– На такого сына родители не нарадуются.
– Гм… – Артур удивленно смотрел то на Пацеплиса, то на мать. Незнакомый мужчина доброжелательно улыбался Ильзе, а ее лицо было мрачным, враждебным.
– Что здесь происходит, мама? – спросил Артур. – Что за мясо и посудина?
– Вот этот человек… – Ильза пальцем показала на Пацеплиса, – он за это мясо и масло хотел купить нас с тобой. Посмотри внимательно – это твой отец.
– Правильно, молодой человек, таков он и есть, – подтвердил Пацеплис. – Отец остается отцом. У каждого человека есть отец, один-единственный на свете. Дай-ка я обниму тебя, сынок.
Он широко раскрыл объятия, но Артур смущенно и враждебно смотрел на Пацеплиса. Как-то в детстве Ильза рассказала ему про отца, он уже точно не помнил, что именно, что-то плохое, и больше об этом человеке не упоминалось ни слова. Артур вспомнил, как Лудис Трей и другие мальчишки когда-то прозвали его в школе «Ильзин сын» и как ему было больно, когда люди насмехались над его любимой матерью. Так вот он каков, этот негодяй, искалечивший ее жизнь.
– Что ему нужно здесь? – спросил Артур. – Кто ему разрешил прийти сюда?
– Никто не разрешил, – сказала Ильза – Явился нас осчастливить. Говорит, ты-де не можешь обойтись без его любви… и я тоже… – усмехнулась она мрачно. – Сделал мне предложение, понимаешь, Артур, предложил мне руку и сердце!
– Что ж тут плохого! – вмешался Пацеплис. – Почему я не имею права делать предложение матери своего сына? Ведь это доброе дело.
– Артур! – не выдержав, крикнула Ильза. – Будь добр, выбрось этого негодяя за дверь.
Артур выразительно посмотрел на Пацеплиса и показал рукой на дверь.
– Вы слышали? Берите свое масло, мясо и… и убирайтесь, – его голос дрожал.
– И это называется сын… – лепетал Пацеплис. Улыбка сошла с его лица; теперь он действительно выглядел жалким. Полными слез глазами смотрел хозяин Сурумов на своего сына. – Я пришел к вам со всей душой, а вы меня вот как встречаете.
Он вздохнул, спрятал в мешок кадочку и окорок и, опустив голову, вышел из комнаты. Артур последовал за ним в переднюю, подождал, пока он надел полушубок, заячью ушанку, и выпустил его-
– Господи… господи… – шептал Пацеплис – Что теперь со мной будет? Отчего ни один человек не понимает меня, не хочет любить?
Дверь захлопнулась, щелкнул замок, и в квартире наступила тишина.
Артур вернулся в комнату, сел на диван рядом с матерью и обнял ее за плечи. Когда Ильза немного успокоилась, Артур спросил:
– Кто он, мамусенька? Расскажи… если тебе не слишком трудно говорить. Мне все же надо знать о нем, каков бы он ни был.
3
И Ильза рассказала сыну повесть своей молодости – до того момента, когда они, перебираясь к Яну Лидуму в Лаверы, встретили в лесу свадебный поезд.
– Ну, а дальше говорить не стану, Артур, ты и сам все знаешь. Только запомни одно: этот человек ни разу не вспомнил о тебе и не пытался помочь. Ты ему ничем не обязан. Он отказался от тебя еще до того, как ты появился на свег. Ты можешь смело заявлять, что у тебя нет отца, и никто не упрекнет тебя за это. Ты вправе отвернуться от него. Его собственные дети – те, которых он признал своими, – ушли от него, потому что он смотрел на них как на батраков.
– Как его имя, мама? – спросил Артур.
Ильза задумалась.
– Почему ты молчишь, мама? – спросил Артур. – разве тебе так трудно назвать его? Кто бы он ни был, я все равно останусь Артуром Лидумом.
Ильза посмотрела на сына и грустно улыбнулась.
– Не сомневаюсь, Артур, – она опять немного помолчала и сказала: – Это Антон Пацеплис. Он хозяин усадьбы Сурумы в Пурвайской волости и отец Анны Пацеплис…
– Отец Анны?… – Артур встал и взволнованно заходил по комнате. – Отец Анны…
– Да, Артур. Анне, как и тебе, не хватало отцовской любви и забот. Разница лишь в том, что она рано лишилась и материнской ласки. В этом отношении ты счастливее ее.
– Жаль, что я не знал этого раньше, – сказал Артур.
– Ты съезди к ней и все расскажи.
– Я поеду. Сегодня же вечером. Мне все равно надо в ту сторону по делам, заодно заверну к Анне.
После обеда Артур вернулся в уком, поработал несколько часов, а потом сел в «газик» и поехал в Пурвайскую волость. Дорога была сильно занесена снегом, местами машина буксовала и застревала в сугробах, поэтому Артур добрался только поздно вечером. Оказалось, Анна уже ушла домой.
«Ничего, сегодня не буду ее беспокоить, – решил Артур. – Успею и утром поговорить».
Он попросил делопроизводителя волисполкома открыть кабинет председателя Бригиса, постелил себе на старом просиженном диване и за полночь читал захваченный с собой роман Фадеева «Молодая гвардия».
Анна пришла на работу ровно в девять. Артур уже успел умыться, побриться и позавтракать. Анна с первого взгляда поняла, что произошло что-то серьезное: Артур был чем-то взволнован, ходил по комнате и никак не мог начать разговор.
– Что-нибудь случилось, Артур? – спросила она, с беспокойством глядя на раннего гостя. – У тебя неприятности? Может, мы сделали что-нибудь не так?
– Действительно случилось… – сказал Артур. – Я и сам не знаю, приятное или неприятное. Может быть, и то и другое.
– Почему ты не сядешь?
– Ничего, мне так лучше, но ты сиди, Анныня, не обращай внимания на это.
Наконец он остановился у письменного стола, о чем-то подумал немного, затем повернулся к девушке и неловко улыбнулся:
– Ты знаешь, что я вырос без отца. Ничего о нем не знал и привык думать, что его совсем нет. А вчера я имел честь увидеть его.
– Правда? – воскликнула Анна. – Вот чудесно-то! Ты нашел отца… Воображаю, какая для тебя это большая радость.
– Да, большая радость… – в голове Артура прозвучала ирония. – У тебя тоже есть отец, а ты очень ему рада?
Анна опустила глаза.
– Не все отцы, Артур, такие, как у меня… Есть среди них люди честные, и таких большинство.
– Но наш принадлежит к мерзкому меньшинству.
– Наши – хотел ты сказать… – поправила Анна.
– Нет, именно наш, – сказал Артур. – У нас один отец, Анныня, Антон Пацеплис из Сурумов. Вчера я удостоился наконец чести увидеть его собственными глазами. Он приезжал к нам и сделал предложение моей матери.
– Не может быть! – возмутилась Анна. – Только позавчера он похоронил жену. Нет ли тут какого недоразумения, Артур?
– Какое там недоразумение. Вчера твой отец был в городе и совершенно официально предложил руку и сердце моей матери. Конечно, она его прогнала, а мне стало известно, что он мой отец. Выходит, мы родственники, – мы с тобой, Анныня, а не с ним, конечно. Он никогда не будет моим родственником.
– Брат и сестра по отцу? – Анна радостно посмотрела на Артура.
– Да, выходит, – улыбнулся тот. – До сих пор мы были хорошими друзьями, думаю – друзьями и останемся. Мы дети, вернее падчерица и пасынок, одной судьбы. О чем ты задумалась, Анныня?
– Какой ты добрый, Артур… – сказала Анна. – Ведь тебя ограбили, и тебя и Ильзу. И я тоже, сама того не зная, виновна в этом.
– Неверно. Анныня. Ты никого не грабила. И если хорошенько поразмыслить, разве мы что-нибудь потеряли? Чего он стоит, этот наш так называемый отец? Хорошо, меня он просто забыл, но ты-то выросла у него на глазах. Скажи, что он тебе дал? Намного ли больше моего ты получила от него? Да я ничуть не завидую тебе. Наоборот, ты можешь позавидовать мне: я по крайней мере не рос в атмосфере такого ужасного эгоизма, жестокости и равнодушия, как ты. Мы случайно нашли друг друга, и сама жизнь сделала нас хорошими товарищами и друзьями. Теперь будет еще лучше: вместо одного брата у тебя будут два, а я приобрел сестру, которой у меня не было.
– Как я теперь богата… – прошептала Анна.
– Что же нам теперь делать с отцом? – спросил немного погодя Артур. – Он, конечно, плохой человек, но дать ему совсем пропасть не хочется. В конце концов мы советские люди и хотя бы из чувства долга перед обществом должны подумать о нем.
– Да, Артур, из чувства долга перед обществом! – сказала Анна. – Большего пока он не заслуживает.
Зазвонил телефон, Анна сняла трубку.
– Товарищ Пацеплис? – раздался не то испуганный, не то радостный голос Регута. – Я хочу сообщить вам одну приятную новость…
– Я слушаю, товарищ Регут… Что за новость?
– По телефону говорить неудобно, – ответил Регут. – Вы еще побудете у себя?
– До обеда никуда не пойду.
– Ладно, тогда я сейчас приеду. Только не уходите. Эта новость вас очень обрадует.
Анна положила трубку и улыбнулась.
– Регут хочет чем-то удивить меня. Видать, что-нибудь серьезное, если не хочет сказать по телефону. Подожди, Артур, пока он приедет, может, и тебе будет интересно услышать. А пока подумаем, что нам делать с отцом. Может, и впрямь применить самые крутые меры?
4
После обеда поднялась настоящая метель.
Почуяв, что хозяин забыл про нее, лошадь перешла с рыси на шаг и лениво тащила сани по занесенной дороге, временами косясь назад. Хотя кожа клячи испытала и удары кнутом и пинки ногой, все же мало приятного, когда завязанные на кнуте узлы жалят бок. Хозяин умел бить жестоко, прямо по ногам, где меньше мяса и потому больнее всего.
Но сейчас сердитому хозяину было не до лошади. Он так задумался, что ничего и не слышал.
«Такой позор, такой позор… родной сын выставил за дверь, как назойливого нищего, только не хватало, чтобы схватили за шиворот и выбросили на улицу. Куда девались прекрасные мечты о совместной жизни в дружбе и любви? Как на собаку крикнули и показали на дверь. Куда делось мягкое кресло и стакан грога? За что? Почему?»
Он хотел обидеться, рассердиться, выразить протест, но не хватало злости. Пацеплис испытывал только простодушное недоумение. «Почему все люди отворачиваются от меня, почему меня презирают? – снова и снова спрашивал он себя. – Что я такого плохого сделал? Кажется, никого не убил, не ограбил. Откуда такая ненависть? Анна… Жан… теперь Ильза и Артур – все сторонятся, как от прокаженного. Даже чужие люди, и те не хотят разговаривать. Только Кикрейзисы… но у них свой расчет: стараются натравить на весь свет, как старую собаку, чтоб потом посмеяться над тобой. Почему? Разве ты грешнее своих соседей? Или ты проклятый какой-то?»
Пацеплис чувствовал себя отверженным, одиноким, он отыскивал объяснения этой загадки и не мог найти, потому что был слишком самоуверен и самовлюблен.
«Тридцать лет я тебе была не нужна, а теперь вдруг понадобилась…» – звучали в ушах безжалостные слова Ильзы.
«Может, я не с того конца завел разговор? Надо было исподволь, немного подольститься, сильнее покаяться в старых грехах, разжалобить… Дать Ильзе посердиться, успокоиться, а потом уж и с предложением».
Но нет, в глубине его души уже затрепетало сомнение. Пацеплис уже не верил, что можно было достичь и другого результата. Ошибка произошла не сегодня, ее нельзя было исправить ни словами, ни обещаниями. Следовало бы начать жизнь сызнова, но это так же невозможно, как невозможно родиться второй раз.
Моментами он возвращался к окружающему, принимался понукать лошадь и гнал ее рысцой. Но скоро вожжи опять ослабевали, кнут переставал щелкать, и животное могло снова передохнуть.
Стемнело. Ветер разогнал тучи, в небе замерцали звезды. Мороз крепчал, и Пацеплиса стал пробирать холод. Он вылез из саней и зашагал сбоку. Как на грех утром надел сапоги, теперь сильно мерзли ноги. «Прямо смех: будто лоск сапог мог кому-нибудь ослепить глаза! Наверное, и не взглянула на твои начищенные голенища, а ты-то прихорашивался, ты-то душился, как старая обезьяна!»
Почти к полуночи вернулся домой Пацеплис. В хлеву неспокойно мычала и визжала проголодавшаяся скотина. Жалобно скулила собака. Неприветливо встретила хозяина пустая, нетопленная изба. Пацеплис разделся и, не поужинав, улегся в холодную постель, но сон не шел. В окно глядела яркая луна, призрачный полумрак царил в комнате. Провалявшись около часа без сна, Пацеплис сел на край кровати, затем оделся и, как лунатик, заходил по комнате. Вышел на кухню, зачерпнул ковшом воды и долго пил, хотя пить совсем не хотелось. Коровы продолжали мычать. Теперь и собака завыла. Хоть бы скорее утро…
Не в силах больше слышать жалобы скотины, Пацеплис набросил на плечи полушубок и, разыскав кусок хлеба, вышел во двор.
– На, жри и перестань выть! – крикнул он собаке и бросил ей хлеб. Собака тотчас умолкла и, схватив кусок, легла на порог и стала его жадно есть.
Пацеплис пошел в хлев, набил в ясли сена, налил воды, а свиньям насыпал картошки. Как призрак, ходил он по двору, освещенному луной. Странным казалось, что никто его не окликнет, не позовет в избу. Собака, покончив с хлебом, медленно ходила за хозяином, аппетитно позевывая и виляя хвостом, хотя Пацеплис не обращал на нее внимания.
«Что теперь будет? – думал он. – Как я буду жить? Кто мне станет варить обед, убирать избу, ходить за скотиной? Так и буду сидеть в своей норе, как зверь. Никто ко мне не зайдет, никому я не нужен. Если куда-нибудь пойти, усадьба останется без присмотра… Все растащат, без рубашки останешься. За что такое наказание?»
Он остановился у клети, посмотрел на дорогу.
«Хоть бы какой прохожий появился, все равно кто, лишь бы человек, – можно было бы поговорить, услышать человеческий голос. Все бы легче стало. Страшно жить одинокому».
Дорога была тиха и пустынна, только вдали кричал какой-то зверек – видно, на него напал сильный хищник.
Пацеплис вздрогнул и вернулся в избу. Он ходил из угла в угол, не находя покоя.
В бывшей комнатке Анны он долго смотрел на пустую кровать и прислушивался, как возятся под полом мыши. Воздух в комнате был спертый, чувствовался запах плесени – комнатка не проветривалась со дня ухода Анны.
«В таком воздухе и жить нельзя, – подумал Пацеплис. – Задохнешься».
Потом он так же стоял в тесной комнатушке Жана и снова смотрел на пустую кровать. Здесь тоже пахло плесенью и под полом возились мыши. Когда Антон вернулся в большую комнату, ему казалось, что и здесь нечем дышать. Грудь сдавило, на сердце легла какая-то тяжесть. Сев на лавку, хозяин заплакал. Он знал: никто не придет его утешить, никто его не пожалеет. Ужас неизбежного одиночества навис над ним, как черные крылья гигантской птицы.
Да, наконец он понял все. Понял, что всю жизнь был скрягой и никому ничего не дал: ни крупицы любви, ни капли ласки. Вот поэтому нет у него сейчас права на любовь и ласку. Мерзни теперь в мрачной, холодной берлоге!
Стоит ли вообще жить? Сухостойные деревья рубят на дрова и жгут, чтобы человеку было теплее, а на что годится он?
Антон вышел в кухню и разыскал вожжи, которые валялись в углу с тех пор, как он бил Лавизу. Словно завороженный, сжимал он грубую веревку, ища глазами по стенам подходящий крюк. Но не было ничего подходящего, что бы выдержало тяжесть его тела. Надо пойти в клеть, там под навесом вбит в стену железный костыль, тот выдержит…
Костыль, возможно, выдержал бы, но не выдержал человек. Антон Пацеплис крепко держался за жизнь; нет, он был не из таких людей, которые могут добровольно расстаться с нею, как с изношенной, старой одеждой. Пальцы разжались, вожжи упали на глинобитный пол кухни, хозяин вздохнул в последний раз и вошел в комнату Он сел у окна и в ожидании утра стал смотреть на освещенный луной двор. А когда рассвело, все было решено – что делать и как жить.
Пацеплис запряг лошадь и рано поутру поехал в правление колхоза. Никого из работников правления еще не было. Ему пришлось прождать почти целый час, пока не явилась счетовод Марта Клуга. Девушка подивилась на раннего посетителя и спросила, что ему нужно.
– Председателя Регута. Он сегодня будет?
– Должен скоро прийти, – сказала Марта и занялась бухгалтерскими книгами.
Через полчаса пришел Регут. Увидя Пацеплиса, он удивился еще больше, чем Марта, однако и виду не подал.
– Что у соседа на сердце? – спросил Регут.
– Мне надо с тобой поговорить по очень важному делу, – сказал Пацеплис. Только без свидетелей.
– Говорить так говорить, – пробасил Регут. – Пойдем ко мне.
«Наверно, опять пришел ругаться из-за отводной канавы…» – подумал председатель колхоза и начал прикидывать, как лучше убедить упрямого крестьянина.
– Слушаю, Пацеплис… – сказал Регут, когда оба вошли в его комнату.
Пацеплис выпрямился во весь рост и подошел поближе к столу, за который сел Регут.
– Товарищ Регут, я пришел просить, чтобы меня приняли в колхоз… – тихо и торжественно заговорил он. – Дальше я так жить не могу. Что я должен сделать, чтобы меня приняли в вашу артель?
…Такова была приятная новость, о которой Регут хотел рассказать в то утро парторгу. Когда он наконец пришел в волисполком и рассказал обо всем Анне и Артуру Лидуму, Анна так и просияла.
– Вот теперь я должна пойти к отцу, – сказала она. – Если он решился на это, его нельзя оставлять одного.
5
Земельная площадь колхоза «Ленинский путь», включая усадьбы Мелдеров и Стабулниеков, составляла около восьмисот гектаров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
– Гм… – Артур удивленно смотрел то на Пацеплиса, то на мать. Незнакомый мужчина доброжелательно улыбался Ильзе, а ее лицо было мрачным, враждебным.
– Что здесь происходит, мама? – спросил Артур. – Что за мясо и посудина?
– Вот этот человек… – Ильза пальцем показала на Пацеплиса, – он за это мясо и масло хотел купить нас с тобой. Посмотри внимательно – это твой отец.
– Правильно, молодой человек, таков он и есть, – подтвердил Пацеплис. – Отец остается отцом. У каждого человека есть отец, один-единственный на свете. Дай-ка я обниму тебя, сынок.
Он широко раскрыл объятия, но Артур смущенно и враждебно смотрел на Пацеплиса. Как-то в детстве Ильза рассказала ему про отца, он уже точно не помнил, что именно, что-то плохое, и больше об этом человеке не упоминалось ни слова. Артур вспомнил, как Лудис Трей и другие мальчишки когда-то прозвали его в школе «Ильзин сын» и как ему было больно, когда люди насмехались над его любимой матерью. Так вот он каков, этот негодяй, искалечивший ее жизнь.
– Что ему нужно здесь? – спросил Артур. – Кто ему разрешил прийти сюда?
– Никто не разрешил, – сказала Ильза – Явился нас осчастливить. Говорит, ты-де не можешь обойтись без его любви… и я тоже… – усмехнулась она мрачно. – Сделал мне предложение, понимаешь, Артур, предложил мне руку и сердце!
– Что ж тут плохого! – вмешался Пацеплис. – Почему я не имею права делать предложение матери своего сына? Ведь это доброе дело.
– Артур! – не выдержав, крикнула Ильза. – Будь добр, выбрось этого негодяя за дверь.
Артур выразительно посмотрел на Пацеплиса и показал рукой на дверь.
– Вы слышали? Берите свое масло, мясо и… и убирайтесь, – его голос дрожал.
– И это называется сын… – лепетал Пацеплис. Улыбка сошла с его лица; теперь он действительно выглядел жалким. Полными слез глазами смотрел хозяин Сурумов на своего сына. – Я пришел к вам со всей душой, а вы меня вот как встречаете.
Он вздохнул, спрятал в мешок кадочку и окорок и, опустив голову, вышел из комнаты. Артур последовал за ним в переднюю, подождал, пока он надел полушубок, заячью ушанку, и выпустил его-
– Господи… господи… – шептал Пацеплис – Что теперь со мной будет? Отчего ни один человек не понимает меня, не хочет любить?
Дверь захлопнулась, щелкнул замок, и в квартире наступила тишина.
Артур вернулся в комнату, сел на диван рядом с матерью и обнял ее за плечи. Когда Ильза немного успокоилась, Артур спросил:
– Кто он, мамусенька? Расскажи… если тебе не слишком трудно говорить. Мне все же надо знать о нем, каков бы он ни был.
3
И Ильза рассказала сыну повесть своей молодости – до того момента, когда они, перебираясь к Яну Лидуму в Лаверы, встретили в лесу свадебный поезд.
– Ну, а дальше говорить не стану, Артур, ты и сам все знаешь. Только запомни одно: этот человек ни разу не вспомнил о тебе и не пытался помочь. Ты ему ничем не обязан. Он отказался от тебя еще до того, как ты появился на свег. Ты можешь смело заявлять, что у тебя нет отца, и никто не упрекнет тебя за это. Ты вправе отвернуться от него. Его собственные дети – те, которых он признал своими, – ушли от него, потому что он смотрел на них как на батраков.
– Как его имя, мама? – спросил Артур.
Ильза задумалась.
– Почему ты молчишь, мама? – спросил Артур. – разве тебе так трудно назвать его? Кто бы он ни был, я все равно останусь Артуром Лидумом.
Ильза посмотрела на сына и грустно улыбнулась.
– Не сомневаюсь, Артур, – она опять немного помолчала и сказала: – Это Антон Пацеплис. Он хозяин усадьбы Сурумы в Пурвайской волости и отец Анны Пацеплис…
– Отец Анны?… – Артур встал и взволнованно заходил по комнате. – Отец Анны…
– Да, Артур. Анне, как и тебе, не хватало отцовской любви и забот. Разница лишь в том, что она рано лишилась и материнской ласки. В этом отношении ты счастливее ее.
– Жаль, что я не знал этого раньше, – сказал Артур.
– Ты съезди к ней и все расскажи.
– Я поеду. Сегодня же вечером. Мне все равно надо в ту сторону по делам, заодно заверну к Анне.
После обеда Артур вернулся в уком, поработал несколько часов, а потом сел в «газик» и поехал в Пурвайскую волость. Дорога была сильно занесена снегом, местами машина буксовала и застревала в сугробах, поэтому Артур добрался только поздно вечером. Оказалось, Анна уже ушла домой.
«Ничего, сегодня не буду ее беспокоить, – решил Артур. – Успею и утром поговорить».
Он попросил делопроизводителя волисполкома открыть кабинет председателя Бригиса, постелил себе на старом просиженном диване и за полночь читал захваченный с собой роман Фадеева «Молодая гвардия».
Анна пришла на работу ровно в девять. Артур уже успел умыться, побриться и позавтракать. Анна с первого взгляда поняла, что произошло что-то серьезное: Артур был чем-то взволнован, ходил по комнате и никак не мог начать разговор.
– Что-нибудь случилось, Артур? – спросила она, с беспокойством глядя на раннего гостя. – У тебя неприятности? Может, мы сделали что-нибудь не так?
– Действительно случилось… – сказал Артур. – Я и сам не знаю, приятное или неприятное. Может быть, и то и другое.
– Почему ты не сядешь?
– Ничего, мне так лучше, но ты сиди, Анныня, не обращай внимания на это.
Наконец он остановился у письменного стола, о чем-то подумал немного, затем повернулся к девушке и неловко улыбнулся:
– Ты знаешь, что я вырос без отца. Ничего о нем не знал и привык думать, что его совсем нет. А вчера я имел честь увидеть его.
– Правда? – воскликнула Анна. – Вот чудесно-то! Ты нашел отца… Воображаю, какая для тебя это большая радость.
– Да, большая радость… – в голове Артура прозвучала ирония. – У тебя тоже есть отец, а ты очень ему рада?
Анна опустила глаза.
– Не все отцы, Артур, такие, как у меня… Есть среди них люди честные, и таких большинство.
– Но наш принадлежит к мерзкому меньшинству.
– Наши – хотел ты сказать… – поправила Анна.
– Нет, именно наш, – сказал Артур. – У нас один отец, Анныня, Антон Пацеплис из Сурумов. Вчера я удостоился наконец чести увидеть его собственными глазами. Он приезжал к нам и сделал предложение моей матери.
– Не может быть! – возмутилась Анна. – Только позавчера он похоронил жену. Нет ли тут какого недоразумения, Артур?
– Какое там недоразумение. Вчера твой отец был в городе и совершенно официально предложил руку и сердце моей матери. Конечно, она его прогнала, а мне стало известно, что он мой отец. Выходит, мы родственники, – мы с тобой, Анныня, а не с ним, конечно. Он никогда не будет моим родственником.
– Брат и сестра по отцу? – Анна радостно посмотрела на Артура.
– Да, выходит, – улыбнулся тот. – До сих пор мы были хорошими друзьями, думаю – друзьями и останемся. Мы дети, вернее падчерица и пасынок, одной судьбы. О чем ты задумалась, Анныня?
– Какой ты добрый, Артур… – сказала Анна. – Ведь тебя ограбили, и тебя и Ильзу. И я тоже, сама того не зная, виновна в этом.
– Неверно. Анныня. Ты никого не грабила. И если хорошенько поразмыслить, разве мы что-нибудь потеряли? Чего он стоит, этот наш так называемый отец? Хорошо, меня он просто забыл, но ты-то выросла у него на глазах. Скажи, что он тебе дал? Намного ли больше моего ты получила от него? Да я ничуть не завидую тебе. Наоборот, ты можешь позавидовать мне: я по крайней мере не рос в атмосфере такого ужасного эгоизма, жестокости и равнодушия, как ты. Мы случайно нашли друг друга, и сама жизнь сделала нас хорошими товарищами и друзьями. Теперь будет еще лучше: вместо одного брата у тебя будут два, а я приобрел сестру, которой у меня не было.
– Как я теперь богата… – прошептала Анна.
– Что же нам теперь делать с отцом? – спросил немного погодя Артур. – Он, конечно, плохой человек, но дать ему совсем пропасть не хочется. В конце концов мы советские люди и хотя бы из чувства долга перед обществом должны подумать о нем.
– Да, Артур, из чувства долга перед обществом! – сказала Анна. – Большего пока он не заслуживает.
Зазвонил телефон, Анна сняла трубку.
– Товарищ Пацеплис? – раздался не то испуганный, не то радостный голос Регута. – Я хочу сообщить вам одну приятную новость…
– Я слушаю, товарищ Регут… Что за новость?
– По телефону говорить неудобно, – ответил Регут. – Вы еще побудете у себя?
– До обеда никуда не пойду.
– Ладно, тогда я сейчас приеду. Только не уходите. Эта новость вас очень обрадует.
Анна положила трубку и улыбнулась.
– Регут хочет чем-то удивить меня. Видать, что-нибудь серьезное, если не хочет сказать по телефону. Подожди, Артур, пока он приедет, может, и тебе будет интересно услышать. А пока подумаем, что нам делать с отцом. Может, и впрямь применить самые крутые меры?
4
После обеда поднялась настоящая метель.
Почуяв, что хозяин забыл про нее, лошадь перешла с рыси на шаг и лениво тащила сани по занесенной дороге, временами косясь назад. Хотя кожа клячи испытала и удары кнутом и пинки ногой, все же мало приятного, когда завязанные на кнуте узлы жалят бок. Хозяин умел бить жестоко, прямо по ногам, где меньше мяса и потому больнее всего.
Но сейчас сердитому хозяину было не до лошади. Он так задумался, что ничего и не слышал.
«Такой позор, такой позор… родной сын выставил за дверь, как назойливого нищего, только не хватало, чтобы схватили за шиворот и выбросили на улицу. Куда девались прекрасные мечты о совместной жизни в дружбе и любви? Как на собаку крикнули и показали на дверь. Куда делось мягкое кресло и стакан грога? За что? Почему?»
Он хотел обидеться, рассердиться, выразить протест, но не хватало злости. Пацеплис испытывал только простодушное недоумение. «Почему все люди отворачиваются от меня, почему меня презирают? – снова и снова спрашивал он себя. – Что я такого плохого сделал? Кажется, никого не убил, не ограбил. Откуда такая ненависть? Анна… Жан… теперь Ильза и Артур – все сторонятся, как от прокаженного. Даже чужие люди, и те не хотят разговаривать. Только Кикрейзисы… но у них свой расчет: стараются натравить на весь свет, как старую собаку, чтоб потом посмеяться над тобой. Почему? Разве ты грешнее своих соседей? Или ты проклятый какой-то?»
Пацеплис чувствовал себя отверженным, одиноким, он отыскивал объяснения этой загадки и не мог найти, потому что был слишком самоуверен и самовлюблен.
«Тридцать лет я тебе была не нужна, а теперь вдруг понадобилась…» – звучали в ушах безжалостные слова Ильзы.
«Может, я не с того конца завел разговор? Надо было исподволь, немного подольститься, сильнее покаяться в старых грехах, разжалобить… Дать Ильзе посердиться, успокоиться, а потом уж и с предложением».
Но нет, в глубине его души уже затрепетало сомнение. Пацеплис уже не верил, что можно было достичь и другого результата. Ошибка произошла не сегодня, ее нельзя было исправить ни словами, ни обещаниями. Следовало бы начать жизнь сызнова, но это так же невозможно, как невозможно родиться второй раз.
Моментами он возвращался к окружающему, принимался понукать лошадь и гнал ее рысцой. Но скоро вожжи опять ослабевали, кнут переставал щелкать, и животное могло снова передохнуть.
Стемнело. Ветер разогнал тучи, в небе замерцали звезды. Мороз крепчал, и Пацеплиса стал пробирать холод. Он вылез из саней и зашагал сбоку. Как на грех утром надел сапоги, теперь сильно мерзли ноги. «Прямо смех: будто лоск сапог мог кому-нибудь ослепить глаза! Наверное, и не взглянула на твои начищенные голенища, а ты-то прихорашивался, ты-то душился, как старая обезьяна!»
Почти к полуночи вернулся домой Пацеплис. В хлеву неспокойно мычала и визжала проголодавшаяся скотина. Жалобно скулила собака. Неприветливо встретила хозяина пустая, нетопленная изба. Пацеплис разделся и, не поужинав, улегся в холодную постель, но сон не шел. В окно глядела яркая луна, призрачный полумрак царил в комнате. Провалявшись около часа без сна, Пацеплис сел на край кровати, затем оделся и, как лунатик, заходил по комнате. Вышел на кухню, зачерпнул ковшом воды и долго пил, хотя пить совсем не хотелось. Коровы продолжали мычать. Теперь и собака завыла. Хоть бы скорее утро…
Не в силах больше слышать жалобы скотины, Пацеплис набросил на плечи полушубок и, разыскав кусок хлеба, вышел во двор.
– На, жри и перестань выть! – крикнул он собаке и бросил ей хлеб. Собака тотчас умолкла и, схватив кусок, легла на порог и стала его жадно есть.
Пацеплис пошел в хлев, набил в ясли сена, налил воды, а свиньям насыпал картошки. Как призрак, ходил он по двору, освещенному луной. Странным казалось, что никто его не окликнет, не позовет в избу. Собака, покончив с хлебом, медленно ходила за хозяином, аппетитно позевывая и виляя хвостом, хотя Пацеплис не обращал на нее внимания.
«Что теперь будет? – думал он. – Как я буду жить? Кто мне станет варить обед, убирать избу, ходить за скотиной? Так и буду сидеть в своей норе, как зверь. Никто ко мне не зайдет, никому я не нужен. Если куда-нибудь пойти, усадьба останется без присмотра… Все растащат, без рубашки останешься. За что такое наказание?»
Он остановился у клети, посмотрел на дорогу.
«Хоть бы какой прохожий появился, все равно кто, лишь бы человек, – можно было бы поговорить, услышать человеческий голос. Все бы легче стало. Страшно жить одинокому».
Дорога была тиха и пустынна, только вдали кричал какой-то зверек – видно, на него напал сильный хищник.
Пацеплис вздрогнул и вернулся в избу. Он ходил из угла в угол, не находя покоя.
В бывшей комнатке Анны он долго смотрел на пустую кровать и прислушивался, как возятся под полом мыши. Воздух в комнате был спертый, чувствовался запах плесени – комнатка не проветривалась со дня ухода Анны.
«В таком воздухе и жить нельзя, – подумал Пацеплис. – Задохнешься».
Потом он так же стоял в тесной комнатушке Жана и снова смотрел на пустую кровать. Здесь тоже пахло плесенью и под полом возились мыши. Когда Антон вернулся в большую комнату, ему казалось, что и здесь нечем дышать. Грудь сдавило, на сердце легла какая-то тяжесть. Сев на лавку, хозяин заплакал. Он знал: никто не придет его утешить, никто его не пожалеет. Ужас неизбежного одиночества навис над ним, как черные крылья гигантской птицы.
Да, наконец он понял все. Понял, что всю жизнь был скрягой и никому ничего не дал: ни крупицы любви, ни капли ласки. Вот поэтому нет у него сейчас права на любовь и ласку. Мерзни теперь в мрачной, холодной берлоге!
Стоит ли вообще жить? Сухостойные деревья рубят на дрова и жгут, чтобы человеку было теплее, а на что годится он?
Антон вышел в кухню и разыскал вожжи, которые валялись в углу с тех пор, как он бил Лавизу. Словно завороженный, сжимал он грубую веревку, ища глазами по стенам подходящий крюк. Но не было ничего подходящего, что бы выдержало тяжесть его тела. Надо пойти в клеть, там под навесом вбит в стену железный костыль, тот выдержит…
Костыль, возможно, выдержал бы, но не выдержал человек. Антон Пацеплис крепко держался за жизнь; нет, он был не из таких людей, которые могут добровольно расстаться с нею, как с изношенной, старой одеждой. Пальцы разжались, вожжи упали на глинобитный пол кухни, хозяин вздохнул в последний раз и вошел в комнату Он сел у окна и в ожидании утра стал смотреть на освещенный луной двор. А когда рассвело, все было решено – что делать и как жить.
Пацеплис запряг лошадь и рано поутру поехал в правление колхоза. Никого из работников правления еще не было. Ему пришлось прождать почти целый час, пока не явилась счетовод Марта Клуга. Девушка подивилась на раннего посетителя и спросила, что ему нужно.
– Председателя Регута. Он сегодня будет?
– Должен скоро прийти, – сказала Марта и занялась бухгалтерскими книгами.
Через полчаса пришел Регут. Увидя Пацеплиса, он удивился еще больше, чем Марта, однако и виду не подал.
– Что у соседа на сердце? – спросил Регут.
– Мне надо с тобой поговорить по очень важному делу, – сказал Пацеплис. Только без свидетелей.
– Говорить так говорить, – пробасил Регут. – Пойдем ко мне.
«Наверно, опять пришел ругаться из-за отводной канавы…» – подумал председатель колхоза и начал прикидывать, как лучше убедить упрямого крестьянина.
– Слушаю, Пацеплис… – сказал Регут, когда оба вошли в его комнату.
Пацеплис выпрямился во весь рост и подошел поближе к столу, за который сел Регут.
– Товарищ Регут, я пришел просить, чтобы меня приняли в колхоз… – тихо и торжественно заговорил он. – Дальше я так жить не могу. Что я должен сделать, чтобы меня приняли в вашу артель?
…Такова была приятная новость, о которой Регут хотел рассказать в то утро парторгу. Когда он наконец пришел в волисполком и рассказал обо всем Анне и Артуру Лидуму, Анна так и просияла.
– Вот теперь я должна пойти к отцу, – сказала она. – Если он решился на это, его нельзя оставлять одного.
5
Земельная площадь колхоза «Ленинский путь», включая усадьбы Мелдеров и Стабулниеков, составляла около восьмисот гектаров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72