– Он покупает истребитель, как те из Долины.
– Господи боже, это шутка?
– Не-а. Говорит, что умеет на таком летать.
– Он же убьется.
– И убьет того, кто в соседнем кресле. – Алек закатил глаза.
– Вероятнее всего, тебя.
– Или тебя, – парировал он. Жестковата получилась свечка.
К черту показуху, решил я. Тобиас не заметит – увлеченно дискутирует о транспортных расходах с российским правительством.
– Слушай, Алек, хочешь, я умою руки?
– Ты о чем? – бесстрастно спросил он.
– Ну – чтоб над душой у тебя не висеть. У меня такое чувство, будто я тебя как-то ущемляю.
– Как скажешь.
– Кроме того, – я подкатился на кресле поближе, – у меня еще новая веб-архитектура на сегодня.
– Как угодно.
Тобиас повесил трубку и расплылся в улыбке.
– Пусть полюбуются, что у меня есть , – сказал он в пространство. Затем к нам: – Ну, кто работает?
– Я с кампанией справлюсь, пап, – сказал Алек. – Джейми сегодня программирует. – Меня чуть не затошнило – так он это сказал. Будто программирование – недостойное занятие для тупых работяг. Ревнует, что я теперь любимый сын его папаши.
– Ладно, – кивнул Тобиас. – Только завтра пусть Джейми участвует.
Тобиас ни шагу не желал ступить без моего одобрения. Я теперь его правая рука. Идиотизм – я ведь ни во что тут не верю. Но приятно нести ответственность за судьбы такой толпы людей. Приятно, что от меня зависят. Только бы все увязать.
Я великодушно отказался от пиара в пользу Алека – и могущество мое лишь возросло. Кроме того, стратегию-то я уже придумал. Осталось воплотить. У меня ближе к вечеру визит в «Синаптиком», а Бирнбаумова филиппика отнюдь не доказала прославленной власти «МиЛ» над Федеральным резервом. Надо бы картинку настроить. Но проблем не предвидится. Уложу всех одной левой.
Я забежал в кабинет проверить звонки. Карла Сантанджело оставила сообщение: что-то типа встретиться с нею завтра в фокус-группе. Когда она успела пронюхать? Ладно, плевать. Я не позволю отнять у меня территорию, которую неделю назад у нее же украл. К тому же я с ней не прочь встретиться. Может, на сей раз сложится иначе – я ведь больше не ее паж. Или я не могу выкинуть ее из головы, потому что она последняя, с кем я спал? Рынок сексуального предложения. Я не перезвонил.
Через Гудзон до синаптикомовского пирса в Форт-Ли я прокатился катером на воздушной подушке. Занимательная вышла поездочка. Жалко, что Бенджи на палубе не было, что его не окатило водой, не оглушил механический воздушный ток под судном. Мы приближались, и солнце мерцало на стеклянном фасаде здания. Я давным-давно хотел заглянуть в этот сияющий эллипс.
Когда по «Си-эн-эн» транслировали первую экскурсию, я еще учился в колледже. В моде был фэн-шуй, и на открытие явились с десяток мастеров этого искусства – жгли шалфей и заклинали разнообразные стихии. Через год на крыше впервые вспыхнула голографическая сфера, и «Синаптиком» стал единственной рукотворной конструкцией в Нью-Йорке, которую видно с «шаттла» (второй была свалка на Стейтен-Айленд, но ее конструкцией не назовешь).
Об этом факте посетителям напоминал гигантский аэрофотоснимок над столом регистрации в круглом вестибюле. Возле черной кляксы Манхэттена – крошечная зеленая точка. Для тех, кто не в силах ее найти невооруженным глазом, каждые десять секунд лазер с потолка тыкал в нее зеленой стрелочкой и писал: «Вы тут».
– Мистер Коэн, – приветствовала меня из-за мраморного стола потрясающая стройная черная фотомодель в узком зеленом свитере под горло. – Добро пожаловать в «Синаптиком». Меня зовут Моник. Вы у нас впервые?
– Э… да, мэм. Впервые. – Если она знает, как меня зовут, почему не в курсе, что я тут впервые? Или спрашивает, чтобы я расслабился и не пугался, что в мою частную жизнь вломились? Надо будет Эль-Греко спросить.
– Следуйте, пожалуйста, за мной, – пригласила Моник.
Она встала, явив величественные шесть футов с гаком росту, и сопроводила меня по круглому вестибюлю в дзэнски белый гардероб. По стенам – ряды светлых деревянных шкафчиков, в каждом – пара туфель или мешочек. Моник вынула мешочек:
– Можете надеть. – И она вручила мне пару миткалевых тапок. – Обувь оставьте в шкафчике.
– А кто-нибудь отказывается переобуваться? – спросил я, сбрасывая мокасины.
– Неплохо подмечено. – Она улыбнулась, я загляделся на потрясающие белые зубы и не заметил, что она увильнула от ответа. Моник раздвинула матированную стеклянную дверь в стене – там на вешалках обнаружился строй темно-зеленых балахонов. – Хотите халат?
– Нет, спасибо, – подмигнул я. – Уж лучше голым.
Моник то ли не поняла намека, то ли слышала его не в первый раз. Вручила мне халат, и я надел, как велели.
– Привет, Джейми. Рад, что ты пришел. – В дверях материализовался Эль-Греко. Какое счастье. Только сейчас я понял, как нервничал, отчего тут же занервничал опять. На сей раз я хотя бы в курсе.
– Рад тебя видеть, – сказал я. – Ты сегодня мой экскурсовод?
– Неплохо подмечено. Пошли, Джейми. – Говорил он дружелюбно, но как-то слишком четко. Синаптикомовский акцент. Видимо, потому что на работе.
Греко провел меня по вестибюлю к лифтам.
– Само собой, ты обещаешь не разглашать все, что увидишь, – сказал он, едва открылись двери. – Нормально?
– Конечно. Обещаю.
– Перед видеокамерой, кстати, – улыбнулся он. – Все, что происходит в здании, цифруется, архивируется и хранится.
– Это ж невероятные ресурсы нужны.
– Больше на адвокатах экономится. – Он нажал кнопку. – Мы на барже, так что подвала нет. На первом этаже приемная, зрительный зал, раздевалки и кафе.
Вместе с нами в лифте ехали еще два зеленорубашечника. С Греко не заговорили. Даже виду не подали, что его заметили.
По длинному кольцевому коридору, каких тут имелось во множестве, мы подошли к стеклянным дверям. На секунду Греко застыл.
– Программе визуального распознавания по-прежнему требуется несколько секунд.
Потом двери открылись, и внутри загомонили какие-то звери.
– У вас там вроде зоомагазин, – заметил я.
– Мы называем – Живодерня, – ответил Греко, пока мы пробирались меж кабинок из плексигласа. – Она больше не нужна, так что мы ее сокращаем.
Мы остановились у стены прозрачных пластиковых ящиков. В каждом – одинокая белая курица. Птицы клевали кнопки под лампочками, красной и зеленой.
– Что вы с ними делаете?
– Это скорее демонстрация, чем эксперимент, – объяснил Греко. – Есть три сценария. Куры в левом ряду клюют кнопки, какая бы лампочка ни горела, и получают еду в любом случае.
– Жирные какие. Ленивые вроде.
– Именно. Едят больше всех, рефлексы замедленные, сокращенный жизненный цикл. – Греко ткнул пальцем в центральный ряд. – Эти, в середине, тоже клюют кнопку, но за это могут получить еду, а могут и не получить. На красный, на зеленый – когда как. Они понятия не имеют, добудут пищу или нет. Иногда мы их даже кормим, когда они вообще ничего не делают.
Бедняги пребывали на последней стадии нервного истощения. Одни бешено мотали головами, другие, подергиваясь, валялись на полу.
– Как ни странно, в целом они едят больше, чем особи справа, – продолжал Греко. – Называются «синаптикомовская проба».
– А с этими вы что делаете?
– Очень просто. Когда горит зеленый, у птицы есть две секунды, чтобы нажать кнопку и получить еду. Если птица клюет, когда горит красный, ее бьет током.
Здоровые такие птицы. Внимательные. Выбора-то нет.
– И они целыми днями сидят и ждут, когда загорится зеленый?
– Ну да, – сказал Греко. – Такой сценарий дает высочайшую бдительность и самый продолжительный жизненный цикл.
– И осознание, что жизнь им тотально неподвластна, – прибавил я.
– Власть у них есть. Примерно секунду. Но вообще – зачем курам власть?
Мы шли дальше мимо крыс, которые охотились за пищей в механических лабиринтах, собак, скачущих по клетке, дабы избежать электрошока, и хамелеонов, реагирующих на непрерывную смену фонового цвета. В конце обнаружилась целая стена обезьян с крошечными пультами в руках и электродами в черепушках.
– А шимпанзе что делают? – спросил я. – Играют в синаптикомовскую версию «Опасности!»?
– Не совсем. Кнопка на пульте активирует определенный мозговой центр, стимулируя оргазм.
– Пизди шь.
– Вовсе нет. Первая группа в клетках слева способна вызывать оргазм нажатием кнопки в любой момент.
– Там же пусто, – сказал я. – Куда все делись?
– Все экземпляры, как легко догадаться, погибли. Стимулировали себя непрерывно за счет потребления пищи.
– Страх господень.
– В некотором роде. Второй группе в центре выделено шесть оргазмов на двадцать четыре часа. Зеленый горит, пока у них остаются оргазмы, потом загорается красный. Они неизменно используют свои оргазмы в первые пять минут и остаток дня хандрят. Обрати внимание – худые, на раздражители не реагируют.
Обезьяны в этом ряду были какие-то вялые и подозрительные.
– Теперь эти объекты. – Греко показал на правую стопку обезьян. – У них в клетках есть красная, желтая и зеленая лампочки. Красный означает, что кнопка оргазма не работает. Желтый предупреждает, что кнопку активируют через пять минут. А зеленый – что кнопка работает. За сутки – шесть циклов до зеленого.
– И они самые счастливые?
– Ну, весят больше всех, тесты на рефлексы – с другими не сравнить.
– Хм-м.
– Но интереснее всего – как они стали реагировать на лампочки. Пока горит красный, они едят, спят, даже совокупляются. Загорается желтый – они все бросают и хватают пульт. Даже соитие прерывают, чтобы приготовиться.
– Диковато.
– Но это не все, – с воодушевлением продолжал Греко. – За пять минут, пока горит желтый, они полностью достигают кондиции.
– У них встает?
– Именно. И довольно мощно. А через пять минут, когда включается зеленый, они достигают оргазма сами по себе, включена кнопка или нет! Иногда кончают, не успев даже кнопку нажать. В чистом виде условный рефлекс.
– И с самками получается? Пригодилось бы. – Мою шуточку Греко оставил без внимания.
– В каждом эксперименте, от кур до обезьян, те, кому предлагается наибольший контроль над выбором, справляются хуже всех. Все они достигли состояния, аналогичного психозу маньяка, застрявшего на липучем веб-сайте.
Мой приятель из колледжа лечится от этого по сей день.
– А идеально всегда справляются те, чьи интерфейсы обеспечивают предсказуемые результаты за счет автономии.
– И что вы пытаетесь доказать? – спросил я. – Что людям нравится, когда командуют машины?
– Наша компания с должным прилежанием именно к этому и стремится. Мы изучаем долгосрочные следствия нашей философии интерфейсов. Так как после инсталляции наши системы фактически поддерживают себя сами. Форма техноэкологии, задуманная нашим первым директором.
– Сноубордистом?
– Совершенно верно. Он предсказывал, что многие наши сегодняшние разработки станут неотъемлемыми элементами завтрашней цивилизации. Программа будет видоизменяться без дальнейшего вмешательства. Мы активно участвуем в эволюции своего вида.
– Ух ты. Высокоразвитое общественное сознание. – Наверное, я высоковато поднял брови.
Греко впервые заговорил простыми словами:
– Это типа что, сарказм? Если не веришь в то, что мы делаем, может, не стоит тебе…
– Греко, выдыхай, ладно? Мы всего лишь о коммерческом интерфейсе говорим. Не о новом же обществе.
У одной обезьяны погасла красная лампочка и загорелась желтая. Обезьяна ринулась к пульту, затем уселась в предвкушении.
– Но поскольку мы создаем реактивные, самоадаптирующиеся интерфейсы, отныне эволюцией правит программирование. Алгоритм «Синаптикома» модифицирует реакции пользователей с тем, чтобы управлять их поведением.
– Как управлять?
– Пока – чтобы вести пользователей к целям, которые мы запрограммировали. Считай, серия интеллектуальных агентов.
– То есть? «Шоппинг-ассистентов»?
– Да, но шоппинг-ассистент на Алгоритме «Синаптикома» взаимодействует с тобой, собирает о тебе информацию, а потом ее использует, чтобы влиять на твое поведение. Всякий раз, когда ты принимаешь или отвергаешь предложенную им покупку, агент подстраивает свой способ предлагать. И научается в конце концов, как заставить тебя раскошелиться.
– То есть запоминает, какие товары мне нравятся.
– Агенту важнее не найти, что ты просил, а скорее внушить тебе, что он хорошо поработал, и заставить тебя принять его предложение. Таким образом, формировать или видоизменять спрос ему не сложнее, чем удовлетворять.
– Но есть разница между «получить, что хотел» и «думать, будто получил, что хотел».
– И какова же она?
Ответа без той или иной примеси теологии я бы все равно не нашел.
– А что происходит с конечным пользователем? – спросил я. – Превращается в реактивный механизм?
– Вовсе нет, – отозвался Греко, постучав к шимпанзе. – В довольную обезьяну.
Тяжело дыша, обезьяна таращилась на желтую лампочку. Меж мохнатых бедер – мощный сухостой.
Из лаборатории мы направились дальше, к человечьей рабочей зоне. Хотя бы номинально человечьей. Зеленорубашечники сидели в скругленных загончиках вдоль изогнутой стеклянной стены, выходящей на реку Гудзон. На вид все довольные – пожалуй, немного чересчур. Все на местах. Ни единого карандаша или скрепки не валяется. Вообще никаких карандашей и скрепок. Одни клавиатуры, наушники и плоские мониторы.
– Панорама что надо, – сказал я.
– Нравится?
– Еще бы. Весь город видно.
– Думаешь, настоящий? – Греко скрестил руки на груди.
– Ну да, конечно. А что, нет?
– Может и настоящий. Мы инсталлировали в окна высокочеткие жидкокристаллические мониторы. Когда они отключены, стекло прозрачное. Когда включены, за окном фиктивная картинка, искусственно сгенерированная аналоговыми алгоритмами. Блиттинг я сам писал.
– С ума сойти! – Я потрогал стекло. – Помнишь блиттинг, который ты в школе наваял? Для эмулятора?
– Еще бы. Этот на том же коде строится.
– И тоже распадается на квадратики, когда рендеринг подвисает?
– Ага. – Воспоминание на секунду выбило из Греко синаптикомовские замашки. – До сих пор глючит. Льщу себе мыслью, что это фича.
На мое плечо легла рука.
– Видом любуешься? – Лори, главный зеленорубашечник, который на ранчо был.
– Да, – сказал я. В миткалевых тапках я вроде как беззащитен. – Вычисляю вот, настоящий или Грекова симуляция.
– Тогда делайте ставку, мистер Коэн.
– Какую ставку?
– Может, объяснишь ему? – сказал Лори и прошествовал дальше по дуге коридора.
– В конце каждого дня, – сообщил Греко, чья любезная, однако непроницаемая маска восстановилась после краткого явления начальника, – все в офисе говорят, настоящая в окне панорама или графика. Тем, кто угадает, разрешается остаться допоздна и поиграть в сетевые игры.
Разрешается остаться допоздна? Уточнять не будем.
– А сколько у вас народу работает?
– Честно сказать, почти всех сократили, – сказал Греко. – В штате меньше двадцати сотрудников. Все на этом этаже. Остальные – из агентств, на подхвате.
Человеческие жизненные формы в этой экосистеме – явно редкость. Да и те, что есть, – довольно механические.
– И никто не жалуется? Я имею в виду – гарантий занятости никто не хочет?
– Все уходят с опционами, – объяснил Греко. – И прекрасно понимают: едва алгоритм успешно интегрировал их функции – все, сами сотрудники лишние.
– То есть в итоге вообще никого не останется. Одна программа. И корпорация.
– Идея такова, да.
– Тебя не пугает? – спросил я, пытаясь в его глазах разглядеть Эль-Греко из детства.
– Где написано, что люди должны работать, чтобы жить? – просто ответил он. – Пошли. Мистер Торенс будет готов тебя принять через несколько минут.
Греко отвел меня в круглый конференц-зал – в центре этажа, поэтому без окон. Мы расположились за большим столом.
Скорее бы с Торенсом познакомиться. Может, буддистский эколог придаст конторе человечности. Осознав, что за все отвечает он, я расслабился.
– Я и не знал, что он в Нью-Йорке. Часто приезжает?
– А, нет. У него по расписанию один приезд в год. Обычно живет в Швеции. Настоял, чтобы по контракту разрешили работать дистанционно. По экологическим соображениям. Сэкономить топливо и доказать, что это возможно.
В динамиках на потолке нежно блямкнул гонг. Греко нажал на круглую столешницу, и оттуда поднялся плоский дисплей с зеленым логотипом.
Логотип растворился, сменившись немного зернистым изображением Тора Торенса. Он сидел за большим деревянным столом на открытой веранде, к восхитительному озеру спиной. По столу раскиданы бумаги, придавленные камнями, книгами и глиняными кофейными кружками.
– Здравствуйте, мистер Ваганян! – сказал Тор. – Это мистер Коэн с вами?
– Да, сэр, это он, – ответствовал Греко. Глаза его распахнулись в восторге и угодливости.
– Приятно познакомиться, мистер Коэн.
– Джейми, – сказал я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
– Господи боже, это шутка?
– Не-а. Говорит, что умеет на таком летать.
– Он же убьется.
– И убьет того, кто в соседнем кресле. – Алек закатил глаза.
– Вероятнее всего, тебя.
– Или тебя, – парировал он. Жестковата получилась свечка.
К черту показуху, решил я. Тобиас не заметит – увлеченно дискутирует о транспортных расходах с российским правительством.
– Слушай, Алек, хочешь, я умою руки?
– Ты о чем? – бесстрастно спросил он.
– Ну – чтоб над душой у тебя не висеть. У меня такое чувство, будто я тебя как-то ущемляю.
– Как скажешь.
– Кроме того, – я подкатился на кресле поближе, – у меня еще новая веб-архитектура на сегодня.
– Как угодно.
Тобиас повесил трубку и расплылся в улыбке.
– Пусть полюбуются, что у меня есть , – сказал он в пространство. Затем к нам: – Ну, кто работает?
– Я с кампанией справлюсь, пап, – сказал Алек. – Джейми сегодня программирует. – Меня чуть не затошнило – так он это сказал. Будто программирование – недостойное занятие для тупых работяг. Ревнует, что я теперь любимый сын его папаши.
– Ладно, – кивнул Тобиас. – Только завтра пусть Джейми участвует.
Тобиас ни шагу не желал ступить без моего одобрения. Я теперь его правая рука. Идиотизм – я ведь ни во что тут не верю. Но приятно нести ответственность за судьбы такой толпы людей. Приятно, что от меня зависят. Только бы все увязать.
Я великодушно отказался от пиара в пользу Алека – и могущество мое лишь возросло. Кроме того, стратегию-то я уже придумал. Осталось воплотить. У меня ближе к вечеру визит в «Синаптиком», а Бирнбаумова филиппика отнюдь не доказала прославленной власти «МиЛ» над Федеральным резервом. Надо бы картинку настроить. Но проблем не предвидится. Уложу всех одной левой.
Я забежал в кабинет проверить звонки. Карла Сантанджело оставила сообщение: что-то типа встретиться с нею завтра в фокус-группе. Когда она успела пронюхать? Ладно, плевать. Я не позволю отнять у меня территорию, которую неделю назад у нее же украл. К тому же я с ней не прочь встретиться. Может, на сей раз сложится иначе – я ведь больше не ее паж. Или я не могу выкинуть ее из головы, потому что она последняя, с кем я спал? Рынок сексуального предложения. Я не перезвонил.
Через Гудзон до синаптикомовского пирса в Форт-Ли я прокатился катером на воздушной подушке. Занимательная вышла поездочка. Жалко, что Бенджи на палубе не было, что его не окатило водой, не оглушил механический воздушный ток под судном. Мы приближались, и солнце мерцало на стеклянном фасаде здания. Я давным-давно хотел заглянуть в этот сияющий эллипс.
Когда по «Си-эн-эн» транслировали первую экскурсию, я еще учился в колледже. В моде был фэн-шуй, и на открытие явились с десяток мастеров этого искусства – жгли шалфей и заклинали разнообразные стихии. Через год на крыше впервые вспыхнула голографическая сфера, и «Синаптиком» стал единственной рукотворной конструкцией в Нью-Йорке, которую видно с «шаттла» (второй была свалка на Стейтен-Айленд, но ее конструкцией не назовешь).
Об этом факте посетителям напоминал гигантский аэрофотоснимок над столом регистрации в круглом вестибюле. Возле черной кляксы Манхэттена – крошечная зеленая точка. Для тех, кто не в силах ее найти невооруженным глазом, каждые десять секунд лазер с потолка тыкал в нее зеленой стрелочкой и писал: «Вы тут».
– Мистер Коэн, – приветствовала меня из-за мраморного стола потрясающая стройная черная фотомодель в узком зеленом свитере под горло. – Добро пожаловать в «Синаптиком». Меня зовут Моник. Вы у нас впервые?
– Э… да, мэм. Впервые. – Если она знает, как меня зовут, почему не в курсе, что я тут впервые? Или спрашивает, чтобы я расслабился и не пугался, что в мою частную жизнь вломились? Надо будет Эль-Греко спросить.
– Следуйте, пожалуйста, за мной, – пригласила Моник.
Она встала, явив величественные шесть футов с гаком росту, и сопроводила меня по круглому вестибюлю в дзэнски белый гардероб. По стенам – ряды светлых деревянных шкафчиков, в каждом – пара туфель или мешочек. Моник вынула мешочек:
– Можете надеть. – И она вручила мне пару миткалевых тапок. – Обувь оставьте в шкафчике.
– А кто-нибудь отказывается переобуваться? – спросил я, сбрасывая мокасины.
– Неплохо подмечено. – Она улыбнулась, я загляделся на потрясающие белые зубы и не заметил, что она увильнула от ответа. Моник раздвинула матированную стеклянную дверь в стене – там на вешалках обнаружился строй темно-зеленых балахонов. – Хотите халат?
– Нет, спасибо, – подмигнул я. – Уж лучше голым.
Моник то ли не поняла намека, то ли слышала его не в первый раз. Вручила мне халат, и я надел, как велели.
– Привет, Джейми. Рад, что ты пришел. – В дверях материализовался Эль-Греко. Какое счастье. Только сейчас я понял, как нервничал, отчего тут же занервничал опять. На сей раз я хотя бы в курсе.
– Рад тебя видеть, – сказал я. – Ты сегодня мой экскурсовод?
– Неплохо подмечено. Пошли, Джейми. – Говорил он дружелюбно, но как-то слишком четко. Синаптикомовский акцент. Видимо, потому что на работе.
Греко провел меня по вестибюлю к лифтам.
– Само собой, ты обещаешь не разглашать все, что увидишь, – сказал он, едва открылись двери. – Нормально?
– Конечно. Обещаю.
– Перед видеокамерой, кстати, – улыбнулся он. – Все, что происходит в здании, цифруется, архивируется и хранится.
– Это ж невероятные ресурсы нужны.
– Больше на адвокатах экономится. – Он нажал кнопку. – Мы на барже, так что подвала нет. На первом этаже приемная, зрительный зал, раздевалки и кафе.
Вместе с нами в лифте ехали еще два зеленорубашечника. С Греко не заговорили. Даже виду не подали, что его заметили.
По длинному кольцевому коридору, каких тут имелось во множестве, мы подошли к стеклянным дверям. На секунду Греко застыл.
– Программе визуального распознавания по-прежнему требуется несколько секунд.
Потом двери открылись, и внутри загомонили какие-то звери.
– У вас там вроде зоомагазин, – заметил я.
– Мы называем – Живодерня, – ответил Греко, пока мы пробирались меж кабинок из плексигласа. – Она больше не нужна, так что мы ее сокращаем.
Мы остановились у стены прозрачных пластиковых ящиков. В каждом – одинокая белая курица. Птицы клевали кнопки под лампочками, красной и зеленой.
– Что вы с ними делаете?
– Это скорее демонстрация, чем эксперимент, – объяснил Греко. – Есть три сценария. Куры в левом ряду клюют кнопки, какая бы лампочка ни горела, и получают еду в любом случае.
– Жирные какие. Ленивые вроде.
– Именно. Едят больше всех, рефлексы замедленные, сокращенный жизненный цикл. – Греко ткнул пальцем в центральный ряд. – Эти, в середине, тоже клюют кнопку, но за это могут получить еду, а могут и не получить. На красный, на зеленый – когда как. Они понятия не имеют, добудут пищу или нет. Иногда мы их даже кормим, когда они вообще ничего не делают.
Бедняги пребывали на последней стадии нервного истощения. Одни бешено мотали головами, другие, подергиваясь, валялись на полу.
– Как ни странно, в целом они едят больше, чем особи справа, – продолжал Греко. – Называются «синаптикомовская проба».
– А с этими вы что делаете?
– Очень просто. Когда горит зеленый, у птицы есть две секунды, чтобы нажать кнопку и получить еду. Если птица клюет, когда горит красный, ее бьет током.
Здоровые такие птицы. Внимательные. Выбора-то нет.
– И они целыми днями сидят и ждут, когда загорится зеленый?
– Ну да, – сказал Греко. – Такой сценарий дает высочайшую бдительность и самый продолжительный жизненный цикл.
– И осознание, что жизнь им тотально неподвластна, – прибавил я.
– Власть у них есть. Примерно секунду. Но вообще – зачем курам власть?
Мы шли дальше мимо крыс, которые охотились за пищей в механических лабиринтах, собак, скачущих по клетке, дабы избежать электрошока, и хамелеонов, реагирующих на непрерывную смену фонового цвета. В конце обнаружилась целая стена обезьян с крошечными пультами в руках и электродами в черепушках.
– А шимпанзе что делают? – спросил я. – Играют в синаптикомовскую версию «Опасности!»?
– Не совсем. Кнопка на пульте активирует определенный мозговой центр, стимулируя оргазм.
– Пизди шь.
– Вовсе нет. Первая группа в клетках слева способна вызывать оргазм нажатием кнопки в любой момент.
– Там же пусто, – сказал я. – Куда все делись?
– Все экземпляры, как легко догадаться, погибли. Стимулировали себя непрерывно за счет потребления пищи.
– Страх господень.
– В некотором роде. Второй группе в центре выделено шесть оргазмов на двадцать четыре часа. Зеленый горит, пока у них остаются оргазмы, потом загорается красный. Они неизменно используют свои оргазмы в первые пять минут и остаток дня хандрят. Обрати внимание – худые, на раздражители не реагируют.
Обезьяны в этом ряду были какие-то вялые и подозрительные.
– Теперь эти объекты. – Греко показал на правую стопку обезьян. – У них в клетках есть красная, желтая и зеленая лампочки. Красный означает, что кнопка оргазма не работает. Желтый предупреждает, что кнопку активируют через пять минут. А зеленый – что кнопка работает. За сутки – шесть циклов до зеленого.
– И они самые счастливые?
– Ну, весят больше всех, тесты на рефлексы – с другими не сравнить.
– Хм-м.
– Но интереснее всего – как они стали реагировать на лампочки. Пока горит красный, они едят, спят, даже совокупляются. Загорается желтый – они все бросают и хватают пульт. Даже соитие прерывают, чтобы приготовиться.
– Диковато.
– Но это не все, – с воодушевлением продолжал Греко. – За пять минут, пока горит желтый, они полностью достигают кондиции.
– У них встает?
– Именно. И довольно мощно. А через пять минут, когда включается зеленый, они достигают оргазма сами по себе, включена кнопка или нет! Иногда кончают, не успев даже кнопку нажать. В чистом виде условный рефлекс.
– И с самками получается? Пригодилось бы. – Мою шуточку Греко оставил без внимания.
– В каждом эксперименте, от кур до обезьян, те, кому предлагается наибольший контроль над выбором, справляются хуже всех. Все они достигли состояния, аналогичного психозу маньяка, застрявшего на липучем веб-сайте.
Мой приятель из колледжа лечится от этого по сей день.
– А идеально всегда справляются те, чьи интерфейсы обеспечивают предсказуемые результаты за счет автономии.
– И что вы пытаетесь доказать? – спросил я. – Что людям нравится, когда командуют машины?
– Наша компания с должным прилежанием именно к этому и стремится. Мы изучаем долгосрочные следствия нашей философии интерфейсов. Так как после инсталляции наши системы фактически поддерживают себя сами. Форма техноэкологии, задуманная нашим первым директором.
– Сноубордистом?
– Совершенно верно. Он предсказывал, что многие наши сегодняшние разработки станут неотъемлемыми элементами завтрашней цивилизации. Программа будет видоизменяться без дальнейшего вмешательства. Мы активно участвуем в эволюции своего вида.
– Ух ты. Высокоразвитое общественное сознание. – Наверное, я высоковато поднял брови.
Греко впервые заговорил простыми словами:
– Это типа что, сарказм? Если не веришь в то, что мы делаем, может, не стоит тебе…
– Греко, выдыхай, ладно? Мы всего лишь о коммерческом интерфейсе говорим. Не о новом же обществе.
У одной обезьяны погасла красная лампочка и загорелась желтая. Обезьяна ринулась к пульту, затем уселась в предвкушении.
– Но поскольку мы создаем реактивные, самоадаптирующиеся интерфейсы, отныне эволюцией правит программирование. Алгоритм «Синаптикома» модифицирует реакции пользователей с тем, чтобы управлять их поведением.
– Как управлять?
– Пока – чтобы вести пользователей к целям, которые мы запрограммировали. Считай, серия интеллектуальных агентов.
– То есть? «Шоппинг-ассистентов»?
– Да, но шоппинг-ассистент на Алгоритме «Синаптикома» взаимодействует с тобой, собирает о тебе информацию, а потом ее использует, чтобы влиять на твое поведение. Всякий раз, когда ты принимаешь или отвергаешь предложенную им покупку, агент подстраивает свой способ предлагать. И научается в конце концов, как заставить тебя раскошелиться.
– То есть запоминает, какие товары мне нравятся.
– Агенту важнее не найти, что ты просил, а скорее внушить тебе, что он хорошо поработал, и заставить тебя принять его предложение. Таким образом, формировать или видоизменять спрос ему не сложнее, чем удовлетворять.
– Но есть разница между «получить, что хотел» и «думать, будто получил, что хотел».
– И какова же она?
Ответа без той или иной примеси теологии я бы все равно не нашел.
– А что происходит с конечным пользователем? – спросил я. – Превращается в реактивный механизм?
– Вовсе нет, – отозвался Греко, постучав к шимпанзе. – В довольную обезьяну.
Тяжело дыша, обезьяна таращилась на желтую лампочку. Меж мохнатых бедер – мощный сухостой.
Из лаборатории мы направились дальше, к человечьей рабочей зоне. Хотя бы номинально человечьей. Зеленорубашечники сидели в скругленных загончиках вдоль изогнутой стеклянной стены, выходящей на реку Гудзон. На вид все довольные – пожалуй, немного чересчур. Все на местах. Ни единого карандаша или скрепки не валяется. Вообще никаких карандашей и скрепок. Одни клавиатуры, наушники и плоские мониторы.
– Панорама что надо, – сказал я.
– Нравится?
– Еще бы. Весь город видно.
– Думаешь, настоящий? – Греко скрестил руки на груди.
– Ну да, конечно. А что, нет?
– Может и настоящий. Мы инсталлировали в окна высокочеткие жидкокристаллические мониторы. Когда они отключены, стекло прозрачное. Когда включены, за окном фиктивная картинка, искусственно сгенерированная аналоговыми алгоритмами. Блиттинг я сам писал.
– С ума сойти! – Я потрогал стекло. – Помнишь блиттинг, который ты в школе наваял? Для эмулятора?
– Еще бы. Этот на том же коде строится.
– И тоже распадается на квадратики, когда рендеринг подвисает?
– Ага. – Воспоминание на секунду выбило из Греко синаптикомовские замашки. – До сих пор глючит. Льщу себе мыслью, что это фича.
На мое плечо легла рука.
– Видом любуешься? – Лори, главный зеленорубашечник, который на ранчо был.
– Да, – сказал я. В миткалевых тапках я вроде как беззащитен. – Вычисляю вот, настоящий или Грекова симуляция.
– Тогда делайте ставку, мистер Коэн.
– Какую ставку?
– Может, объяснишь ему? – сказал Лори и прошествовал дальше по дуге коридора.
– В конце каждого дня, – сообщил Греко, чья любезная, однако непроницаемая маска восстановилась после краткого явления начальника, – все в офисе говорят, настоящая в окне панорама или графика. Тем, кто угадает, разрешается остаться допоздна и поиграть в сетевые игры.
Разрешается остаться допоздна? Уточнять не будем.
– А сколько у вас народу работает?
– Честно сказать, почти всех сократили, – сказал Греко. – В штате меньше двадцати сотрудников. Все на этом этаже. Остальные – из агентств, на подхвате.
Человеческие жизненные формы в этой экосистеме – явно редкость. Да и те, что есть, – довольно механические.
– И никто не жалуется? Я имею в виду – гарантий занятости никто не хочет?
– Все уходят с опционами, – объяснил Греко. – И прекрасно понимают: едва алгоритм успешно интегрировал их функции – все, сами сотрудники лишние.
– То есть в итоге вообще никого не останется. Одна программа. И корпорация.
– Идея такова, да.
– Тебя не пугает? – спросил я, пытаясь в его глазах разглядеть Эль-Греко из детства.
– Где написано, что люди должны работать, чтобы жить? – просто ответил он. – Пошли. Мистер Торенс будет готов тебя принять через несколько минут.
Греко отвел меня в круглый конференц-зал – в центре этажа, поэтому без окон. Мы расположились за большим столом.
Скорее бы с Торенсом познакомиться. Может, буддистский эколог придаст конторе человечности. Осознав, что за все отвечает он, я расслабился.
– Я и не знал, что он в Нью-Йорке. Часто приезжает?
– А, нет. У него по расписанию один приезд в год. Обычно живет в Швеции. Настоял, чтобы по контракту разрешили работать дистанционно. По экологическим соображениям. Сэкономить топливо и доказать, что это возможно.
В динамиках на потолке нежно блямкнул гонг. Греко нажал на круглую столешницу, и оттуда поднялся плоский дисплей с зеленым логотипом.
Логотип растворился, сменившись немного зернистым изображением Тора Торенса. Он сидел за большим деревянным столом на открытой веранде, к восхитительному озеру спиной. По столу раскиданы бумаги, придавленные камнями, книгами и глиняными кофейными кружками.
– Здравствуйте, мистер Ваганян! – сказал Тор. – Это мистер Коэн с вами?
– Да, сэр, это он, – ответствовал Греко. Глаза его распахнулись в восторге и угодливости.
– Приятно познакомиться, мистер Коэн.
– Джейми, – сказал я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30