отец обращает внимание.
— А это что, дань моде, сейчас все молодые люди носят?
— Нет, я замужем.
Отец останавливается, осмысливая, а мама вскинула взгляд на меня.
— Мне нравится, что вы честны, Наташа, и не делаете секрета. А Саше я скажу, что нехорошо вмешиваться в чужую жизнь и мешать чужому дому.
— Что вы, это я, скорее, вмешиваюсь в его жизнь и мешаю, он здесь ни при чем.
— Ну да, конечно — «святой дух», — говорит отец, и мы улыбаемся.
— Помнится, когда-то он давал себе обещание… Ну, да не важно. Раз вам нравится, то на здоровье. Это личное дело. Хотя с какой стороны смотреть.
— А где ваш муж, Наташа? — спрашивает мама, она простая, как все простое.
— Во Франции, работает экономистом.
— Мам, ты еще спроси, как он к этому относится.
Батя смеется, оценивая:
— Она у нас с повышенным чувством такта.
— Ну, прямо мать выставили, как деревню. Я просто спросила, а налетели сразу, как коршуны. Я ничего не имела в виду. Наташа, я надеюсь, вы не обижаетесь на меня?
— Что вы, нет, конечно.
— У Наташи вот, например, есть хорошие привычки. — Папа тонко переводит разговор.
— Какие? — Она смотрит открыто на отца.
— Руки мыть перед едой.
Мы смеемся так, что бокалы и тарелки трясутся. Она даже развязывает легкий платок-шарф на шее.
— Вы напрасно смеетесь, — говорит отец, — я с Сашей бился до седьмого класса, пока приучил руки мыть после двора, и, чего уж там греха таить, после туалета тоже. Правда, сейчас он исправился, стал хорошим мальчиком, по двадцать раз на день руки моет, я уж думал, не сводить ли его к психиатру. А у вас, Наташа, никого медиков в семье нет? Вы руки сами научились мыть? Или они вас тоже долго и упорно приучали?
— Нет, я сама с детства. Хотя у меня дедушка медик был…
— Хотите сказать — это его заслуга, а иначе нет, да?
Мы опять смеемся.
— А в какой области медицины он практиковал?
— У нее, пап, дедушка не практиковал, он изучением и исследованиями субтропической медицины и инфекций занимался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41