– Боже мой, неужели это вы, мистер Харленд?
– Джо Харленд, он самый, Фельзиус… гм… несколько плох, а?… – Хихиканье замерло у него в горле.
– Я… Ну, садитесь, мистер Харленд.
– Благодарю вас, Фельзиус… Фельзиус, я конченый человек.
– Лет пять прошло с тех пор, как я видел вас в последний раз, мистер Харленд.
– Проклятые пять лет… Все зависит от удачи… У меня ее больше никогда не будет. Помните, как я тогда подрался с биржевиками и какой ад поднял в конторе? А какие были наградные служащим на Рождество…
– Да, мистер Харленд.
– Должно быть, скучная это штука – сидеть в лавке?
– Мне это по вкусу, мистер Харленд; тут я сам себе хозяин.
– А как поживают жена и ребята?
– Прекрасно, прекрасно. Старший мальчик только что окончил школу.
– Тот, которого вы назвали в честь меня?
Фельзиус кивнул. Его пальцы, толстые, как сосиски, беспокойно барабанили по краю стола.
– Помню, я еще думал, что когда-нибудь помогу этому мальчику. Смешно, ей-богу! – Харленд слабо засмеялся; он чувствовал, как страшная темнота подкрадывается к нему сзади.
Он обхватил руками колени и напряг все мускулы.
– Видите ли, Фельзиус, дело в том… В данный момент я нахожусь в довольно-таки затруднительном финансовом положении… Вы знаете, это бывает.
Фельзиус смотрел прямо перед собой на стол.
– У всех нас бывают полосы неудачи, верно? Я хочу занять у вас очень маленькую сумму на несколько дней, всего несколько долларов – ну, скажем, двадцать пять – для некоторых комбинаций…
– Мистер Харленд, я не могу. – Фельзиус встал. – Я очень огорчен, но принцип остается принципом. Я всю жизнь не брал и не давал в долг ни одного цента. Я уверен, что вы поймете.
– Хорошо, не говорите больше ни слова. – Харленд с трудом встал на ноги. – Дайте мне четвертак… Я не так уже молод и не ел два дня, – пробормотал он, глядя на свои рваные башмаки; он уперся рукой в стол, чтобы не упасть.
Фельзиус откинулся на спинку кресла, словно защищаясь от удара. Он протянул толстыми, дрожащими пальцами пятидесятицентовую монету. Харленд взял ее, повернулся, не говоря ни слова, и, пошатываясь, прошел лавкой на улицу. Фельзиус вынул из кармана платок с лиловой каймой, отер лоб и опять углубился в свои письма:
«Мы позволяем себе обратить ваше внимание на наш новый фабрикат Mullen superfine, который мы самым горячим образом можем рекомендовать нашим клиентам как новое, несравненное достижение писчебумажной промышленности…»
Они вышли из кино, щурясь от ярких лучей электрического света. Касси смотрела, как он, расставив ноги, скосив глаза, закуривал сигару. Мак-Эвой был коренастый человек с бычьей шеей, в пиджаке на одну пуговицу и клетчатом жилете; в галстуке у него торчала булавка с собачьей головой.
– Гнусная картина, – проворчал он.
– А мне нвавятся кавтины, изобвавающие путешествия, Мовис. Эти танцующие швейцавские квестьяне… Мне казалось, что я в Швейцавии.
– Жара чертовская! Хорошо бы выпить.
– Мовис, ты обещал… – заныла она.
– Я говорю – выпить содовой воды. Пожалуйста, не нервничай.
– Ах, это замечательно! Я тоже очень люблю содовую.
– А потом пойдем в парк.
Она опустила ресницы.
– Ховошо, Мовис, – прошептала она, не глядя на него; слегка вздрагивая, она взяла его под руку.
– Если бы я не был нищим…
– Мне все вавно, Мовис.
– А мне нет.
На площади Колумба они зашли в аптекарский магазин; девушки в зеленых, лиловых, розовых летних платьях и молодые люди в соломенных шляпах стояли в три ряда у стойки с содовой водой. Она остановилась поодаль, с восхищением следя, как он пробивал себе дорогу. Позади нее, склонившись над столиком, разговаривали мужчина и женщина; их лица были скрыты полями шляп.
– Так я ему и сказал и тут же ушел.
– То есть он тебя выгнал?
– Нет, честное слово! Я сам ушел прежде, чем он успел меня выгнать. Он прохвост. Не желаю я больше терпеть его издевательства. Когда я выходил из его кабинета, он окликнул меня… «Молодой, говорит, человек, позвольте вам кое-что сказать. Из вас ничего не выйдет, пока вы не поймете, что не вы хозяин в этом городе».
Моррис протягивал ей содовую с малиновым мороженым.
– Опять замечталась, Касси.
Улыбаясь, играя глазами, она взяла мороженое; он пил кока-колу.
– Спасибо, – сказала она; пухлыми губами она обсасывала ложку с мороженым. – О, Мовис, это восхитительно!
Аллея между круглыми пятнами дуговых фонарей была погружена во мрак. Из-за косых полос света и притаившихся теней пахло пыльными листьями, истоптанной травой, изредка – прохладным благоуханием сырой земли под земляникой.
– Я люблю гулять в павке! – пропела Касси; она подавила отрыжку. – Знаешь, Мовис, я не должна была есть мовоженое. У меня от него постоянно отвыжка.
Моррис ничего не сказал. Он обнял ее и так крепко прижал к себе, что его бедро терлось о ее бедро во время ходьбы.
– Вот Пирпонт Морган умер… Ну что бы ему было оставить мне два-три миллиона!
– Ах, Мовис, это было бы замечательно! Где бы мы тогда жили? У Центвального павка?
Они остановились и оглянулись на сверкание электрических реклам на площади Колумба. Налево в окнах белого дома сквозь занавески пробивался свет. Он украдкой оглянулся налево и направо, потом поцеловал ее. Она отвела губы.
– Не надо… Кто-нибудь может увидеть, – шепнула она, задыхаясь; внутри нее что-то жужжало, жужжало, как динамо. – Мовис, я до сих пор сквывала от тебя… Я думаю, что Голдвейзев даст мне самостоятельный номев в следующей постановке. Он вежиссев и имеет большое влияние. Он видел вчева, как я танцую.
– Что он сказал?
– Он сказал, что уствоит мне в понедельник свидание с хозяином… Но, Мовис, это не то, что мне хочется делать. Это так вульгавно, так увасно!.. А я мечтаю о квасоте. Я чувствую, что во мне что-то есть, что во мне что-то повхает и поет, как квасивая птичка в увасной велезной клетке.
– Вот в этом все твое несчастье. Ты никогда не будешь хорошо работать – ты слишком театральна.
Она взглянула на него влажными глазами, блестевшими в белом, мучнистом свете дугового фонаря.
– Только не плачь, ради Бога! Я ничего такого не хотел сказать.
– Я с тобой не театвальничаю, Мовис. – Она потянула носом и вытерла глаза.
– Ты славная девочка, вот что обидно. Я хочу, чтоб моя девочка любила меня, чуточку приласкала бы. Эх, Касси, жизнь – это не одни только удовольствия.
Они пошли дальше, тесно прижавшись друг к другу; они почувствовали под ногами камень. Они стояли на невысоком гранитном холме, обросшем кустами. Огни зданий, возвышавшихся в конце парка, горели им прямо в лицо. Они отстранились друг от друга, держась за руки.
– Возьми ту рыжеволосую со Сто пятой улицы… держу пари, что она не будет театральничать, когда останется одна с парнем.
– Она увасная женщина, ей все вавно, с кем путаться! О, ты увасный человек… – Она опять начала плакать.
Он грубо дернул ее к себе, крепко прижал к себе, положив ей твердую руку на спину. Она почувствовала, как у нее дрожат и слабеют ноги. Она падала в цветные бездны обморока. Его рот не давал ей вздохнуть.
– Подожди, – шепнул он, отстраняясь от нее.
Они неверной походкой пошли дальше по тропинке между кустами.
– Нет, кажется, ничего…
– А что такое, Мовис?
– Фараон… Вот черт, негде приткнуться! Нельзя ли пойти к тебе?
– Мовис, нас там все увидят.
– Что ж с того? Там все этим занимаются.
– О, я ненавижу тебя, когда ты так гововишь!.. Настоящая любовь долвна быть чистой… Мовис, ты меня не любишь…
– Оставь меня хоть на одну минуту в покое, Касси… Какая мерзость – не иметь денег!
Они сели на скамейку под фонарем. За их спиной двумя беспрерывными потоками по гладкой дороге, жужжа, проносились автомобили. Она положила руку на его колено, и он покрыл ее своей большой, жесткой ладонью.
– Мовис, я чувствую, что мы будем счастливы, я чувствую! Ты получишь ховошее место. Я увевена, что ты его получишь.
– А я не уверен… Я не так уже молод, Касси. Мне нельзя терять время.
– Почему? Ты еще очень молод, тебе только твидцать пять лет, Мовис. И я думаю, что случится чудо… Мне дадут возможность танцевать.
– Тебе надо переплюнуть рыжеволосую.
– Элайн Оглтовп? Она не так уж ховоша. Я не похова на нее. Меня не интевесуют деньги. Я живу вади танцев.
– А я – ради денег. Когда у тебя есть деньги, ты можешь жить так, как тебе нравится.
– Мовис, вазве ты не вевишь, что мовно добиться всего, если очень сильно захотеть? Я вевю.
Он обвил свободной рукой ее талию. Она постепенно склонила голову на его плечо.
– Все вавно, – прошептала она пересохшими губами.
За ними лимузины и гоночные машины неслись по дороге, сверкая огнями, двумя ровными, беспрерывными потоками.
Коричневое саржевое платье, которое она складывала, пахло нафталином. Она нагнулась, чтобы положить платье в чемодан; она стала разглаживать рукой шелковую бумагу на дне – бумага зашуршала. Первые фиолетовые лучи рассвета проникали в окно, электрическая груша багровела, как бессонный глаз. Эллен внезапно выпрямилась и стояла, окаменев, опустив руки; лицо ее покрылось румянцем.
– Это подло, – сказала она.
Она покрыла уложенные платья полотенцем и начала бросать в чемодан щетки, ручное зеркало, туфли, рубашки, коробки пудры. Потом захлопнула крышку чемодана, заперла его и положила ключ в плоскую сумочку из крокодиловой кожи. Она стояла, растерянно глядя вокруг себя, покусывая сломанный ноготь. Косые желтые лучи солнца заливали трубы и карнизы дома напротив. Она пристально смотрела на белые буквы «Э. Т. О.» на крышке чемодана.
– Отвратительно, гнусно, подло, – повторила она.
Потом схватила с письменного стола пилочку для ногтей и соскоблила «О» с крышки чемодана.
– Фу, – прошептала она и щелкнула пальцами.
Надев маленькую черную шляпку с вуалью, чтобы скрыть следы слез, она сложила стопку книг – «Так говорил Заратустра», «Золотой осел», «Воображаемые беседы», «Песни Билитис», «Афродиту», «Избранную французскую лирику» – в шелковую шаль и туго завязала ее.
В дверь слегка постучали.
– Кто там? – прошептала она.
– Это я! – раздался плачущий голос.
Эллен открыла дверь.
– Что случилось, Касси?
Касси уткнулась мокрым лицом в плечо Эллен.
– Касси, вы мнете мне вуаль. Что с вами случилось?
– Я всю ночь думала, как вы долвны быть несчастны.
– Но, Касси, я никогда в жизни не была так счастлива!
– Как увасны мувчины!
– Нет… Они все же гораздо лучше женщин.
– Элайн, мне надо кое-что сказать вам. Я знаю, что я вам совевшенно безвазлична, но я все-таки скажу.
– Вы мне вовсе не безразличны; не будьте дурочкой… Но я теперь занята. Идите, ложитесь обратно в постель, потом вы мне все расскажете.
– Я долвна вам рассказать сейчас ве!
Эллен покорно села на чемодан.
– Элайн, я разошлась с Мовисом… Не правда ли, это увасно? – Касси вытерла глаза рукавом светло-зеленой ночной рубашки и села рядом с Эллен на чемодан.
– Послушайте, дорогая, – мягко сказала Эллен, – подождите одну секунду, пока я вызову такси. Я хочу уехать, прежде чем встанет Джоджо. Меня тошнит от сцен.
В передней удушливо пахло сном и кольдкремом. Эллен очень тихо заговорила в трубку. Грубый мужской голос из гаража звучал в ее ушах, как музыка.
– Очень хорошо, мисс, сейчас пошлем.
Она на цыпочках вернулась в комнату и закрыла дверь.
– Я думала, что он любит меня… Пваво, я думала это, Элайн. О, мувчины – это такой увас! Мовис вассевдился, почему я не хочу жить с ним, а я думала, что это будет неховошо. Вади него я готова ваботать квуглые сутки, он это знает. И вазве я не делала этого в течение двух лет? А он сказал, что должен иметь по-настоящему; вы понимаете, что он под этим подвазумевает? А я сказала: наша любовь так квасива, что мовет длиться годы. Я могу любить его всю визнь, даже не целуя его. Любовь долвна быть чистой, не пвавда ли? А он смеялся над моими танцами и гововил, что я была любовницей Чэлифа и что я его дувачу, и мы увасно поссовились, и он осыпал меня увасной бванью и ушел, сказав, что больше не вевнется.
– Не беспокойтесь, Касси, вернется.
– Элайн, вы такая матевиалистка! Я считаю, что в смысле духовном наш союз повван навсегда. Неувели вы не понимаете? Между нами была такая квасивая, небесная, духовная связь и вот… она поввалась… – Она опять начала всхлипывать, прижимаясь лицом к плечу Эллен.
– Касси, я не понимаю, какой же выход из всего этого?
– Ах, вы не понимаете! Вы слишком молоды. Я раньше была такая же, как вы, с той только разницей, что не была замувем й не путалась с мувчинами. Но теперь я хочу духовной квасоты… Я хочу, чтобы квасота была в моих танцах и в моей жизни. Я всюду ищу квасоту. Я думала, что Мовису она тоже нужна.
– Как видно, Моррис ее и искал.
– О, Элайн, вы увасны, но я так люблю вас!
Элайн встала.
– Я пойду вниз, чтобы шофер такси не звонил.
– Но вы не можете так уйти!
– Подождите меня. – Эллен взяла связку книг в одну руку, черный кожаный чемодан – в другую. – Касси, дорогая, будьте так добры, отдайте ему сундук, когда он придет за ним. И еще: если позвонит Стэн Эмери, скажите ему, чтобы он пришел в «Бревурт» или «Лафайет». Хорошо, что я не положила денег в банк на прошлой неделе. Касси, если вы найдете какие-нибудь вещи или мелочи, принадлежащие мне, то спрячьте их… До свиданья. – Она подняла вуаль и быстро поцеловала Касси в щеку.
– О, какая вы хвабвая!.. Вы уезжаете совсем одна. Можно будет мне и Вут пвийти к вам? Мы так любили вас… Элайн, вам предстоит блестящая кавьева, я в этом увевена.
– Обещайте не говорить Джоджо, где я. Он и так скоро узнает. Я позвоню через неделю.
Она столкнулась в вестибюле с шофером, читавшим доску с фамилиями. Он пошел за ее сундуком. Счастливая, она уселась на пыльное сиденье такси, жадно вдыхая утренний, пахнущий рекой воздух. Шофер широко улыбнулся ей, спуская сундук со спины на подножку автомобиля.
– Тяжеловат, мисс.
– Мне стыдно, что вам пришлось тащить его одному.
– Ну, я таскаю вещи потяжелее, чем этот сундук.
– Мне надо в «Бревурт-отель», Пятая авеню, не доезжая Восьмой улицы.
Он нагнулся, чтобы завести машину; он отодвинул шапку на затылок, и рыжеватые кудри упали ему на глаза.
– Пожалуйста, куда вам будет угодно, – сказал он, садясь на свое место в гудящий автомобиль.
Когда они свернули на пустой, солнечный Бродвей, радостное чувство начало шипеть и лопаться ракетами в ее груди. Свежий, трепетный воздух ударял ей в лицо. Шофер, обернувшись, сказал в открытое окно:
– Я думал, вы хотите поспеть на поезд, чтобы уехать куда-нибудь, мисс.
– Да, я уезжаю… куда-нибудь.
– Удачный день для отъезда.
– Я ушла от мужа. – Слова вырвались у нее, прежде чем она успела удержать их.
– Он выгнал вас?
– Вот уж нет! – смеясь, сказала она.
– А меня три недели тому назад прогнала жена.
– Как это случилось?
– Заперла дверь, когда я однажды ночью пришел домой, и не хотела меня впустить. Она переменила замок, пока я был на работе.
– Вот смешно.
– Она говорит, что я слишком часто напиваюсь. Я больше не вернусь к ней и не буду давать ей денег. Она доведет меня до каторги, если захочет. Хватит с меня! Я снял квартиру на Двадцать второй авеню вместе с одним парнем. Мы заведем пианино и будем жить припеваючи.
– Неважная штука брак, правда?
– Верно! Пока идешь к нему, все замечательно, а как женишься – на следующее же утро отплевываешься.
Ветер подметал Пятую авеню, пустую и белую. Деревья на Мэдисон-сквер были неожиданно ярки и зелены, как папоротник в тусклой комнате. В «Бревурт-отеле» заспанный ночной портье взял ее багаж. В низкой белой комнате солнечный свет дремал на выцветшем красном кресле. Эллен, как маленький ребенок, бегала по комнате, хлопая в ладоши и брыкаясь. Надув губы и закинув голову, она расставляла свои туалетные принадлежности на бюро. Потом повесила желтую ночную рубашку на стул и начала раздеваться. Случайно увидев себя в зеркале, она подошла к нему нагая и стала разглядывать себя, положив руки на твердые, маленькие, как два яблока, груди.
Она надела ночную рубашку и подошла к телефону.
– Пошлите, пожалуйста, чашку шоколада и булочки в номер сто восемь… как можно скорее…
Потом она легла в кровать. Она лежала, смеясь, вытянув ноги на холодных, скользких простынях. Шпильки кололи ей голову. Она села, вытащила их и распустила тяжелые кольца волос по плечам. Прижав подбородок к коленям, она сидела в раздумье. С улицы по временам слышался грохот грузовиков. В кухне под ее комнатой начали стучать посудой. Со всех сторон доносился шум пробуждавшейся жизни. Ей захотелось есть, и она почувствовала себя одинокой. Кровать казалась ей плотом, на котором она, покинутая; одинокая, навсегда одинокая, плыла по бурному океану. По ее спине пробежала дрожь. Она крепче прижала колени к подбородку.
III. Чудо девяти дней
Солнце движется к Джерси, солнце – за Хобокеном.
Стучат крышки пишущих машинок, опускаются шторы американских столов, подъемные машины поднимаются пустыми, спускаются набитыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43