– Он работает в фирме «Эмери и Эмери»?
– Да.
– Гм…
Они молчали. Эллен наклонилась над розами, глубоко вдыхая их запах. Она следила, как маленький зеленый червячок ползает по бронзовому листику.
– Честное слово, я очень люблю Джоджо, но я схожу с ума от жизни с ним… Я обязана ему очень многим, я это знаю.
– Лучше бы ты никогда не встречалась с ним.
Тэтчер кашлянул и отвернулся. Он смотрел в окно на два бесконечных ряда автомобилей, тянувшихся мимо станции. Они вздымали пыль, сверкали стеклом, эмалью и никелем. Эллен опустилась на диван и бродила глазами по выцветшим красным розам ковра.
Раздался звонок.
– Я открою, папа… Здравствуйте, миссис Колветир!
Толстая краснощекая женщина в черном с белыми полосами шифоновом платье, отдуваясь, вошла в комнату.
– Простите, пожалуйста, что я так ворвалась. Я только на минутку… Как поживаете, мистер Тэтчер?… Знаете, Дорогая, ваш бедный отец чувствует себя очень плохо.
– Ерунда! У меня только немножко болела спина.
– Прострел, дорогая моя.
– Почему ты мне ничего не сказал, папочка?
– Проповедь сегодня была очень хорошая, мистер Тэтчер… Мистер Луртон был в ударе.
– Я думаю, мне бы следовало изредка ходить в церковь, но я, знаете ли, ужасно люблю сидеть дома по воскресеньям.
– Конечно, мистер Тэтчер, это ваш единственный день отдыха. Мой муж тоже любил сидеть дома по воскресеньям… Но мистер Луртон совсем не похож на других проповедников. У него такие современные взгляды! Право же, кажется, что вы не в церкви, а на какой-то интереснейшей лекции… Вы понимаете, что я хочу сказать?
– Знаете что, миссис Колветир? В следующее воскресенье, если будет не слишком жарко, я, пожалуй, пойду. А то я совсем заплесневею.
– О, маленькая перемена всем приносит пользу!.. Миссис Оглторп, вы даже представить себе не можете, как мы внимательно следим за вашими успехами по воскресным газетам и… вообще… Это прямо удивительно! Я только вчера говорила мистеру Тэтчеру, что надо иметь большую силу воли и много глубокой христианской веры, чтобы противостоять всем искушениям артистической жизни… Душа радуется, когда подумаешь, какой чистой и неиспорченной вы остались!
Эллен упорно смотрела в пол, чтобы не встретиться глазами с отцом. Он барабанил пальцами по ручке кресла. Миссис Колветир сияла, сидя на диване. Наконец она встала.
– Ну, мне пора бежать. У меня ужасно неопытная кухарка, и я уверена, что обед испорчен… Не заглянете ли вы ко мне после обеда?… Совсем запросто… Я испекла пирожки и у нас есть имбирное пиво на случай, если кто-нибудь зайдет.
– С величайшим удовольствием, миссис Колветир, – сказал Тэтчер, с трудом поднимаясь.
Миссис Колветир выпорхнула, шурша пышным платьем.
– Ну, Элли, пойдем кушать… Очень славная и добрая женщина… Постоянно носит мне варенье и мармелад! Она живет наверху у своей сестры. Она вдова коммивояжера.
– Она съязвила насчет актерской жизни, – усмехнулась Эллен. – Пойдем скорее, а то все будет полно. Избегать толпы – мой девиз.
– Ну что ж, не будем копаться, – ворчливым скрипучим голосом сказав Тэтчер.
Эллен раскрыла зонтик, когда они вышли на улицу из двери, увешанной с обеих сторон ящиками для писем и звонками. Стена серого зноя ударила им в лицо. Они прошли мимо станции, мимо аптекарского магазина на углу; оттуда из-под зеленой парусины капала тухлая прохлада холодильников для содовой и мороженого.
Они перешли через улицу, увязая в дымящемся расплавленном асфальте, и остановились у ресторана. Часы в окне, с надписью на циферблате «Пора есть», показывали ровно двенадцать. Под часами красовался запыленный папоротник; на карточке было написано: «Обеды – 1.25». Эллен задержалась на пороге и посмотрела на дрожащую улицу.
– Наверно, будет гроза, папа.
Невероятно белые облака громоздились на аспидном небе.
– Какое красивое облако! Вот было бы хорошо, если бы разразилась гроза.
Эд Тэтчер взглянул, покачал головой и прошел в матовую стеклянную дверь. Эллен последовала за ним. В ресторане пахло лаком и кельнершами. Они сели за стол подле двери под жужжащий электрический вентилятор.
– Здравствуйте, мистер Тэтчер. Как ваше здоровье, сэр? Здравствуйте, мисс. – Скуластая кельнерша с обесцвеченными перекисью волосами дружески нагнулась над ними. – Что прикажете, сэр, жареную уточку или жареного молочного каплуна?
IV. Пожарная машина
В такие дни автобусы выстраиваются вереницей, как слоны в цирке. Фаты и щеголихи шатаются, обнявшись, из улицы в улицу, обнимаются, шатаясь из серого сквера в серый сквер, пока не увидят молодого месяца, пляшущего над Вихаукеном, пока тяжкий ветер мертвого воскресенья не швырнет им пыль в лицо – пыль пьяных сумерек.
Они идут по алее Центрального парка.
– Выглядит так, словно у него нарыв на шее, – говорит Эллен перед статуей Бёрнса.
– Да, – шепчет Гарри Голдвейзер с жирным вздохом, – но он был великим поэтом.
Она идет в большой шляпе, в светлом, свободном платье, которое время от времени под ударами ветра облипает ей ноги и руки; она шелково, плавно идет среди больших розоватых, пурпуровых и фисташково-зеленых сумеречных пятен, возникающих от травы и деревьев и прудов, льнущих к высоким серым домам, которые окружают, точно гнилые зубы, южную часть парка, тающую в индиговом зените. Когда Голдвейзер заговаривает, роняя круглые сентенции с толстых губ, не сводя с ее лица коричневых глаз, она чувствует, как его слова давят ее тело, тыкаются в складки ее платья. Она едва дышит от страха, слушая его.
– «Zinnia Girls» будут иметь большой успех, Элайн, я вам говорю, и эта роль написана специально для вас. Я с наслаждением проработаю ее с вами, честное слово… Вы какая-то особенная… Все девушки в Нью-Йорке одинаковые, монотонные… Вы будете прекрасно петь, если захотите. Я одурел в первый же миг, как увидел вас, а с тех пор прошло уже добрых шесть месяцев. Сажусь есть – еда не лезет мне в горло… Вы никогда не поймете, каким одиноким становится человек, когда он из года в год должен убивать в себе всякое чувство! Когда я был молодым парнем, я был совсем другой. Но что поделаешь? Надо было зарабатывать деньги и пробиваться. И так шло из года в год. Теперь я впервые радуюсь, что делал это, что продвигался и зарабатывал большие деньги, потому что теперь могу предложить все это вам. Понимаете, что я хочу сказать?… Все идеалы, все красивое, что было придушено во мне, пока я пробивал себе дорогу, все это было как семя в душе, а теперь из семени вырос цветок, и этот цветок – вы.
Он то и дело дотрагивается до ее руки; она стискивает руку в кулак, угрюмо отдергивает ее от его горячих, жирных пальцев.
В парке бродят парочки и семейства в ожидании музыки. Пахнет детьми, подмышниками и рисовой пудрой. Продавец воздушных шаров проходит мимо них; он тащит за собой красные, желтые и розовые шары, точно ветку винограда.
– Купите мне шар. – Слова сорвались с ее губ прежде, чем она успела остановить их.
– Эй, дайте мне по одному шарику всех цветов! Вот-вот, и золотой тоже… Сдачи не надо.
Эллен вкладывает веревочки шаров в грязные руки трех обезьяноподобных девочек в красных шапочках. В каждом шаре трепещет фиолетовый свет дугового фонаря.
– Ах, вы любите детей, Элайн, да? Мне нравится, когда женщина любит детей.
Эллен неподвижно сидит за столиком на террасе казино. Горячий запах кушаний и ритм музыки удушливо кружатся вокруг нее; время от времени она намазывает маслом кусочек булки и кладет его в рот. Она чувствует себя очень беспомощной, как муха, пойманная его клейкими, тягучими словами.
– Никто во всем Нью-Йорке, кроме вас, не заставил бы меня идти так далеко… Я слишком много ходил в былые дни. А потом был рассыльным в игрушечном магазине Шварца… Я бегал весь день – только вечером отдыхал в вечерней школе. Я думал, что стану юристом. Все мальчишки с Истсайд мечтают быть юристами. Потом я одно лето служил капельдинером в театре на площади Ирвинга и увлекся сценой… Оказалось, что это довольно выгодное дело, только хочу наверстать потерянное. Только об этом я и беспокоюсь. Мне тридцать пять лет, и мне на все наплевать. Десять лет тому назад я был клерком в конторе старого Эрлангера, а теперь многие люди, которым я когда-то чистил сапоги, будут рады и счастливы, если я позволю им подметать полы в моей квартире на Сорок восьмой улице… Я могу вас сейчас повезти, куда вы захотите, как бы дорого, как бы шикарно это ни было… А в былое время мы, ребята, думали, что мы в раю, когда у нас было пять долларов в кармане и мы могли повести наших девушек на Кони-Айленд… Держу пари, что вы жили совсем иначе, Элайн… Я хочу вернуть это старое чувство, понимаете? Куда мы поедем?
– А почему бы нам не поехать на Кони-Айленд? Я никогда там не была.
– Там много простонародья… Но все-таки поехать можно. Поедем! Я вызову мой автомобиль.
Эллен сидит одна и смотрит в свою чашку. Она кладет кусочек сахара на ложку, обмакивает его в кофе, кладет в рот и медленно растирает кристаллики сахара языком о нёбо. Оркестр играет танго.
Луч солнца, пробившись в контору из-под закрытых ставен, прорезал яркой полосой сигарный дым.
– Все очень просто, – цедил Джордж Болдуин. – Гэс, мы легко справимся с этим делом.
Гэс Мак-Нийл, с воловьей шеей, с багровым лицом и тяжелой часовой цепочкой, ползущей по жилету, сидел в кресле, молча кивая головой и посасывая сигару.
При таком положении вещей никакой суд не поддержит подобного иска. Этот иск, по-моему, – чистейшая политика со стороны судьи Коннора. Но есть тут некоторые обстоятельства…
– Вы уже говорили… Послушайте, Джордж, я предоставляю все это темное дело вам. Вы вытянули меня из истсайдского болота, и мне кажется, что вы вытянете меня и теперь.
– Но, Гэс, в том деле вы все время действовали в пределах закона. Если бы это было не так, то я, конечно, не взялся бы за него, даже ради такого старого друга, как вы.
– Вы знаете меня, Джордж… Я никогда никого не оставлял в беде и не хочу, чтобы меня покидали друзья. – Гэс тяжело поднялся на ноги и стал ходить по кабинету, прихрамывая и опираясь на палку с золотым набалдашником. – Коннор – сукин сын! Вы не поверите, но он был порядочный малый до тех пор, пока не попал в Олбени.
– Я построю мою защиту на том, что ваше поведение в этом деле все время намеренно извращалось. Коннор использовал свое званье судьи ради политических целей.
– Господи, как бы мне хотелось подцепить его наконец! А я-то думал, что он порядочный человек; да он и был порядочным человеком, пока не выдвинулся и не спутался с этими вшивыми республиканцами. Много приличных людей погибло в Олбени.
Болдуин отошел от плоского стола красного дерева и положил руку на плечо Гэса.
– Не теряйте сна из-за этого.
– Я чувствовал бы себя прекрасно, если бы не интербороуские бумаги.
– Какие бумаги? Кто их видел?… Ну-ка, позовем того парня, Джо… И вот еще что, Гэс. Ради Бога, держите язык за зубами… Если какой-нибудь репортер или вообще кто-нибудь сунется к вам, скажите, что вы ездили на Бермуды… У нас будет достаточно гласности, когда нам понадобится. А теперь мы как раз должны держать газеты в полном неведении, а то за вами будут стаями бегать реформисты.
– А разве вы сами не связаны с реформистами? Вы можете сговориться с ними.
– Гэс, я адвокат, а не политический деятель… Я вообще не впутываюсь в эти дела. Они меня не интересуют.
Болдуин нажал ладонью стоячий звонок. Черноволосая молодая женщина со смуглым лицом и тяжелыми мрачными глазами вошла в комнату.
– Здравствуйте, мистер Мак-Нийл.
– Как вы чудно выглядите, мисс Левицкая!
– Эмили, пришлите того молодого парня, что ждет мистера Мак-Нийла.
Джо О'Киф вошел, слегка волоча ноги, держа в руках соломенную шляпу.
– Здравствуйте, сэр.
– Джо, что сказал Мак-Карзи?
– Союз домовладельцев и подрядчиков решил в понедельник объявить локаут.
– А как ваш союз?
– У нас полная касса денег. Мы будем бороться.
Болдуин сел на край стола.
– Я бы хотел знать, как относится ко всему этому мэр Митчел?
– Шайка реформистов, как всегда, толчет воду в ступе, – сказал Гэс, озлобленно покусывая сигару. – Когда же будет оглашено решение?
– В субботу.
– Прекрасно. Продолжайте держать с нами связь, Джо.
– Хорошо, сэр.
– Да, пожалуйста, не вызывайте меня по телефону. Это неудобно. Видите ли, это не моя контора. Могут подключиться к телефону. Эти молодцы ни перед чем не остановятся. Ну, мы еще увидимся, Джо.
Джо поклонился и вышел. Болдуин нахмурился и повернулся к Гэсу.
– Гэс, я не знаю, что я буду делать, если вы не бросите возиться с рабочим движением. Прирожденный политик, как вы, должен иметь больше здравого смысла. Так вы далеко не уйдете.
– Но весь город ополчился на нас.
– Я знаю множество людей в городе, которые и не подумали ополчаться. Но, слава Богу, это меня не касается. Дело с акциями в порядке, но если вы ввяжетесь еще и в забастовку, то я откажусь от вашего дела. Фирма не может отвечать за такие дела! – прошептал он яростно; потом сказал громко, обычным голосом: – Как поживает ваша жена, Гэс?
Снаружи в сияющем мраморном вестибюле Джо О'Киф в ожидании лифта насвистывал веселую песенку. «Славненькую он завел себе секретаршу, однако!» Он перестал свистеть и медленно выпустил изо рта набранный воздух. В лифте он поздоровался с лупоглазым человеком в клетчатом костюме.
– Хелло, Бэк!
– Ну как, были в отпуску?
Джо стоял, расставив ноги и заложив руки в карманы брюк. Он покачивал головой.
– Нет, еду в субботу.
– А я намерен провести несколько дней в Атлантик-Сити.
– Как это вы устраиваетесь?
– Будьте спокойны – у меня башка работает.
Когда О'Киф вышел на улицу, ему пришлось прокладывать себе дорогу в толпе, собравшейся под навесом подъезда. Аспидное небо, проглядывая между высокими домами, заплевывало улицу серебряными монетами. Мужчины спасались бегством, пряча соломенные шляпы под пиджаки. Две девицы соорудили колпаки из газет и надели их на свои летние шляпки. Проходя мимо них, он поймал взглядом синеву их глаз, румянец губ и блеск зубов. Он быстро добежал до угла и вскочил на ходу в трамвай. Дождь продвигался по улице плотной завесой, блестя, кружась, прибивая к мостовой обрывки газет, танцуя серебряными нитями по асфальту, хлеща по окнам, играя бликами на лаке такси и трамваев. На Четырнадцатой улице не было дождя, воздух был душный.
– Странная штука – погода, – сказал старик, стоявший рядом с О'Кифом.
О'Киф что-то промычал.
– Когда я был мальчиком, я раз видел, как на одной стороне улицы молния ударила в дом, а на противоположный тротуар не упало ни одной капли дождя… А один старик выставил в окно томаты и все ждал дождя.
Пересекая Двадцать третью улицу, О'Киф увидел башню на Мэдисон-сквер. Он спрыгнул с трамвая и по инерции пробежал за ним еще несколько шагов. Потом он отвернул воротник и перешел площадь. На скамейке под деревом дремал Джо Харленд. О'Киф шлепнулся рядом с ним.
– Хелло, Джо, возьмите сигару.
– Хелло, Джо, рад видеть вас, мой мальчик. Благодарю. Давно я не курил таких сигар… Ну, что поделываете?
– Мне что-то скучно последнее время. Возьму в субботу билет на бокс.
– А что с вами?
– Черт его знает… Все как-то не ладится. Я с головой влез в политическую игру, но ничего хорошего в ней не вижу. У нее нет будущего. Эх, если б я был таким образованным, как вы!
– Подумаешь, помогло мне мое образование!
– Не скажите… Если бы я мог выбраться на ту дорогу, на которой вы стояли, я бы уже с нее не сошел, будьте уверены.
– Никто ничего не знает, Джо. Странные вещи случаются с человеком.
– Наверное, женщины и прочее такое?
– Нет, я не это имею в виду… Просто все становится противным.
– Черт возьми, я не понимаю, как это человеку с мошной вдруг все может опротиветь?
С минуту они сидели молча. Солнечный закат сверкал. Синий сигарный дым вился над их головами.
– Посмотрите-ка, какая шикарная баба!.. Посмотрите, как она идет! Ну не прелесть ли? Вот таких я люблю: стройная, гибкая, с накрашенными губами… Много, должно быть, денег стоит гулять с такими бабами.
– Они такие же, как все, Джо.
– Черта с два!
– Нет ли у вас, Джо, лишнего доллара?
– Может, и есть.
– У меня желудок что-то не в порядке… Мне бы надо принять чего-нибудь такого, а я до субботней получки пуст… Вы, надеюсь, не сердитесь? Дайте мне ваш адрес, и я пришлю вам в понедельник утром.
– Черт с ним, не беспокойтесь, встретимся еще.
– Спасибо, Джо. И, ради Бога, не покупайте больше угольных акций, не спросив меня предварительно. Может, я и бывший человек, но прибыльную сделку я могу учуять с закрытыми глазами.
– Я ведь вернул свои деньги…
– Исключительная удача!
– Да, забавно, в общем, что я одалживаю доллар человеку, которому принадлежала половина Уолл-стрит.
– Ну, в сущности у меня вовсе не было так много денег, как обо мне говорили.
– Странно…
– Что именно?
– Вообще странно… Ну, Джо, я, пожалуй, пойду, возьму билет… Говорят, интересный будет бой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43