Отлив в нижней части города, прилив на Флэтбуш, Вудлаун, Дикмэн-стрит, Нью-Лотс-авеню и Кэнерси.
Розовые листки, зеленые листки, серые листки. ПОДРОБНЫЙ БИРЖЕВОЙ ОТЧЕТ. Строчки прыгают перед лицами, изношенными в лавках, изношенными в конторах, пальцы болят, ноги ноют, плечистые мужчины втискиваются в вагоны подземной железной дороги. 8 СЕНАТОРОВ, 2 ВЕЛИКАНА, ЗНАМЕНИТАЯ ДИВА НАШЛА ПОТЕРЯННОЕ ЖЕМЧУЖНОЕ ОЖЕРЕЛЬЕ. ОГРАБЛЕНИЕ НА 600 000 ДОЛЛАРОВ.
Отлив на Уолл-стрит, прилив в Бронксе.
Солнце падает за Джерси.
– Черт побери! – закричал Фил Сэндборн, ударив кулаком по столу. – Я не согласен. Нравственная физиономия человека никого не касается. Нужно считаться только с его работой.
– Ну и…
– Ну и вот, я думаю, что Стэнфорд Уайт сделал для Нью-Йорка больше, чем кто бы то ни было. До него никто понятия не имел об архитектуре… А этот мерзавец Tay хладнокровно застрелил его и ушел восвояси. Ей-богу, если бы у здешних жителей была хоть капля рассудка, они бы…
– Фил, вы волнуетесь по пустякам. – Его собеседник вынул изо рта сигару, откинулся на спинку вращающегося стула и зевнул. – Черт, скорее бы получить отпуск! Как было бы хорошо снова побывать в лесу.
– А адвокаты-евреи, а судьи-ирландцы… – закипятился Фил.
– Ох, заткнись, старик!
– Вы, можно сказать, идеальный образец гражданина и общественника, Хартли.
Хартли рассмеялся и потер ладонью лысую голову.
– Все эти разговоры хороши зимой, но летом я их слышать не могу. Черт побери, ведь я же только и живу ради трехнедельного отпуска. Пусть все архитекторы Нью-Йорка провалятся в преисподнюю – лишь бы от этого не вздорожал билет до Нью-Рочел… Пойдем-ка лучше позавтракаем.
Стоя в лифте, Фил снова заговорил:
– Я знал только еще одного человека, который был настоящим, прирожденным архитектором. Это был старик Спеккер, у которого я работал, когда впервые приехал на север. Чудесный старый датчанин! Бедняга умер от рака два года тому назад. Вот это был архитектор! У меня есть целая папка его планов и чертежей здания, которое он называл Коммунальным домом. Семьдесят пять этажей, расположенных террасами, с висячими садами в каждом этаже, с отелями, театрами, турецкими банями, бассейнами для плавания, конторами, оранжереями, холодильниками, рыночной площадью – все в одном здании.
– Он нюхал кокаин?
– Ничего подобного.
Они шли по Тридцать четвертой улице. Был душный полдень, и народу на улице было мало.
– Черт возьми! – разразился вдруг Фил Сэндборн. – Девушки в этом городе становятся красивее с каждым годом.
– Вам нравится новая мода?
– Да. Было бы неплохо, если бы мы становились с каждым годом моложе, вместо того чтобы стариться.
– Да, единственное, что нам, старикам, остается, – это смотреть на них.
– И в этом наше спасение. Иначе наши жены бегали бы за нами с собаками-ищейками… Эх, если подумать о всех упущенных возможностях…
Когда они переходили Пятую авеню, Фил увидел девушку в такси. Из-под черных полей маленькой шляпки с красной кокардой два серых глаза, встретясь с его глазами, блеснули черно-зеленым блеском. Он затаил дыхание. Уличный гул умирал где-то вдали. Она не отводит глаз. Сделать два шага, открыть дверцу и сесть рядом с ней, – рядом с ней, стройной, как птичка. Шофер гонит, как осатанелый. Ее губы тянутся к нему, ее глаза, как плененные серые птички.
– Эй, берегись!..
Тяжелый железный грохот обрушивается на него сзади. Пятая авеню кружится красными, синими, лиловыми спиралями. «О Господи!»
– Ничего, ничего, оставьте меня, я через минуту сам встану.
– Сюда, сюда! Несите его сюда. Посторонитесь!
Крикливые голоса, синие колонны полисменов. Его спина, ноги – теплые, резиновые от крови. Пятая авеню содрогается от растущей боли. Маленький колокольчик звенит все ближе, ближе. Когда его поднимают в автомобиль скорой помощи, Пятая авеню хрипит в агонии и лопается. Он выгибает шею, чтобы увидеть ее, слабый, как черепаха, опрокидывается на спину. «Мои глаза приковали ее…» Он слышит свой стон. «Она могла бы остановиться, посмотреть, убит ли я». Маленький колокольчик звенит все тише, тише – в ночь.
Тревожные звонки на улице не переставали трещать. Сон Джимми нанизывался на них, как бусины на тесемку. Стук разбудил его. Он сел на кровати и увидел Стэна Эмери. Лицо Стэна было серо от пыли, руки засунуты в карманы красной кожаной куртки. Он стоял в ногах кровати, смеясь, раскачиваясь взад и вперед, с каблуков на носки.
– Который теперь час?
Джимми сидел на кровати и тер глаза кулаками. Он зевнул и недовольно посмотрел на мертвые, бутылочного цвета обои, на щель зеленого ставня, пропускавшую длинный луч солнечного света, на мраморную каминную доску, на которой стояла эмалированная, разрисованная пышными розами тарелка, на потрепанный синий халат в ногах кровати, на раздавленные окурки папирос в лиловой стеклянной пепельнице.
Лицо Стэна было красным и коричневым. Оно смеялось под меловой маской пыли.
– Половина двенадцатого, – сказал он.
– Предположим, что сейчас половина седьмого. Так будет хорошо… Стэн, какого черта ты тут делаешь?
– Нет ли у тебя чего-нибудь выпить, Херф? Нам с «Динго» ужасно хочется пить. Мы за всю дорогу из Бостона сделали только одну остановку – пили воду и бензин. Я два дня не ложился. Интересно, могу ли я продержаться так неделю?
– Черт возьми, я хотел бы провести неделю в кровати!
– Тебе нужно работать в газете, Херф. Тогда ты будешь чувствовать себя занятым человеком.
– Что с тобой только будет, Стэн? – Джимми извернулся и спустил ноги с кровати. – В одно прекрасное утро ты проснешься на мраморном столе в морге.
Ванная комната пахла зубной пастой и карболкой. Половик был мокрый, и Джимми сложил его вчетверо, прежде чем скинуть ночные туфли. Холодная вода взбудоражила его кровь. Он подставил голову под душ, выскочил и стал отряхиваться, как собака. Вода стекала ему в глаза и уши. Он надел халат и намылил лицо.
Теки, река, теки,
Вливайся в море, –
пел он фальшиво, скребя подбородок безопасной бритвой. «Мистер Гровер, боюсь, что на той неделе мне придется отказаться от работы у вас. Да, я уезжаю за границу. Заграничным корреспондентом. В Мексику. Нет, скорее всего в Иерихон, корреспондентом «Болотной черепахи».
Было празднество в гареме,
И все евнухи плясали…
Он смазал лицо глицерином, завязал туалетные принадлежности в мокрое полотенце, проворно побежал по покрытой зеленым ковром, пахнущей капустой лестнице вниз и через переднюю в свою спальню. По дороге он встретил толстую квартирную хозяйку в чепце, чистившую ковер. Хозяйка подняла голову и бросила ледяной взгляд на его худые голые ноги, выглядывавшие из-под синего халата.
– Доброе утро, миссис Меджинис.
– Сегодня будет жарко, мистер Херф.
– Да, кажется.
Стэн лежал на кровати и читал «Восстание ангелов».
– Черт возьми, я бы хотел знать несколько языков, как ты, Херфи.
– Французский я уже забыл. Я забываю языки еще скорее, чем выучиваю их.
– Кстати, меня выгнали из колледжа.
– Как так?
– Декан сказал, что лучше не возвращаться на будущий год. Он полагает, что есть другие поприща, где мои способности могут быть использованы гораздо лучше. Ты ведь его знаешь.
– Стыд и срам!
– Ничего подобного! Я страшно рад. Я только спросил его, почему же он не выгнал меня раньше, если он был обо мне такого мнения. Отец будет адски злиться. Но у меня хватит денег еще на неделю, чтобы не возвращаться домой. Ну, так как же, есть у тебя выпивка?
– Эх, Стэн, может ли такой жалкий раб, как я, получающий тридцать долларов в неделю, иметь собственный винный погреб?
– Паршивая у тебя, в общем, комната… Ты должен был бы родиться капиталистом, как я.
– Не так уж она плоха… А вот что меня действительно раздражает, так это сумасшедшие тревожные звонки на той стороне улицы… Всю ночь…
– Грабителей ловят, должно быть.
– Какие грабители! Там никто не живет. Провода соединились, или что-нибудь в этом роде. Не помню, когда они перестали звонить, но когда я ложился спать, я злился ужасно.
– Джеймс Херф, уж не хотите ли вы уверить меня, что вы ежедневно возвращаетесь домой трезвым?
– Надо быть глухим, чтобы не слышать этого проклятого звона, независимо от того, пьян ты или трезв.
– Ладно. В качестве паука-капиталиста приглашаю тебя позавтракать со мной. Известно ли тебе, что ты возился со своим туалетом ровным счетом час?
Они спустились по лестнице, пахнувшей сначала мыльным порошком, потом порошком для чистки меди, потом свиным салом, потом палеными волосами, потом помоями и светильным газом.
– Ты чертовски счастлив, Херфи, что никогда не был в колледже.
– Да ведь я окончил Колумбию, дурак ты эдакий! Ты бы не мог.
Колючий солнечный свет ударил Джимми в лицо, когда он открыл дверь.
– Это не считается.
Боже, как я люблю солнце! – воскликнул Джимми. – Я бы хотел жить в Колумбии.
– В университете?
– Нет, в настоящей, в той, где Богота, и Ориноко, и прочие штуки.
– Я знал одного чудесного парня, который уехал в Боготу. Он допился до смерти, чтобы избежать смерти от слоновой болезни.
– Все что хочешь… Пускай слоновая болезнь, пускай бубонная чума, желтая лихорадка – лишь бы вырваться из этой дыры!
– Город оргий, радости и наслаждений.
– Какие к черту оргии!.. Понимаешь ли ты, я прожил всю свою жизнь в этом проклятом городе, за исключением четырех лет, когда был маленьким. Я родился здесь и, наверно, здесь умру. Мне бы хотелось поступить во флот и повидать свет.
– Как тебе нравится «Динго»? Он заново выкрашен.
– Он шикарен. Когда запылится, будет похож на настоящий «мерседес».
– Я хотел выкрасить его в красный цвет, как пожарную машину, но шофер настоял на синем, полицейском… Как ты насчет того, чтобы пойти к Мукену выпить абсента?
– Абсент на завтрак? Господи!
Они поехали по Тридцать третьей улице, сверкавшей отраженным блеском окон, световыми квадратами грузовых фургонов, вспыхивающими восьмерками никелевых автомобильных частей.
– Как поживает Рут, Джимми?
– Хорошо, но она еще не получила места.
– Посмотри – «даймлер»!
Джимми буркнул что-то неопределенное. Когда они завернули на Шестую авеню, их остановил полисмен.
– Что у вас с глушителем? – заорал он.
– Я еду в гараж, чтобы подправить его. Он сломан.
– Надо следить… В следующий раз заплатите штраф.
– Ты всегда выходишь победителем, Стэн, – сказал Джимми. – А я никогда, хоть и на три года старше тебя.
– Это особый дар.
В ресторане весело пахло жареным картофелем, сигарами и коктейлем. Душная комната была полна говорящих, потных лиц.
– Стэн, почему ты так романтически вращаешь глазами, когда спрашиваешь про Рут? Мы с ней только друзья.
– Право, я ничего плохого не думал… И все же мне очень больно слышать это. По-моему, это ужасно.
– Рут не интересуется ничем, кроме сцены. Она прямо помешана на том, чтобы добиться успеха. Ей плевать на все остальное.
– Почему это, черт возьми, все жаждут успеха? Я хотел бы встретить кого-нибудь, кто мечтал бы о провале. Провал – единственная прекрасная вещь.
– Да, если у тебя есть средства.
– Все это чепуха… Ах, хорош коктейль! Херфи, я думаю, ты – единственный умный человек в этом городе. У тебя нет честолюбия.
– Почему ты знаешь, что нет?
– Ну, что ты будешь делать с успехом, когда достигнешь его? Ты не можешь ни съесть его, ни выпить. Конечно, я понимаю, что люди, у которых нет средств к существованию, должны выкручиваться, карабкаться. Но успех…
– Мое несчастье в том, что я никак не могу решить, чего я больше всего хочу. Поэтому я все время беспомощно топчусь на месте.
– Но Бог все решил за тебя. Ты это знаешь, но не хочешь себе признаться.
– Я знаю одно: больше всего я хочу выбраться из этого города, предварительно подложив бомбу под какой-нибудь небоскреб.
– Почему же ты этого не сделаешь? Это только следующий шаг.
– Но ведь надо знать, в каком направлении идти.
– Это уже не важно и не имеет значения.
– А потом – деньги…
– Ну, добыть деньги – это легче всего.
– Для старшего сына фирмы «Эмери и Эмери».
– Херф, нехорошо упрекать меня за грехи отца. Ты знаешь, что я не меньше тебя ненавижу всю эту банду.
– Я не обвиняю тебя, Стэн. Ты только чертовски счастливый малый, вот и все. Конечно, я тоже счастлив, счастливей многих. Оставленные моей матерью деньги поддерживали меня до двадцати двух лет. И у меня еще есть несколько сот долларов, отложенных на пресловутый черный день. А мой дядя – будь он проклят! – выискивает мне новую службу каждый раз, когда меня выгоняют.
– Бэ-бэ, черный барашек!
– Я положительно боюсь своих дядей и теток. Ты бы поглядел на моего кузена Джеймса Меривейла! Всю свою жизнь он делает только то, что ему приказывают. И процветает, как зеленое деревцо… Идеальный образец библейской мудрой девы.
– А как ты думаешь – хорошо жить с неразумной девой?
– Стэн, ты уже пьян. Ты начинаешь молоть чушь.
– Бэ-бэ! – Стэн положил салфетку и откинулся назад, смеясь горловым смехом.
Тошный, колючий запах абсента рос из стакана Джимми, как магический розовый куст. Он вдохнул его и поморщился.
– В качестве моралиста я протестую, – сказал он. – Удивительно все это…
– Мне бы сейчас виски с содовой – залить коктейль!
– Я буду следить за тобой. Ведь я – рабочий человек. Я должен уметь отличать неинтересные новости от интересных новостей… Черт! Не желаю я заводить об этом разговор… Как все это преступно глупо… Этот коктейль прямо-таки валит с ног.
– Пожалуйста, пей… И не думай, что я позволю тебе сегодня заниматься чем-нибудь другим. Я хочу тебя кое с кем познакомить.
– А я собирался честно сесть за стол и написать статью.
– О чем?
– Так, чепуха… «Исповедь репортера».
– Слушай, сегодня четверг?
– Да.
– Ага, тогда я знаю, где она.
– Скоро я все брошу, – мрачно сказал Джимми. – Поеду в Мексику и разбогатею. Я теряю лучшую часть моей жизни, прозябая в Нью-Йорке.
– Каким образом ты разбогатеешь?
– Нефть, золото, разбой, все что угодно – только не газета.
– Бэ-бэ, черная овечка, бэ-бэ!
– Перестань, пожалуйста, блеять.
– Ну, к черту отсюда. Завезем «Динго» в гараж и починим ему глушитель.
Джимми стоял в воротах грязного гаража. Пыльное полуденное солнце копошилось яркими червями зноя на его лице и руках. Коричневые камни, красные кирпичи, асфальт, испещренный красными и зелеными буквами реклам, обрывки бумаги в водосточной канаве – все кружилось перед ним в медленном тумане. Два шофера разговаривали за его спиной:
– Понимаешь, я хорошо зарабатывал, пока не связался с этой паршивой бабой.
– А по-моему, она ничего, Чарли… И вообще после первой недели это уже безразлично.
Стэн вышел из гаража и повел его по улице, обняв за плечи.
– Будет готово не раньше пяти часов. Возьмем такси… Отель «Лафайет!» – крикнул он шоферу и хлопнул Джимми по колену. – Ну-с, Херфи, старое ископаемое, знаешь, что сказал губернатор Северной Каролины губернатору Южной Каролины?
– Нет.
– «Как долго длятся промежутки между выпивками!»
– Бэ-бэ, – блеял Стэн, когда они ворвались в кафе. – Элли, я привел барашка! – крикнул он смеясь.
Внезапно его лицо окаменело. За столом напротив Эллен сидел ее муж, очень высоко подняв бровь и опустив другую на самые ресницы. Между ними бесстыдно стоял чайник.
– Хелло, Стэн, присаживайтесь, – спокойно сказала она; затем продолжала, улыбаясь Оглторпу: – Не правда ли, это чудесно, Джоджо?
– Элли, разрешите вас познакомить с мистером Херфом, – сказал Стэн угрюмо.
– Очень приятно. Я часто слышала о вас у миссис Сондерленд.
Все сидели молча. Оглторп постукивал по столу ложечкой.
– Как вы поживаете, мистер Херф? – спросил он с внезапной любезностью. – Разве вы не помните – мы с вами встречались.
– Кстати, как обстоят дела дома, Джоджо?
– Ничего, понемножку. Кассандру покинул ее друг сердца, и по этому поводу произошел невероятный скандал. На следующий вечер она вернулась домой пьяная в стельку и пыталась зазвать к себе шофера. Бедный парень всячески протестовал и заявлял, что ему нужна только плата за проезд. Это было что-то потрясающее!
Стэн медленно поднялся и вышел. Трое остальных сидели молча. Джимми старался не ерзать на стуле. Он собирался встать, но что-то бархатисто-мягкое в ее глазах удержало его.
– Рут нашла работу, мистер Херф?
– Нет, не нашла.
– Вот уж не везет ей!
– Это прямо безобразие. Я знаю, что она умеет играть. Но несчастье в том, что у нее слишком сильное чувство юмора, чтобы подыгрываться к антрепренерам и к публике.
– Сцена – гнуснейшее ремесло. Правда, Джоджо?
– Наигнуснейшее, дорогая.
Джимми не мог оторвать глаз от нее, от ее маленьких прекрасных рук, от ее словно изваянной шеи, от золотистого пушка на затылке, между рыжеватыми кольцами волос и воротником ярко-синего платья.
– Ну, дорогая… – Оглторп поднялся.
– Джоджо, я посижу здесь еще немного.
Джимми смотрел на маленькие треугольники лака, выглядывавшие из-за розовых гетр Оглторпа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Розовые листки, зеленые листки, серые листки. ПОДРОБНЫЙ БИРЖЕВОЙ ОТЧЕТ. Строчки прыгают перед лицами, изношенными в лавках, изношенными в конторах, пальцы болят, ноги ноют, плечистые мужчины втискиваются в вагоны подземной железной дороги. 8 СЕНАТОРОВ, 2 ВЕЛИКАНА, ЗНАМЕНИТАЯ ДИВА НАШЛА ПОТЕРЯННОЕ ЖЕМЧУЖНОЕ ОЖЕРЕЛЬЕ. ОГРАБЛЕНИЕ НА 600 000 ДОЛЛАРОВ.
Отлив на Уолл-стрит, прилив в Бронксе.
Солнце падает за Джерси.
– Черт побери! – закричал Фил Сэндборн, ударив кулаком по столу. – Я не согласен. Нравственная физиономия человека никого не касается. Нужно считаться только с его работой.
– Ну и…
– Ну и вот, я думаю, что Стэнфорд Уайт сделал для Нью-Йорка больше, чем кто бы то ни было. До него никто понятия не имел об архитектуре… А этот мерзавец Tay хладнокровно застрелил его и ушел восвояси. Ей-богу, если бы у здешних жителей была хоть капля рассудка, они бы…
– Фил, вы волнуетесь по пустякам. – Его собеседник вынул изо рта сигару, откинулся на спинку вращающегося стула и зевнул. – Черт, скорее бы получить отпуск! Как было бы хорошо снова побывать в лесу.
– А адвокаты-евреи, а судьи-ирландцы… – закипятился Фил.
– Ох, заткнись, старик!
– Вы, можно сказать, идеальный образец гражданина и общественника, Хартли.
Хартли рассмеялся и потер ладонью лысую голову.
– Все эти разговоры хороши зимой, но летом я их слышать не могу. Черт побери, ведь я же только и живу ради трехнедельного отпуска. Пусть все архитекторы Нью-Йорка провалятся в преисподнюю – лишь бы от этого не вздорожал билет до Нью-Рочел… Пойдем-ка лучше позавтракаем.
Стоя в лифте, Фил снова заговорил:
– Я знал только еще одного человека, который был настоящим, прирожденным архитектором. Это был старик Спеккер, у которого я работал, когда впервые приехал на север. Чудесный старый датчанин! Бедняга умер от рака два года тому назад. Вот это был архитектор! У меня есть целая папка его планов и чертежей здания, которое он называл Коммунальным домом. Семьдесят пять этажей, расположенных террасами, с висячими садами в каждом этаже, с отелями, театрами, турецкими банями, бассейнами для плавания, конторами, оранжереями, холодильниками, рыночной площадью – все в одном здании.
– Он нюхал кокаин?
– Ничего подобного.
Они шли по Тридцать четвертой улице. Был душный полдень, и народу на улице было мало.
– Черт возьми! – разразился вдруг Фил Сэндборн. – Девушки в этом городе становятся красивее с каждым годом.
– Вам нравится новая мода?
– Да. Было бы неплохо, если бы мы становились с каждым годом моложе, вместо того чтобы стариться.
– Да, единственное, что нам, старикам, остается, – это смотреть на них.
– И в этом наше спасение. Иначе наши жены бегали бы за нами с собаками-ищейками… Эх, если подумать о всех упущенных возможностях…
Когда они переходили Пятую авеню, Фил увидел девушку в такси. Из-под черных полей маленькой шляпки с красной кокардой два серых глаза, встретясь с его глазами, блеснули черно-зеленым блеском. Он затаил дыхание. Уличный гул умирал где-то вдали. Она не отводит глаз. Сделать два шага, открыть дверцу и сесть рядом с ней, – рядом с ней, стройной, как птичка. Шофер гонит, как осатанелый. Ее губы тянутся к нему, ее глаза, как плененные серые птички.
– Эй, берегись!..
Тяжелый железный грохот обрушивается на него сзади. Пятая авеню кружится красными, синими, лиловыми спиралями. «О Господи!»
– Ничего, ничего, оставьте меня, я через минуту сам встану.
– Сюда, сюда! Несите его сюда. Посторонитесь!
Крикливые голоса, синие колонны полисменов. Его спина, ноги – теплые, резиновые от крови. Пятая авеню содрогается от растущей боли. Маленький колокольчик звенит все ближе, ближе. Когда его поднимают в автомобиль скорой помощи, Пятая авеню хрипит в агонии и лопается. Он выгибает шею, чтобы увидеть ее, слабый, как черепаха, опрокидывается на спину. «Мои глаза приковали ее…» Он слышит свой стон. «Она могла бы остановиться, посмотреть, убит ли я». Маленький колокольчик звенит все тише, тише – в ночь.
Тревожные звонки на улице не переставали трещать. Сон Джимми нанизывался на них, как бусины на тесемку. Стук разбудил его. Он сел на кровати и увидел Стэна Эмери. Лицо Стэна было серо от пыли, руки засунуты в карманы красной кожаной куртки. Он стоял в ногах кровати, смеясь, раскачиваясь взад и вперед, с каблуков на носки.
– Который теперь час?
Джимми сидел на кровати и тер глаза кулаками. Он зевнул и недовольно посмотрел на мертвые, бутылочного цвета обои, на щель зеленого ставня, пропускавшую длинный луч солнечного света, на мраморную каминную доску, на которой стояла эмалированная, разрисованная пышными розами тарелка, на потрепанный синий халат в ногах кровати, на раздавленные окурки папирос в лиловой стеклянной пепельнице.
Лицо Стэна было красным и коричневым. Оно смеялось под меловой маской пыли.
– Половина двенадцатого, – сказал он.
– Предположим, что сейчас половина седьмого. Так будет хорошо… Стэн, какого черта ты тут делаешь?
– Нет ли у тебя чего-нибудь выпить, Херф? Нам с «Динго» ужасно хочется пить. Мы за всю дорогу из Бостона сделали только одну остановку – пили воду и бензин. Я два дня не ложился. Интересно, могу ли я продержаться так неделю?
– Черт возьми, я хотел бы провести неделю в кровати!
– Тебе нужно работать в газете, Херф. Тогда ты будешь чувствовать себя занятым человеком.
– Что с тобой только будет, Стэн? – Джимми извернулся и спустил ноги с кровати. – В одно прекрасное утро ты проснешься на мраморном столе в морге.
Ванная комната пахла зубной пастой и карболкой. Половик был мокрый, и Джимми сложил его вчетверо, прежде чем скинуть ночные туфли. Холодная вода взбудоражила его кровь. Он подставил голову под душ, выскочил и стал отряхиваться, как собака. Вода стекала ему в глаза и уши. Он надел халат и намылил лицо.
Теки, река, теки,
Вливайся в море, –
пел он фальшиво, скребя подбородок безопасной бритвой. «Мистер Гровер, боюсь, что на той неделе мне придется отказаться от работы у вас. Да, я уезжаю за границу. Заграничным корреспондентом. В Мексику. Нет, скорее всего в Иерихон, корреспондентом «Болотной черепахи».
Было празднество в гареме,
И все евнухи плясали…
Он смазал лицо глицерином, завязал туалетные принадлежности в мокрое полотенце, проворно побежал по покрытой зеленым ковром, пахнущей капустой лестнице вниз и через переднюю в свою спальню. По дороге он встретил толстую квартирную хозяйку в чепце, чистившую ковер. Хозяйка подняла голову и бросила ледяной взгляд на его худые голые ноги, выглядывавшие из-под синего халата.
– Доброе утро, миссис Меджинис.
– Сегодня будет жарко, мистер Херф.
– Да, кажется.
Стэн лежал на кровати и читал «Восстание ангелов».
– Черт возьми, я бы хотел знать несколько языков, как ты, Херфи.
– Французский я уже забыл. Я забываю языки еще скорее, чем выучиваю их.
– Кстати, меня выгнали из колледжа.
– Как так?
– Декан сказал, что лучше не возвращаться на будущий год. Он полагает, что есть другие поприща, где мои способности могут быть использованы гораздо лучше. Ты ведь его знаешь.
– Стыд и срам!
– Ничего подобного! Я страшно рад. Я только спросил его, почему же он не выгнал меня раньше, если он был обо мне такого мнения. Отец будет адски злиться. Но у меня хватит денег еще на неделю, чтобы не возвращаться домой. Ну, так как же, есть у тебя выпивка?
– Эх, Стэн, может ли такой жалкий раб, как я, получающий тридцать долларов в неделю, иметь собственный винный погреб?
– Паршивая у тебя, в общем, комната… Ты должен был бы родиться капиталистом, как я.
– Не так уж она плоха… А вот что меня действительно раздражает, так это сумасшедшие тревожные звонки на той стороне улицы… Всю ночь…
– Грабителей ловят, должно быть.
– Какие грабители! Там никто не живет. Провода соединились, или что-нибудь в этом роде. Не помню, когда они перестали звонить, но когда я ложился спать, я злился ужасно.
– Джеймс Херф, уж не хотите ли вы уверить меня, что вы ежедневно возвращаетесь домой трезвым?
– Надо быть глухим, чтобы не слышать этого проклятого звона, независимо от того, пьян ты или трезв.
– Ладно. В качестве паука-капиталиста приглашаю тебя позавтракать со мной. Известно ли тебе, что ты возился со своим туалетом ровным счетом час?
Они спустились по лестнице, пахнувшей сначала мыльным порошком, потом порошком для чистки меди, потом свиным салом, потом палеными волосами, потом помоями и светильным газом.
– Ты чертовски счастлив, Херфи, что никогда не был в колледже.
– Да ведь я окончил Колумбию, дурак ты эдакий! Ты бы не мог.
Колючий солнечный свет ударил Джимми в лицо, когда он открыл дверь.
– Это не считается.
Боже, как я люблю солнце! – воскликнул Джимми. – Я бы хотел жить в Колумбии.
– В университете?
– Нет, в настоящей, в той, где Богота, и Ориноко, и прочие штуки.
– Я знал одного чудесного парня, который уехал в Боготу. Он допился до смерти, чтобы избежать смерти от слоновой болезни.
– Все что хочешь… Пускай слоновая болезнь, пускай бубонная чума, желтая лихорадка – лишь бы вырваться из этой дыры!
– Город оргий, радости и наслаждений.
– Какие к черту оргии!.. Понимаешь ли ты, я прожил всю свою жизнь в этом проклятом городе, за исключением четырех лет, когда был маленьким. Я родился здесь и, наверно, здесь умру. Мне бы хотелось поступить во флот и повидать свет.
– Как тебе нравится «Динго»? Он заново выкрашен.
– Он шикарен. Когда запылится, будет похож на настоящий «мерседес».
– Я хотел выкрасить его в красный цвет, как пожарную машину, но шофер настоял на синем, полицейском… Как ты насчет того, чтобы пойти к Мукену выпить абсента?
– Абсент на завтрак? Господи!
Они поехали по Тридцать третьей улице, сверкавшей отраженным блеском окон, световыми квадратами грузовых фургонов, вспыхивающими восьмерками никелевых автомобильных частей.
– Как поживает Рут, Джимми?
– Хорошо, но она еще не получила места.
– Посмотри – «даймлер»!
Джимми буркнул что-то неопределенное. Когда они завернули на Шестую авеню, их остановил полисмен.
– Что у вас с глушителем? – заорал он.
– Я еду в гараж, чтобы подправить его. Он сломан.
– Надо следить… В следующий раз заплатите штраф.
– Ты всегда выходишь победителем, Стэн, – сказал Джимми. – А я никогда, хоть и на три года старше тебя.
– Это особый дар.
В ресторане весело пахло жареным картофелем, сигарами и коктейлем. Душная комната была полна говорящих, потных лиц.
– Стэн, почему ты так романтически вращаешь глазами, когда спрашиваешь про Рут? Мы с ней только друзья.
– Право, я ничего плохого не думал… И все же мне очень больно слышать это. По-моему, это ужасно.
– Рут не интересуется ничем, кроме сцены. Она прямо помешана на том, чтобы добиться успеха. Ей плевать на все остальное.
– Почему это, черт возьми, все жаждут успеха? Я хотел бы встретить кого-нибудь, кто мечтал бы о провале. Провал – единственная прекрасная вещь.
– Да, если у тебя есть средства.
– Все это чепуха… Ах, хорош коктейль! Херфи, я думаю, ты – единственный умный человек в этом городе. У тебя нет честолюбия.
– Почему ты знаешь, что нет?
– Ну, что ты будешь делать с успехом, когда достигнешь его? Ты не можешь ни съесть его, ни выпить. Конечно, я понимаю, что люди, у которых нет средств к существованию, должны выкручиваться, карабкаться. Но успех…
– Мое несчастье в том, что я никак не могу решить, чего я больше всего хочу. Поэтому я все время беспомощно топчусь на месте.
– Но Бог все решил за тебя. Ты это знаешь, но не хочешь себе признаться.
– Я знаю одно: больше всего я хочу выбраться из этого города, предварительно подложив бомбу под какой-нибудь небоскреб.
– Почему же ты этого не сделаешь? Это только следующий шаг.
– Но ведь надо знать, в каком направлении идти.
– Это уже не важно и не имеет значения.
– А потом – деньги…
– Ну, добыть деньги – это легче всего.
– Для старшего сына фирмы «Эмери и Эмери».
– Херф, нехорошо упрекать меня за грехи отца. Ты знаешь, что я не меньше тебя ненавижу всю эту банду.
– Я не обвиняю тебя, Стэн. Ты только чертовски счастливый малый, вот и все. Конечно, я тоже счастлив, счастливей многих. Оставленные моей матерью деньги поддерживали меня до двадцати двух лет. И у меня еще есть несколько сот долларов, отложенных на пресловутый черный день. А мой дядя – будь он проклят! – выискивает мне новую службу каждый раз, когда меня выгоняют.
– Бэ-бэ, черный барашек!
– Я положительно боюсь своих дядей и теток. Ты бы поглядел на моего кузена Джеймса Меривейла! Всю свою жизнь он делает только то, что ему приказывают. И процветает, как зеленое деревцо… Идеальный образец библейской мудрой девы.
– А как ты думаешь – хорошо жить с неразумной девой?
– Стэн, ты уже пьян. Ты начинаешь молоть чушь.
– Бэ-бэ! – Стэн положил салфетку и откинулся назад, смеясь горловым смехом.
Тошный, колючий запах абсента рос из стакана Джимми, как магический розовый куст. Он вдохнул его и поморщился.
– В качестве моралиста я протестую, – сказал он. – Удивительно все это…
– Мне бы сейчас виски с содовой – залить коктейль!
– Я буду следить за тобой. Ведь я – рабочий человек. Я должен уметь отличать неинтересные новости от интересных новостей… Черт! Не желаю я заводить об этом разговор… Как все это преступно глупо… Этот коктейль прямо-таки валит с ног.
– Пожалуйста, пей… И не думай, что я позволю тебе сегодня заниматься чем-нибудь другим. Я хочу тебя кое с кем познакомить.
– А я собирался честно сесть за стол и написать статью.
– О чем?
– Так, чепуха… «Исповедь репортера».
– Слушай, сегодня четверг?
– Да.
– Ага, тогда я знаю, где она.
– Скоро я все брошу, – мрачно сказал Джимми. – Поеду в Мексику и разбогатею. Я теряю лучшую часть моей жизни, прозябая в Нью-Йорке.
– Каким образом ты разбогатеешь?
– Нефть, золото, разбой, все что угодно – только не газета.
– Бэ-бэ, черная овечка, бэ-бэ!
– Перестань, пожалуйста, блеять.
– Ну, к черту отсюда. Завезем «Динго» в гараж и починим ему глушитель.
Джимми стоял в воротах грязного гаража. Пыльное полуденное солнце копошилось яркими червями зноя на его лице и руках. Коричневые камни, красные кирпичи, асфальт, испещренный красными и зелеными буквами реклам, обрывки бумаги в водосточной канаве – все кружилось перед ним в медленном тумане. Два шофера разговаривали за его спиной:
– Понимаешь, я хорошо зарабатывал, пока не связался с этой паршивой бабой.
– А по-моему, она ничего, Чарли… И вообще после первой недели это уже безразлично.
Стэн вышел из гаража и повел его по улице, обняв за плечи.
– Будет готово не раньше пяти часов. Возьмем такси… Отель «Лафайет!» – крикнул он шоферу и хлопнул Джимми по колену. – Ну-с, Херфи, старое ископаемое, знаешь, что сказал губернатор Северной Каролины губернатору Южной Каролины?
– Нет.
– «Как долго длятся промежутки между выпивками!»
– Бэ-бэ, – блеял Стэн, когда они ворвались в кафе. – Элли, я привел барашка! – крикнул он смеясь.
Внезапно его лицо окаменело. За столом напротив Эллен сидел ее муж, очень высоко подняв бровь и опустив другую на самые ресницы. Между ними бесстыдно стоял чайник.
– Хелло, Стэн, присаживайтесь, – спокойно сказала она; затем продолжала, улыбаясь Оглторпу: – Не правда ли, это чудесно, Джоджо?
– Элли, разрешите вас познакомить с мистером Херфом, – сказал Стэн угрюмо.
– Очень приятно. Я часто слышала о вас у миссис Сондерленд.
Все сидели молча. Оглторп постукивал по столу ложечкой.
– Как вы поживаете, мистер Херф? – спросил он с внезапной любезностью. – Разве вы не помните – мы с вами встречались.
– Кстати, как обстоят дела дома, Джоджо?
– Ничего, понемножку. Кассандру покинул ее друг сердца, и по этому поводу произошел невероятный скандал. На следующий вечер она вернулась домой пьяная в стельку и пыталась зазвать к себе шофера. Бедный парень всячески протестовал и заявлял, что ему нужна только плата за проезд. Это было что-то потрясающее!
Стэн медленно поднялся и вышел. Трое остальных сидели молча. Джимми старался не ерзать на стуле. Он собирался встать, но что-то бархатисто-мягкое в ее глазах удержало его.
– Рут нашла работу, мистер Херф?
– Нет, не нашла.
– Вот уж не везет ей!
– Это прямо безобразие. Я знаю, что она умеет играть. Но несчастье в том, что у нее слишком сильное чувство юмора, чтобы подыгрываться к антрепренерам и к публике.
– Сцена – гнуснейшее ремесло. Правда, Джоджо?
– Наигнуснейшее, дорогая.
Джимми не мог оторвать глаз от нее, от ее маленьких прекрасных рук, от ее словно изваянной шеи, от золотистого пушка на затылке, между рыжеватыми кольцами волос и воротником ярко-синего платья.
– Ну, дорогая… – Оглторп поднялся.
– Джоджо, я посижу здесь еще немного.
Джимми смотрел на маленькие треугольники лака, выглядывавшие из-за розовых гетр Оглторпа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43