Я схожу с ума по Гарри,
Гарри мною увлечен, –
тихонько напевает она, танцуя. Длинная зала; в конце залы помещается оркестр. Она освещена зеленоватым светом двух электрических люстр, свисающих с середины потолка среди бумажных фестонов. В самом конце, там, где дверь, лакированные перила удерживают толпу. Анна танцует с высоким квадратным шведом; его огромные ноги неуклюже волочатся вслед за ее маленькими, проворно переступающими ножками. Музыка замолкает. Теперь ее партнер – маленький, черноволосый, ловкий еврей. Он пробует обнять ее покрепче.
– Бросьте! – Она отстраняется.
– У вас нет сердца.
Она не отвечает – она танцует с холодной точностью. Она смертельно устала.
Я и мой дружочек,
Мой дружок и я…
Итальянец дышит ей чесноком в лицо, потом моряк-сержант, грек, белокурый молодой мальчишка с розовыми щеками – она улыбается ему, – пьяный пожилой человек, пытающийся поцеловать ее…
Чарли, мой мальчик,
О Чарли, мой мальчик…
Гладковолосые, веснушчатые, курчавые, угреватые, курносые, прямоносые, хорошие танцоры, плохие танцоры…
Ты на Юг уйдешь…
И как сахар мне в рот попадешь…
На ее талии – тяжелые руки, горячие руки, потные руки, холодные руки, записок с приглашением на танцы все больше и больше в ее кулачке. Теперешний ее партнер прекрасно вальсирует и очень мило выглядит в своем черном костюме.
– Ох, как я устала, – шепчет она.
– А меня танцы никогда не утомляют.
– Да, но танцевать со всяким…
– Не хотите ли пойти куда-нибудь потанцевать только со мной?
– Мой друг поджидает меня.
И только фотография
Расскажет мне о нем…
– Который час? – спрашивает она широкогрудого молодца.
– Час нашего знакомства, милочка.
Она качает головой. Музыка переходит на другой мотив. Она бросает партнера и бежит в толпу девиц, сдающих свои приглашения на танцы.
– Слушай, Анна, – говорит толстая белокурая девица, – ты заметила парня, который танцевал со мной? Так вот, он говорит, этот парень: «Как бы нам, говорит, потом повидаться?» А я ему, этому парню, говорю: «В аду мы с тобой повидаемся», – а он говорит…
III. Вращающаяся дверь
Поезда, как светляки, ползут во мраке по туманным, сотканным из паутины мостам, лифты взвиваются и падают в своих шахтах, огни в гавани мерцают.
В пять часов мужчины и женщины, как растительный сок при первых заморозках, начинают каплями вытекать из высоких зданий нижней части города: серолицый поток затопляет улицы, исчезает под землей.
Всю ночь огромные дома стоят, тихие и пустые, миллионы их окон темны. Истекая светом, паромы оставляют изжеванный след на лакированных водах гавани. В полночь четырехтрубные кароходы скользят в темноту из своих ярко освещенных гнезд. Банкиры с усталыми от секретных совещаний глазами слышат совиные крики буксиров, когда сторожа, при свете потайных фонарей, выпускают их боковыми дверями. Ворча, они падают на подушки лимузинов и уносятся в верхнюю часть города, на звонкие Сороковые улицы, к белым, как джин, к желтым, как виски, к шипучим, как сидр, огням.
Она сидела за туалетным столом и причесывалась. Он стоял, склонившись над ней; отстегнутые лиловые подтяжки свисали с его фрачных брюк. Толстыми пальцами он просовывал брильянтовую запонку в рубашку.
– Джек, я бы хотела, чтобы ты бросил это дело! – захныкала она, не выпуская шпилек изо рта.
– Какое дело, Рози?
– Компанию «Пруденс»… Право, я очень беспокоюсь.
– Почему же? Все идет прекрасно. Нам надо только обставить Николса, вот и все.
– А что, если он потом будет преследовать нас?
– Не будет. Он потеряет на этом уйму денег. Ему гораздо выгоднее войти с нами в соглашение… Кроме того, я могу через неделю заплатить ему наличными. Если нам только удастся убедить его, что у нас есть деньги, то он станет совсем ручным. Он сказал, что будет сегодня в Эль-Фей.
Рози только что вставила черепаховую гребенку в свои черные волосы. Она кивнула и встала. Она была пухлая женщина с широкими бедрами, большими черными глазами и высокими бровями дугой. Она была в корсете, отделанном желтыми кружевами, и розовой шелковой рубашке.
– Надень на себя все, что у тебя есть, Рози. Я хочу, чтобы ты была разукрашена, как рождественская елка. Мы поедем в Эль-Фей и уложим Николса на обе лопатки. А завтра я поеду к нему и предложу ему то, о чем мы говорили… А пока давай выпьем.
Он подошел к телефону.
– Пришлите колотого льду и две бутылки минеральной воды в сорок четвертый… Да, Силвермен… И поживее!
– Джек, бросим это дело! – вдруг крикнула Рози; она стояла у дверей шкафа, держала платье на руке. – Я не вынесу этого волнения… Оно убивает меня. Поедем в Париж, в Гавану, куда хочешь, и начнем все заново.
– И тогда-то уж мы наверняка попадемся. Нам пристегнут обвинение в мошенничестве. Неужели ты хочешь, чтобы я всю жизнь ходил в синих очках и накладной бороде?
Рози рассмеялась.
– Нет, я думаю, ты в гриме будешь выглядеть не очень хорошо… Хоть бы мы по крайней мере были по-настоящему обвенчаны!
– А какая разница, Рози? Тогда меня будут преследовать еще и за двоеженство. Вот было бы хорошо!
Рози вздрогнула, когда в дверь постучали. Джек Силвермен поставил ведерко со льдом на бюро и вынул из шкафа четырехугольную бутылку виски.
– Не наливай мне. Я не хочу пить.
– Дитя, ты должна подтянуться. Одевайся скорее и идем в театр. Черт возьми, я бывал в худших переделках. – Он подошел к телефону со стаканом в руках. – Дайте мне газетный киоск… Здравствуйте, барышня… Мы с вами старые друзья… Конечно, вы знаете меня… Послушайте, вы можете достать два места в «Фолли»?… Я так и думал… Нет, я не могу сидеть дальше восьмого ряда… Вы – славная барышня… Вызовите меня через десять минут, хорошо?
– Послушай, Джек, в этом озере действительно есть бура?
– Конечно, есть! Разве ты не видела заключения четырех экспертов?
– Видела. Я все время удивлялась… Послушай, Джек, если это пройдет, ты обещаешь мне больше не принимать участия в таких сумасшедших делах?
– Конечно. Да мне больше и не нужно будет… Ох, какая ты знойная в этом платье!
– Нравится тебе?
– Ты выглядишь бразильянкой… Что-то тропическое…
– В этом – тайна моего очарования. Пронзительно задребезжал телефон. Они вскочили.
Она прижала руку к губам.
– Два в четвертом ряду? Отлично… Мы сейчас сойдем вниз и возьмем их… Рози, нельзя быть такой нервной! Ты и меня этим заражаешь. Подтянись!
– Пойдем покушаем, Джек. У меня с утра, кроме сливок, ничего во рту не было. Я больше не хочу худеть; от этих волнений я и так достаточно сдала.
– Брось, Рози… Ты действуешь мне на нервы.
Они остановились у стойки с цветами в вестибюле.
– Дайте мне гардению, – сказал он.
Он выпятил грудь и скривил губы в улыбку, когда цветочница укрепляла цветок в петличке его фрака.
– А тебе какой, дорогая? – величественно повернулся он к Рози.
Она надула губы.
– Я не знаю, что подойдет к моему платью…
– Покуда ты будешь выбирать, я пойду за билетами.
Он распахнул пальто, чтобы был виден накрахмаленный пластрон его рубашки, вытянул из рукавов манжеты и торжественно направился к газетному киоску. Пока заворачивали в серебряную бумагу красные розы, Рози видела уголком глаза, как он, наклонившись над журналами, болтал со светловолосой девушкой. Когда он вернулся с пачкой денег в руке, глаза его блестели.
Она приколола розы к своему меховому манто, взяла его под руку, и они вместе вышли через вращающуюся дверь в холодную, сверкающую, электрическую ночь.
– Такси! – крикнул он.
В столовой пахло гренками, кофе и газетой. Меривейлы завтракали при электрическом освещении. Мокрый снег бил в окна.
– Бумаги «Парамаунт» упали еще на пять пунктов, – сказал Джеймс из-за газеты.
– Джеймс, ну зачем ты меня дразнишь? – захныкала Мэзи, тянувшая кофе маленькими, куриными глотками.
– Джек ведь больше не работает в «Парамаунт», – сказала миссис Меривейл. – Он заведует рекламой у «Фэймос плэйерз».
– Он приедет через две недели. Он писал, что надеется быть здесь к Новому году.
– Ты получила еще телеграмму, Мэзи? Мэзи кивнула головой.
– Ты знаешь, Джеймс, Джек никогда не пишет писем. Он всегда телеграфирует, – сказала миссис Меривейл.
– Он, вероятно, забрасывает весь дом цветами, – буркнул Джеймс из-за газеты.
– Все по телеграфу, – хвастливо сказала миссис Меривейл.
Джеймс отложил газету.
– Ну что ж, будем надеяться, что он приличный человек.
– Джеймс, ты отвратительно относишься к Джеку… Это гадость! – Мэзи встала и исчезла за портьерами гостиной.
– Поскольку он собирается стать мужем моей сестры, я полагаю, что могу высказывать мое мнение о нем, – проворчал Джеймс.
Миссис Меривейл пошла за дочерью.
– Иди сюда, Мэзи, кончай завтрак, он просто дразнит тебя.
– Я не хочу, чтобы он говорил так о Джеке!
– Но, Мэзи, я считаю, что Джек – прекрасный мальчик. – Она обняла дочь и подвела ее к столу. – Он такой простой и, я знаю, у него бывают хорошие порывы… Я уверена, что ты будешь счастлива.
Мэзи села; ее лицо под розовым чепчиком надулось.
– Мама, можно еще чашку кофе?
– Дорогая, ты знаешь, что ты не должна пить так много кофе. Доктор Ферналд говорит, что это тебе расстраивает нервы.
– Мне, мама, очень слабого. Я хочу доесть булочку, я не могу съесть ее сухой. А ты ведь не хочешь, чтобы я теряла в весе?
Джеймс отодвинул стул и вышел с газетой под мышкой.
– Уже половина девятого, Джеймс, – сказала миссис Меривейл. – Он способен целый час читать так газету.
– Ну вот, – раздраженно сказала Мэзи, – я сейчас лягу обратно в кровать. Это глупо – вставать в семь часов к завтраку. В этом есть что-то вульгарное, мама. Никто этого больше не делает. У Перкинсов завтрак подают на подносе в кровать.
– Джеймс должен быть в девять часов в банке.
– Это еще не причина, чтобы мы все вставали с петухами. От этого только цвет лица портится.
– Но тогда мы не будем видеть Джеймса до обеда. И вообще я люблю рано вставать. Утро – лучшая часть дня.
Мэзи отчаянно зевнула.
Джеймс появился в дверях передней, чистя щеткой шляпу.
– Где же газета, Джеймс?
– Я оставил ее там.
– Ничего, я возьму ее… Дорогой, ты криво вставил булавку в галстук. Дай я поправлю… Так.
Миссис Меривейл положила руки на плечи сыну и заглянула ему в лицо. На нем был серый костюм со светло-зеленой полоской, оливково-зеленый вязаный галстук, заколотый маленькой золотой булавкой, оливково-зеленые шерстяные носки с черными крапинками и темно-красные полуботинки; шнурки на них были аккуратно завязаны двойным узлом, который никогда не развязывался.
– Джеймс, ты не возьмешь тросточку?
Он обмотал шею оливково-зеленым шерстяным шарфом и надел темно-коричневое зимнее пальто.
– Нет, я заметил, что тут молодые люди не носят тросточек, мама. Могут подумать, что я немножко… сам не знаю что.
– Но мистер Перкинс носит тросточку с золотым набалдашником.
– Да, но он один из вице-президентов… Он может делать все, что хочет… Ну, мне пора.
Джеймс Меривейл наскоро поцеловал мать и сестру. Спускаясь в лифте, он надел перчатки. Наклонив голову против сырого ветра, он быстро пошел по Семьдесят второй улице. У спуска в подземную железную дорогу он купил «Трибуну» и сбежал по ступеням на переполненную, кисло пахнущую платформу.
«Чикаго! Чикаго!» – орал патефон. Тони Хентер, стройный, в черном глухом костюме, танцевал с девушкой, склонившей кудрявую пепельную головку на его плечо. Они были одни в гостиной отеля.
– Душка, ты чудесный танцор, – ворковала она, прижимаясь к нему.
– Ты так думаешь, Невада?
– Угу… Душка, ты ничего не заметил во мне?
– Что именно, Невада?
– Ты ничего не заметил в моих глазах?
– У тебя самые очаровательные глазки в мире.
– Да, но в них есть еще что-то.
– Ах, да! Один – зеленый, а другой – карий.
– Значит, ты заметил, малыш!
Она протянула ему губы. Он поцеловал ее. Пластинка кончилась. Они оба подбежали и остановили патефон.
– Ну какой же это поцелуй, Тони? – сказала Невада Джонс, откидывая волосы со лба.
Они поставили новую пластинку.
– Послушай, Тони, – сказала она, когда они снова начали танцевать, – что тебе вчера сказал психоаналитик?
– Ничего особенного. Мы просто разговаривали, – сказал Тони, вздыхая. – Он считает, что все это только воображение. Он советует мне поближе сойтись с какой-нибудь девушкой. Он – порядочный человек, но он не знает, о чем он говорит. Он ничего не может сделать.
– Держу пари, что я смогла бы!
Они перестали танцевать и посмотрели друг на друга. Их лица пылали.
– Невада, – сказал он жалобно, – встреча с тобой имела для меня большое значение… Ты такая милая! Все другие были мне противны.
Она задумчиво отошла и остановила патефон.
– Интересно, что сказал бы Джордж?
– Мне ужасно тяжело об этом думать. Он был так любезен… Не будь его, я никогда не попал бы к доктору Баумгардту.
– Он сам виноват. Дурак!.. Он думает, что меня можно купить за номер в гостинице и два-три билета в театр. Ну вот, я ему покажу!.. Нет, право, Тони, ты должен лечиться у этого доктора. Он сделал чудеса с Гленом Гастоном… Гастон был до тридцати пяти лет уверен, что он «такой», а недавно я слышала, что он женился и у него двое детей… Ну, теперь поцелуй меня по-настоящему, дорогой мой… Вот так! Давай потанцуем еще. Ты чудно танцуешь. «Такие» всегда хорошо танцуют. Я не знаю, почему это…
Внезапно раздался резкий звонок телефона – точно завизжала пила.
– Хелло… Да, это мисс Джонс… Конечно, Джордж, я вас жду… – Она повесила трубку. – Ну, Тони, удирай. Я позвоню тебе потом. Не спускайся в лифте, ты встретишь его.
Тони исчез за дверью. Невада поставила «Дивную крошку» и начала нервно ходить по комнате, переставляя стулья, поправляя растрепанную прическу.
– А, Джордж!.. Я думала, вы никогда не приедете… Здравствуйте, мистер Мак-Нийл! Не знаю почему, но я сегодня ужасно нервничаю. Мне казалось, что вы никогда не приедете. Давайте завтракать. Я очень голодна.
Джордж Болдуин положил котелок и тросточку на стол в углу.
– Что вы хотите, Гэс? – спросил он.
– Я всегда заказываю баранью котлету с жареной картошкой.
– А я буду есть бисквит с молоком – у меня желудок немножко не в порядке… Невада, соорудите мистеру Мак-Нийлу чего-нибудь выпить.
– А мне, Джордж, закажите жареного цыпленка и салат из омаров! – крикнула Невада из ванной комнаты, где колола лед.
– Она большая любительница омаров, – усмехнулся Болдуин, идя к телефону.
Невада вернулась из ванной комнаты с двумя стаканами на подносе; она накинула на плечи пурпурный с зелеными разводами шарф.
– Только мы с вами и будем пить, мистер Мак-Нийл… Джордж сидит на водичке. Ему доктор велел.
– Невада, пойдем потом в оперетку. Я хочу встряхнуться после всех моих дел.
– Я очень люблю утренние представления. А вы ничего не будете иметь против, если мы возьмем с собой Тони Хентера? Он звонил мне. Он очень одинок и хотел зайти сегодня после полудня. Он эту неделю не работает.
– Хорошо… Невада, вы извините нас, если мы немного поговорим о деле. Мы на минутку отойдем к окну. Как только завтрак будет готов, мы забудем о делах.
– Хорошо, я пока переоденусь.
– Садитесь сюда, Гэс.
Минуту они сидели молча, глядя в окно на леса строящегося напротив здания.
– Ну, Гэс, – неожиданно резко сказал Болдуин, – я решил принять участие в выборах!
– Великолепно, Джордж! Мы нуждаемся в таких людях, как вы.
– Я иду по списку реформистов.
– Вы с ума сошли!
– Я предпочитаю сказать вам об этом раньше, чем вы услышите стороной, Гэс.
– Кто же будет голосовать за вас?
– Ну, у меня крепкая поддержка… И пресса будет у меня хорошая.
– Пресса – чушь!.. У нас – избиратели… Черт возьми, если бы не я, ваша кандидатура на пост окружного прокурора вообще никогда бы не обсуждалась.
– Я знаю, вы всегда были мне другом, и надеюсь, что вы будете им и впредь.
– Я еще никого не предавал, Джордж. Но вы знаете, теперь ведь один лозунг: «давай – бери».
– Ну? – перебила их Невада, подходя к ним танцующими шажками; на ней было розовое шелковое платье. – Наговорились?
– Мы кончили, – проворчал Гэс. – Скажите, мисс Невада, откуда у вас это имя?
– Я родилась в Рено, штат Невада. Моя мать ездила туда, чтобы развестись, – там это легко. А я как раз тогда и родилась.
Анна Коген стоит за прилавком под вывеской «Лучшие сандвичи в Нью-Йорке». Ее ноги болят в остроносых туфлях на высоких каблуках.
– Ну, я думаю, скоро начнется, иначе у нас будет скверная торговля, – говорит продавец содовой воды рядом с ней; у него топорное лицо и выпирающий кадык. – Всегда так – публика налетает сразу.
– Можно подумать, что у всех появляются в одно и то же время одни и те же мысли.
Они глядят сквозь стеклянную перегородку на бесконечную вереницу людей, входящих и выходящих из туннеля подземной дороги. Вдруг она выскальзывает из-за прилавка и пробирается в душную кухню, где толстая пожилая женщина чистит плиту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43